— Скажи как есть.
— Ладно, если ты умрешь, я думаю, тоже ничего, Дону нужна подружка.
Вилла похолодела. Дону нужна подружка… Мертвая? Как и он, — услужливо напомнил внутренний голос. Почему она всегда забывала эту деталь, будто память блокировалась? И тут же отмахнулась: какое ей дело до оболочки, если он рядом, душа его рядом.
— В общем, этого дома как бы не существует для смертных. Ну, даже если они его и увидят, то не войдут.
Вилла обвела взглядом столовую, ожидая, что та сейчас рассыплется на кусочки или превратится в тень, как сегодняшние гости, но комната не дрогнула, ни один унылый инвентарь не изменился.
— Существует.
— А, — махнул пушистик, — долго объяснять, сама разберешься. Спать ты не хочешь, значит, времени у тебя уйма. К тому же, я не добрая фея.
— Нет? — улыбнулась Вилла.
Чуп не ответил на улыбку. Наоборот, стал серьезен, нахмурился, а потом посмотрел в глаза и голосом с оттенками нескольких тембров, сказал:
— Мне понравился образ, который ты для меня придумала.
На долю секунды показался оскал, три языка и щупальца вместо лап, но стоило моргнуть — чудовище растаяло. Игра воображения. Как и привлекательный незнакомец во время поцелуя с Адэром.
К черту! Она не будет думать об этом рогато-копытном! Больше нет. Потому что чем больше думалось, тем больше жаждалось мести, а это значило бы вернуться в Наб.
Но вопреки собственным доводам, она смотрела на мертвый город через окно, которому теперь не мешали осколки, наблюдала за ворохом изодранных ромашек и прикидывала мысль, что оторвет у Адэра первым при встрече. А в том, что они встретятся, Вилла не сомневалась, даже если к тому времени она будет мертва.
Сильный ветер ударил в лицо, разметав волосы, зажглись фонари, истошно вскрикнув, по округе разнесся плачь бестелесных, закачался подвесной мост, скрипнула половица за спиной. Десятки синих ромашек усыпали ее руки.
Дон.
Подавив вспышку страха, Вилла обернулась, и… На нее смотрели глаза того, прежнего Дона, и сам он был не мужчиной, а юношей, как до смерти.
— Дон?
— Я давно выгляжу не так, — сказал с озорной улыбкой. — Если не готова увидеть меня настоящего, верни прежний образ. Я могу сделать это сам, но он будет не таким четким.
Вилла зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела повзрослевшего Дона, только улыбка осталась мальчишеской.
— Трусиха, — пожурил ласково. — Хочешь что-то спросить?
Она кивнула, и тут же покачала головой. Снова кивнула в растерянности, послушно позволила снять себя с подоконника, уткнулась в плечо.
Дон обнял ее, и Вилла вдруг отчетливо поняла: дыхания нет, он не дышит, и руки у него холодные. Она всхлипнула и разрыдалась, как маленькая девочка, и как в детстве загадала, чтобы Дон был с ней. Любой. Настоящий.
— Я не могу тебя отпустить, — сказал Дон голосом, полным грусти.
— Я не хочу никуда уходить, — сказала Вилла, и поняла, что действительно не хочет, и даже не представляла, куда бы это она собиралась? Ее дом здесь, рядом с Доном. Смутные образы вертелись в голове, но чем дольше она была в объятиях Дона, тем призрачней они становились. Среди прочих крутилось лицо какого-то незнакомца с рогами, но она не знала его имени.
Или знала?
— Я — твое настоящее.
— Конечно, — согласилась, не раздумывая, и выбросила из головы чужие образы.
Глава № 8
На беду овощей, Чуп заперся в кладовой. Домовитый зверек, добрый, ласковый, но поразительно ворчливый. Даже когда молчит — хмурится и смотрит исподлобья, подначивая: спроси, поинтересуйся, мол, что беспокоит, и если поведешься, привет, головомойка, причем по поводу и без.
Вилла, к примеру, по наивности уже прослушала жалобы чувствительного к аллергии существа, которому невмоготу дурно становится, если пыль лишают насиженного места. Он не привык к переменам, он — консерватор, если угодно! А если и это не убеждает, то вот, вот прям сейчас случится с ним обморок. Он уже чувствует легкое недомогание, и оно становится все тяжелее и тяжелее…
Чих!
И в сырости бактерии размножаются, и наседают на его чувствительность, и влажная уборка — пытка, от которой у него подкашиваются ноги и он пушистым, измученным тельцем развалится на пороге, но в свою комнату не пустит!
И кухню на растерзание не отдаст, пока жив. Пока — здесь слово ключевое, потому что от чиханий голова разболелась и, кажется, настигла депрессия, а клиник в городе нет, и аптек нет. Что спасет? Да уже ничего, поздно спохватилась, вот только погладить может его на прощанье. Пусть это будет последнее, что он запомнит перед тем, как окунется в царство теней.
Эх, а он бы мог пригодиться, он бы мог такое блюдо из картошечки для нее приготовить — пальчики оближешь, и даже о салфетках не вспомнишь, не до манер. Но теперь уж голод стучит к ним в двери, потому что он видит, видит, что за ним кто-то пришел…
— Что с ним?
Чуп приоткрыл один глаз, присмотрелся к вошедшему и закрыл глаз, пока никто не заметил, что ему полегчало.
— Расстроился, когда я начала уборку в доме, — пояснила Вилла, поглаживая зверька по пушистой щеке. Дыхание его выровнялось — может, так вошел в роль, что уснул?
— Понятно. Брось его, я хочу показать тебе город.
— Бросить?
А если ему, действительно, плохо? Если не роль — усомнилась вдруг; и зверек жалобно застонал, подтверждая предположения.
— Именно, — Дон помог Вилле подняться, и пушистик сразу тревожно заворочался у порога. — Собираешься встать? Нет? Возможно, ты не такой изнеженный, как я думал, и если забрать с твоей кровати один из матрацев…
— Черта с два! — подскочил Чуп и скрестил на груди лапки. — И ни одной подушки не отдам! Вы — два сапога пара, оба бесчувственные, жестокие и…
— Пожарь картошку, пока мы вернемся.
— Я тебе кто?! — насупился Чуп, надвигаясь на Дона, опасно поблескивая глазами. — Я тебе домохозяйка?! Забыл, с кем говоришь?! Да если я обернусь настоящей сутью…
— А если я обернусь настоящей сутью? — обманчиво мягко спросил Дон, и запал зверька стих. — Мы вернемся примерно через час.
Дон взял Виллу за руку, заглянул обеспокоено в глаза.
— Скучала? — поправил выбившуюся из хвоста прядь. — Прости, что меня так долго не было, я давно обещал прогулку по городу, но дела отвлекли.
— Не понимаю…
— Что именно?
— Когда ты знакомил меня с демонами, сказал, что делаешь это, чтобы ничего в городе мне не угрожало. Но что может мне угрожать, если без тебя я не могу выйти из дома?
— Ты расстроена, я знаю, Чупарислиодиусса невозможно вынести дольше одного дня, а я оставил тебя на неделю, но я искуплю вину. Вот увидишь, тебе понравится прогулка, никто не знает этот город лучше, чем я.
Вилла не могла объяснить почему, но ей так и хотелось сказать, что есть некто, кто знает Город Забытых Желаний не хуже, вот только… она не могла вспомнить, кто.
— Чуп здесь ни при чем. Я хочу свободно передвигаться по городу, я задыхаюсь, когда меня ограничивают.
— Я разрешаю сделать уборку во всех комнатах, если это тебя отвлечет, но в город ты без меня не выйдешь, это опасно.
— Почему?
— Потому что в нем нет такой сущности, которая бы не мечтала тобой поужинать.
И хотя Вилла знала, что не стоит задавать глупых вопросов, не удержалась:
— И ты?
Дон посмотрел в глаза, прищурился, и ответил с придыханием:
— Я съедаю тебя на завтрак, обед и ужин, Вилла. И разве не видишь сейчас, как я изголодался?
На всякий случай Вилла осмотрела себя: все пальцы на месте, руки, ноги — в комплекте. Это было интимное признание?
— Ты нагрубил Чупу, — она высвободилась из объятий Дона.
— И что?
— Перед тем как мы уйдем, я его утешу. — Дон нахмурился, и она придумала объяснение проще: — Не хочу, чтобы он пересолил слезами картошку.
Вилла постучала в дверь кладовой.
— Занято, — буркнул зверек.
Еще раз постучала.
— Займите очередь!
Еще раз.
— Мне нужно посидеть и подумать, как жить дальше, — распахивая дверь, пожаловался зверек, и отвел глаза, переполненные грустью.
— Подумаем вместе? — Вилла присела на корточки.
— Вместе? — зверек развернулся. — А как же прогулка?
— Пойдешь с нами?
— Я перепугаю весь город.
— Почему?
— Потому что в отличие от тебя, даже у бестелесных есть глаза, девушка. Никому из жителей в голову не придет погладить меня, такая бесцеремонность только…
Вилла протянула руку, ласково проведя по голове, щечкам, расправила его мохнатые брови, и зверек доверчиво прильнул к ладони.
— Ты бы правда вышла со мной на улицу?
— А ты со мной?
Он хихикнул и усердно закивал.
— Это была бы честь для меня.
— Это была бы честь для меня, — повторила Вилла.
Чуп высвободился, приосанился, загордившись и после раздумий, нашел, что она не солгала.
— Я вкусно готовлю, чистюля и не педант, — дождался, пока Вилла кивнула, и уже уверенней продолжил. — Со мной можно говорить на любую тему, о таком друге мечтал бы любой житель города, но я никому не дамся. Вот ты, к примеру… хотела бы такого друга, как я?
— Хотела бы.
— И я хотел бы, но тебе повезло больше, — зверек обнял ее и шепнул в ухо: — Я такой один и я твой друг.
— Помочь почистить картошку?
— Кто ее чистит? Я шкрябу кожуру зубами, — и тут же рассмеялся, заметив изумление Виллы. — Я еще и с чувством юмора, да. Везет тебе! Иди прогуляй этого невежду, сам справлюсь.
Дон терпеливо ждал у двери.
— У тебя вся футболка влажная: выплакался, теперь не пересолит?
— Ой, это после уборки, — расстроилась Вилла. — Другой не было, и я… Прости. В таком виде я, наверное, не смогу выйти из дома? Тебе будет… неловко за меня…
Дон взял ее за руку, и открыл дверь.
— Мне плевать, как ты выглядишь, Вилла, и плевать, кто и что об этом думает.
— А мне нет.
Настроение Виллы как рукой сняло. Замарашка, и пусть никого в городе не знает, и пусть даже никого не увидит, она чувствовала себя отвратительно. Если бы в доме были зеркала, она бы лежала в обмороке вместе с Чупом, только ее недомогание было бы непритворным.
— Никто и слова не скажет, — утешал Дон.
— Но подумают.
— Не посмеют.
— Ты запретишь им думать?
Дон промолчал.
— У тебя будет новая одежда, не такая красивая, как ты заслуживаешь, но будет. А чтобы ты не чувствовала себя неловко, мы пойдем туда, где нас никто не увидит.
Сказав это, Дон обернулся потоком холодного воздуха и подхватил Виллу. Она чувствовала, как его руки обнимают ее, удерживая, и подавила порыв зажмуриться. Город раскинулся перед ней мрачным совершенством.
Узкие улицы, окутанные сумраком и недавним смерчем, убегающие в стороны еще более узкими переулками, каменные глыбы, придерживающие полуразрушенный мост, ржавые трубы, с которых капала смрадная вода, высотка, скособоченная, без стекол, без жителей, без крыши, перекинутые через нее на фонарный столб сваи. Смог клубился по медленно раскачивающейся карусели, переползал в темный тоннель и выныривал у бурлящего радугой озера.
— Приехали.
Дон поставил Виллу на небо и материализовался.
— Тебе не было страшно.
Дон казался удивленным, а Виллу удивило его замечание. Естественно, не было, пусть даже она и не привыкла к его внезапным перевоплощениям, но тоже жила не среди ангелов. Наверное. Точно вспомнить не получилось, но демоны не казались диковинкой.
Демоны?!
Сделала шаг назад, и едва не упала, наткнувшись на кусок арматуры.
— А вот сейчас ты боишься, — Дон успел ее подхватить, и заглянул в душу тигриными глазами. — Что тебе наговорил Чупарислиодиусс?
— А что он мог мне наговорить?
— Что-нибудь обо мне?
— Да.
— Что?
— Сказал, что ты невежда.
Напряжение мгновенно покинуло Дона. Беззаботно улыбнувшись, он кивнул.
— Это на него похоже. Больше ничего?
— Тебе мало?
Ей почему-то не хотелось рассказывать о наметившейся дружбе с пушистиком, но почему — она не могла объяснить. И словно подслушав ее мысли, Дон сквозь зубы сказал:
— Не верь ему, Чупарислиодиусс — врун.
Вилла такого за пушистиком не замечала. Наоборот, все, что он говорил, оказывалось реальным. К примеру, Дон действительно был рад, что она осталась по своей воле, когда обернулся смерчем, но выйти из дома она бы все равно не смогла.
Пока Дона не было, Чуп не раз показывал, где выход и дергал за дверь и выходил спокойно, а потом возвращался, но стоило ей подойти к двери, как та превращалась в стену и кирпичи отказывались сдвигаться.
Это был плен, даже если пленили друзья и тебе во благо, как уверял Дон. Она давно хотела серьезно поговорить с ним, попросить, чтобы он рассказал, чтобы…
Дон опустился перед ней на колени, снял с одной ноги кроссовок, со второй; быстро одернул руку от ее пальчиков, выпрямился.
— Пройдись босиком, попробуй.
И столько было теплоты в его взгляде и ожидания, что вопреки опасениям наступить на стекло или острые камни, Вилла сделала шаг. Она бы сделала многое ради него, если не все.
Дон сел на кусок трубы, ничуть не заботясь о джинсах, его вообще мало волновала грязь или пыль — он не замечал их, и они к нему не прилипали. Его байкерские ботинки попирали отблески радуги, а глаза передавали такую невыносимую гамму чувств, что Вилла, смутившись, отвернулась и побрела вдоль берега.
Небо щекотало пятки облаками, а когда наступила на солнечный лучик, обдало жаром солярия, перепрыгнула на грозовую тучку — гидромассаж, задела радугу пяткой — цветомузыка. Закатав джинсы, она поддалась порыву и как в пятнашки играют дети, начала перепрыгивать с одной тучки на вторую, и смеялась, если удавалось попасть на ускользающий лучик.
Казалось, небу понравилась ее игра, потому что оно разогнало смог у ее ног, и рисовало дорожку из облаков и неяркого света. Вперед, вперед… Вилла, смеясь, шла по указателям, все больше отдаляясь от Дона, пока ее не охватила тревога. И не потому, что она далеко от друга, а… потому что ей нужно, необходимо бежать от него!
Сейчас! Немедленно! Женский голос настойчиво просил прислушаться, вспомнить. Ее ждут! Она должна вернуться, потому что начнется война. Бежать! Этим она спасет не только себя, но и Дона. Да, голос понимал, Вилла любит его, но медлить нельзя. Ее отец готовит войско. Хочет ли она спасти Дона? Или ей все равно, потому что он уже мертв?!
— Дуана, — прошептала Вилла, отнимая руки от пульсирующих болью висков.
Она вспомнила, тысячей картинок пронеслось перед глазами прошлое, вклиниваясь в настоящее. Ее сбросил с обрыва Адэр. Она в Городе Забытых Желаний. Дон рядом. И он мертв.
Она развернулась.
— Вилла! Нет! Ты совершаешь ошибку! Беги!
Покачав головой, она, противясь ведьме, медленно пошла к Дону. Он знал, что она вспомнила, было видно по настороженным, и будто остекленевшим глазам. Возможно, тоже слышал голос Дуаны, возможно, знал заранее, что случится и потому привел именно сюда.
Дон не удерживал ее силой. И это ее выбор, но останется она на своих условиях.
— Никогда больше не используй против меня морок.
Дон кивнул.
— Если я не вернусь, ведьма сказала, начнется война.
В ее голосе не было уверенности, потому что хоть отец и заметная фигура в Анидат, но вряд ли в силах собрать войско. Да и к чему? Он не вспоминал о ней двадцать пять лет, и ничего не принес им с матерью, кроме насмешек соседей.
Подумаешь, дочь. Подумаешь, в доме мертвого друга. Подумаешь, не торопится возвращаться. Это не повод, чтобы плодить смерти.
Дон поднялся с трубы, и нависая над Виллой, прикоснулся нежностью к сердцу:
— Ты не вернешься. Ты принадлежишь мне, помнишь?
— Дон, ты сказал, это надо говорить, если кто-то в городе искусится моими косточками, а сам твердишь постоянно.
Шутка не сработала, Дон остался серьезен.
— Война?
Он окинул ее спокойным взглядом.