Крайнев, выбирая слова, рассказал о родителях, бабушке, учебе в училище.
– Не могу поверить, что ты интендант! – сказала Эльза. – После того как ты воевал в сорок первом. Да и здесь… Кем ты хотел стать в детстве?
– Переводчиком.
– Вправду знаешь два языка?
Крайнев задумался и продекламировал по-английски эпитафию на могиле Шекспира, сочиненную самим драматургом.
– Как по-английски «я тебя люблю»? – спросила Эльза.
Крайнев сказал.
– Звучит лучше, чем по-немецки, – сказала Эльза.
Виктор улыбнулся и произнес фразу по-украински, затем – на белорусском и польском.
– Приятно, когда тебе объясняются в любви на стольких языках! – сказала Эльза. – Интересно, если по-белорусски «любить» – это «кахать», то ты «каханый»?
– А ты «каханка».
– Мне нравится! – сказала Эльза. – Хорошо знать много языков!
– Лучше иметь один свой и держать его за зубами! – возразил Крайнев.
– Не-е! – не согласилась Эльза. – За зубами плохо. Какой тогда французский поцелуй?
Она тут же продемонстрировала Крайневу, что его высказывание необдуманно. Виктор вынужден был согласиться. В наказание Эльза велела ему трижды поцеловать ее по-французски. Однако уже второй поцелуй перерос в контакты второго рода, которые по взаимному согласию продолжались до полного изнеможения сторон. Эльза сразу уснула, а Крайнев долго лежал с открытыми глазами. Ему было неловко осознавать, что его отношение к Эльзе все более определялось словом «кахать». Это было неправильно – любить одновременно двух женщин, но в реальности получалось именно так. Они были очень непохожи: стеснительная, тихая Настя и раскрепощенная в любви, но жесткая в деле Эльза. В сознании Крайнева они сливались в один образ, индивидуальные черты одной дополняли другую, причем, получалось не нечто искусственное, а наоборот – близкое и родное. «Может, правы мусульмане, заводя несколько жен? – подумал Крайнев и тут же пристыдил себя за такую мысль. – Распутник! Сатир! Бабник!..» – заклеймил он себя, но придвинулся ближе к Эльзе. Она прижалась горячим телом, и Крайнев, засыпая, подумал, что в исламе все же что-то есть…
Поезд вырвался из лесного коридора и, пыхтя трубой, покатился по равнине. Плоская, обширная, она была засыпана снегом, скрывавшим неровности земли и маскирующим кустарниковые заросли. Кусты росли по берегам речки, бежавшей вдоль железнодорожного полотна. Железнодорожный путь недавно расчистили, две черные нитки рельсов тянулись далеко вперед, сливаясь воедино где-то в необозримой дали. Паровоз мощно дышал, огромные стальные колеса с силой вдавливали рельсы в мерзлую землю, те сопротивлялись, пружинили, толкая вперед тяжелую машину и прицепленные к ней вагоны. Машинист через стекла кабины посматривал вперед и по сторонам. Вокруг дороги не было ни души: ни человека, ни деревни, ни даже одинокого дома.
«Совсем не похоже на Германию! – думал машинист. – Там выезжаешь из одного города и сразу попадаешь в другой. Как богаты эти русские! Столько свободной земли!»
Машинист глянул на кочегара. Тот монотонно бросал уголь в топку: зачерпывал широкой лопатой и швырял в огненный зев, зачерпывал и швырял.
«Зачем этому Ивану столько земли? – подумал машинист. – Сюда бы рачительных немцев, они бы построили фермы, красивые дома, разбили сады…» – машинист вздохнул. Как миллионы немцев, он разделял идею фюрера о нехватке жизненного пространства для Германии, но, как человек немолодой, понимал: отобрать эту землю у русских вряд ли получится. С начала войны машинист водил поезда по захваченным территориям. Ранее его маршруты пролегали далеко на восток, но с каждым годом они сокращались и сокращались. Здесь, на центральной части захваченной территории, они еще были значительными, но на юге, на Украине, русские приближались к границам рейха, земле, некогда называвшейся Польшей. Иваны наступали, яростно тесня оккупантов, и машинист, в полной мере хлебнувший военного лиха в Первую мировую, понимал: русские не остановятся. Азиатские орды хлынут на Запад, и катастрофа 1918 года повторится. Разумеется, эти соображения машинист держал при себе. Неосторожное высказывание могло привести в концлагерь, в лучшем случае – на фронт. Мерзнуть в окопах, как четверть века назад, машинисту не хотелось. Куда приятнее сидеть в теплой кабине паровоза.
Машинист бросил взгляд на приборы, затем на помощника. Тот дремал, скорчившись на жестком сиденье у тендера. Эти русские паровозы так неудобны! Русские думают о комфорте в последнюю очередь. Знакомые солдаты рассказывали: педали в русских танках тяжелые, водить их трудно. Как и русские автомобили. Кабины грузовиков Иваны делают из досок, а их самолеты обшиты фанерой. Тем не менее эти танки стреляют, грузовики ездят, а самолеты летают. Низкое качество оружия приводит к тому, что русские несут огромные потери, но это их не останавливает. Людей у России, как и земель, не счесть. Гитлеру следовало трижды подумать, прежде чем затевать с Россией войну…
Посторонний звук вплелся в ровное пыхтение паровоза. Машинист прислушался. Звук исходил извне и нарастал, переходя в натужный вой. Внезапно впереди паровоза выросли черные столбы, затем долетел грохот разрывов и ударная волна.
– Алярм! – закричал машинист и дернул рукоять экстренного торможения. Кочегара бросило к топке, он едва устоял на ногах. Помощник свалился на железный пол, разбив в кровь лицо.
– Шнель! – машинист распахнул дверцу паровоза и стал спускаться по стальной лестнице. Не заботясь, следует ли за ним бригада, он, улучив момент, спрыгнул в мягкий снег, упал и тут же вскочил на ноги. Машинист бежал прочь от поезда, с силой выдергивая ноги из глубокого снега. Страх придавал ему силы. Машиниста уже дважды бомбили, и он знал, что нужно делать. В аду, который начнется через минуту-другую, выживут немногие. Быстрые и хладнокровные. Паникеры и медлительные погибнут. Ничего не поделаешь: каждый сам себя…
Машинист добежал до прибрежных кустов и только там оглянулся. Поезд стоял. Паровоз сошел с развороченных взрывом рельсов, но не упал, удержанный сцепкой. В окнах пассажирских вагонов мелькали лица, но двери были закрыты – солдаты не догадывались о причине экстренной остановки. Помощник и кочегар выскочили из кабины следом за машинистом и сейчас бежали прочь от поезда. Помощник волочил ногу – видимо, повредил, соскакивая.
«Медленно, слишком медленно!» – покачал головой машинист и посмотрел вверх. Два больших самолета с красными звездами на крыльях заходили на беззащитный эшелон. Машинист увидел, как от самолетов оторвались и полетели вниз черные капли, и тут же упал лицом в снег. Он не видел разрывов, но ощутил их всем телом. Стокилограммовые фугасные бомбы прошивали крыши вагонов и взрывались внутри, превращая живых людей в кровавое месиво. Часть бомб упали рядом с поездом, их тяжелые зазубренные осколки легко пробивали стенки вагонов, безжалостно убивая и калеча пассажиров. После того как земля перестала сотрясаться, машинист поднял голову. Уцелевшие солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и неслись прочь от поезда, спотыкаясь и падая. Машинист посмотрел вверх и покачал головой. Бомбардировщики разворачивались для нового захода. В этот раз они оставили в покое разбитый состав, а отбомбились по сторонам. Машинист понял, что за штурвалами деревянных русских самолетов сидят опытные пилоты. Многие из обезумевших от ужаса солдат продолжали бежать по снежной целине, когда в гуще их выросли черные кусты разрывов. Взрыватели фугасных бомб, ударяясь о мерзлую землю, срабатывали мгновенно, семьдесят килограммов взрывчатки разносили корпуса из сталистого чугуна, осколки, разлетаясь почти параллельно земле, прошивали мягкое человеческое тело, ломали кости, отрывали руки и ноги…
Сбросив весь боезапас, бомбардировщики не ушли. Вновь развернулись и прошли вдоль горящего эшелона, поливая усеянное живыми и мертвыми поле из скорострельных пулеметов. Когда самолеты взмывали вверх, огонь открывали хвостовые стрелки. Тяжелые крупнокалиберные пули турельных установок разрывали тела солдат пополам, сносили головы… Расстреляв боеприпасы, самолеты прижались к земле и на большой скорости ушли на восток. Машинист встал и побрел по полю. Он обходил воронки, стараясь не смотреть на изуродованные человеческие тела. Со всех сторон доносились стоны и крики, но машинист не откликался. Он искал помощника и кочегара. Нашел. Помощник лежал лицом вверх, раскинув руки, на груди его алело огромное кровавое пятно. Глаза убитого неподвижно смотрели в небо. Кочегара машинист так и не обнаружил – на том месте, где он примерно должен был быть, чернела огромная воронка. Подойдя к наклонившемуся паровозу, машинист присел на железную ступеньку и закурил. Руки его дрожали. По полю ходили одинокие фигуры, наклонялись над телами, пытались поднять. Ходивших было мало. Машинист ощутил холод и невольно подумал, что раненые, усеявшее поле, практически обречены. До N, который они покинули на рассвете, восемьдесят километров, до ближайшей станции, откуда можно сообщить о налете, километров двадцать. Помощь неизбежно запоздает, раненые замерзнут. Бомбардировщики нашли цель как нельзя удачно.
«Как будто в засаде ждали!» – подумал машинист, подымаясь в теплую кабину. Он не подозревал, насколько его догадка близка к истине…
Глава 12
К удивлению Крайнева, его нелегальная работа в N скоро превратилась в рутину. Он день-деньской пропадал на станции. К обеду, если не ожидался воинский эшелон, за ним приезжал Седых и на бричке вез интендантуррата домой. Крайнев вполне мог пообедать на станции, но днем в дом Эльзы приходил Николай. Приносил пирожные, забирал очередное донесение, сообщал, если были, новости из Москвы. Поздним вечером Николай появиться не опасался – он имел ночной пропуск, интенданту Зонненфельду не составило труда выхлопотать, но зачем свежие пирожные к полуночи, да еще регулярно? Подозрительно…
Дни летели стремительно. Незаметно пришел новый 1944 год. Встречали его шумно: обстановка на центральном фронте позволяла немцам расслабиться. В ресторане гостиницы фрау Поляковой веселье гремело до утра. «Радуйтесь, гады! – думал Крайнев. – Это ваш последний Новый год! 23 июня начнется операция «Багратион», тогда вам будет не до смеха. Кое-кто из вас все же увидит Москву, пройдет по ее улицам. Под конвоем…»
Виктор в новеньком мундире восседал рядом с нарядной Эльзой. Их поздравляли, желали счастья и спрашивали о свадьбе. Эльза скромно опускала глазки, Крайнев отшучивался. Мысль о формальном браке, который упрочил бы их положение в N, нравилась Эльзе, но Москва запретила даже думать. Немецкому офицеру (военный чиновник к нему был полностью приравнен) надо было испрашивать разрешения на брак у вышестоящего начальства, хлопотать о бумагах, подтверждающих арийское происхождение, неизбежно последовала бы проверка, которая кончилась бы нехорошо. Крайнев объяснил ситуацию Эльзе, та, вздохнув, согласилась. Крайнев видел, что Эльза рада стать его супругой хотя бы по немецким законам, но положение двоеженца ему не улыбалось. Запрет Москвы пришелся кстати.
В свою Москву Крайнев почти не заглядывал. Во-первых, это было технически сложно. Выяснилось, что время для перемещения выбрано неудачно. К полуночи Крайнев и Эльза только появлялись дома, соскучившаяся возлюбленная ходила за ним хвостиком, а Крайнев не желал путаных объяснений на скользкую тему. Разумеется, он мог улучить момент, переместиться в Москву и определить с Гаркавиным новый час встречи. Однако ситуация могла непредвиденно измениться, что тогда? Полночь оставалась предпочтительной на случай провала. Крайнев не хотел себе признаваться, но его перемещениям домой препятствовали отношения с Настей. Он не охладел к жене, продолжал ее любить так же сильно, как до свадьбы, но в N была Эльза. Забыть о ней по возвращении к жене, как делают другие мужчины, у Виктора не получалось, поэтому он до времени стал избегать самих возвращений.
Он нашел возможность отвезти Гаркавину видеозапись, о чем впоследствии пожалел. Составив обычный отчет, Крайнев отправил его подполковнику и приготовился насладиться заслуженным отдыхом. Но на следующий день Гаркавин позвонил, попросил одеться официально и ждать. Недоумевая, Крайнев вытащил из шкафа банковский костюм, белую рубашку и галстук. У подъезда его встретила черная «Волга», за рулем которой сидел сам Гаркавин.
– Что случилось? – спросил Крайнев, усаживаясь рядом.
– Ваша видеозапись, – пояснил Гаркавин, выруливая из тесно заставленного машинами двора.
– Что-нибудь не так?
– Все так, – возразил Гаркавин. – Очень даже так. Видео произвело впечатление. Вас хотят видеть.
– Это из-за боя?
– Нет! – сказал Гаркавин. – Бой, конечно, интересен, но в наших стенах видали и не такое. Я не уполномочен раскрывать тайну, сами все услышите.
К удивлению Крайнева, они поехали не на Лубянку, а выбрались к МКАД. Гаркавин остановился у мрачноватого серого здания. Двое молодых людей в штатском проверили их документы, после чего Гаркавин с Крайневым поднялись на лифте и оказались в большой приемной, где за столом секретаря сидела не обычная девица в короткой юбке, а молодой человек в строгом костюме. Виктор не успел удивиться этому обстоятельству, как их пригласили в кабинет. Хозяин его, высокий моложавый мужчина с седыми висками, предложил Крайневу присесть за приставным столиком, сам устроился напротив. Гаркавин сел возле хозяина кабинета.
– Моя фамилия Щелкунов, Николай Петрович, – представился хозяин. – Как зовут вас, я знаю. Рад видеть.
Крайнев пробормотал нечто вежливое.
– Хочу поздравить вас с успешным выполнением задания, – сказал Щелкунов. – Ваша запись изменила взгляд на некие обстоятельства, ранее считавшиеся неоспоримыми. Это вносит коррективы в принципы наших взаимоотношений. Проще говоря, невольно вы получили доступ к совершенно секретной информации.
– Я подписывал обязательство о неразглашении, – напомнил Крайнев.
– Этого недостаточно. Информация относится к высшей степени секретности. Такой допуск оформляют только офицерам нашего ведомства, либо государственным служащим высокого ранга. Вы не входите ни в одну из названных категорий.
– Что это означает?
– Немедленное прекращение эксперимента.
Крайнев хотел возмутиться, но сдержал себя. Помолчал, обдумывая.
– Вы пригласили меня сюда не затем, чтоб это сообщить? – спросил он минуту спустя. – О прекращении эксперимента мог объявить подполковник? – Виктор кивнул в сторону Гаркавина.
– Вы абсолютно правы, – улыбнулся Щелкунов. – Вас пригласили по другой причине. Мы не хотим прекращать эксперимент. Скажу больше: очень даже не хотим. Но в прошлое должен отправиться наш сотрудник.
– Как? – удивился Крайнев. – Кто?
– Майор Крайнев.
– Вы предлагаете мне службу?
– Почему бы нет? Вы молоды, здоровы, служили в армии. Ваши знания и умение будут востребованы на новой службе.
Крайнев угрюмо замолчал.
– Подполковник Гаркавин предупредил меня, что вы не обрадуетесь, – сказал Щелкунов. – Я даже могу предположить почему. В последние годы было много публикаций о «кровавой гэбне». Не буду опровергать, гниль, распространяющая эти бредни, того не заслуживает. Подумайте! Вы занимаетесь тем же, что и наши люди. Работаете под чужим именем, смертельно рискуете, не рассчитывая получить за свою работу большие деньги. Вас никто не заставляет подвергать свою жизнь опасности, тем не менее вы по доброй воле отправляетесь в военные годы снова и снова. Слово «патриот» в наше время обгадили как могли, но мне оно нравится. Я уважаю патриотов – настоящих, которые проявляют любовь к Родине не на словах, а на деле. Вы из их числа. Мне стыдно, что мы беззастенчиво эксплуатируем ваш патриотизм, ничего не предлагая взамен.
– Я ничего не прошу, – сказал Крайнев.
– Если человек не просит, это не значит, что не нуждается. В истории нашей службы были примеры, когда люди помогали нам бескорыстно, но это нельзя превращать в правило. Денежное содержание майора не сравнить с зарплатой менеджера банка, но это все же деньги. Вы недавно женились, семья будет расти, ее надо содержать. Менеджеру банка сегодня трудно найти работу – кризис. Есть еще обстоятельство, о котором не могу умолчать. Видеозапись показала, насколько опасна миссия в прошлое. В случае вашей гибели что станет с близкими? Закон Российской Федерации защищает семьи офицеров в случае потери кормильцев, да и мы не бросаем в беде.
– Моя работа в N скоро закончится, – сказал Крайнев. – Чем буду заниматься по возвращении?
– Дело найдется! – улыбнулся Щелкунов.
– Какое?
– Будет возможность выбрать.
– Я смогу уволиться, если не понравится?
– Удерживать не станем. Нас вполне устроит, что вы уйдете в запас офицером нашей службы, который в случае разглашения тайны несет ответственность перед военным судом. Но мне представляется, вы не захотите писать соответствующий рапорт. Есть люди, которые родились для оперативной работы. Случается, человек понимает это не сразу, но когда распробует… Это как наркотик. Бывших разведчиков не бывает, слышали, наверное? Не задумывались, почему?