Погоня продолжается уже полтора часа. Шхуна упрямо шпарит прежним курсом – каждый оборот винтов приближает её к болотистому, испещрённому мелкими заливчиками, пестрящему островками, мелями и каменистыми косами, финскому берегу. Он опасно близко; но ни мы, ни остальные участники туманной гонки не сбавляют ход. На мостике царит напряжённая тишина, изредка прерываемая короткими репликами, да писком плоттера. Никонов с регулярностью метронома – раз в пять минут, – вызывает миноноску № 141 и «Лейтенанта Ильина». Крейсер не поспевает; с того момента, как шхуна повернула к весту, ему остаётся лишь следовать параллельным курсом, на случай, если контрабандистам придёт в голову снова повернуть в открытое море. Дистанция между кораблями сокращается, но, увы, слишком медленно. Криницкий уже не раз рапортовал, что в корпусе миноноски от вибрации на волне открылась течь; сильно качает, и есть опасность что машину сорвёт с фундамента. Пока помпа справляется, но…. Никонов скривился, велел не разводить паники и добавить оборотов. Я не отрываюсь от монитора – до цели всего ничего, спасибо туману, что они нас не слышат. Хотя, не будь этой молочной пелены – мы бы уже видели наш вожделенный приз!
А туман и правда поредел, прав мичман Посьет! Гладь залива просматривается уже метров на четыреста. Хотя, какая там ещё гладь? С зюйд-веста катят короткие, злые валы, канонерка с шумом врезается в них под острым углом. От каждого удара корпус судна дрожит всеми заклёпками… о, чёрт, это ещё что?
Экран радара мигнул, на картинка мгновение исчезла, потом возникла снова. Очередной удар о встречную волну – экран снова мигнул. И ещё. И снова. И…
– Господин капитан второго… Сергей Лексеич! – в отчаянии ору я. – С антенной что-то, с проводом! Наверное, разъём, от тряски отошёл! Надо…
Волна – не чета прежним, – с размаху бьёт «Дождь» в левую скулу. Канонерская лодка чуть не ложится на борт, и я с ужасом вижу, что прикрученный на живую нитку кабель, в такт качке, мотается вокруг мачты. Экран гаснет и нём появляется: «Источник сигнала не найден».
Что за хрень?! У «Фуруны» разъемы такие, что на этом кабеле вешаться можно; а не вставить его до конца я просто не мог – без полной фиксации радар не заработал бы. Здоровый такой разъём, с четырьмя винтами и защелкой – выдрать его не получится, даже если о кабель споткнуться… неужто перетёрся?! Ну, тогда кирдык, быстро кабель не поменять, да и нет у меня запасного нужной длины… вот ведь засада! Ну да, точно: антенна рации тоже порвана, они у меня скручены в один жгут, вот, наверное, размахами мачты и перетёрло… да что ж это за день такой?!
– «Ильин»! «Ильин»! «Ильин»! Я «Дождь», слышите меня?!
Ничего. Только треск, завывание помех. Антенну мне!!
Выскакиваю из «курятника» – и не верю своим глазам! Пелену тумана будто отдёрнули в сторону движением гигантской руки. В переди по курсу в сероватой дымке тонет финский берег, а на правой раковине, милях в полутора, отчаянно дымит трубой изящное судёнышко – шхуна из всех сил улепётывает, внезапно обнаружив за кормой сразу двух преследователей. Да, точно, на нашем траверзе по волнам стелется жиденький дымок – миноноска.
– Расчёты к орудиям! Артиллерийская тревога!
Тревожно забила рында, по доскам палубного настила заухали матросские башмаки. Наводчик, не дожидаясь, когда номерок втиснет в приёмный короб обойму, разворачивает митральезу, ловя цель.
– Семёнов, шляпа! Дистанцию до цели!
Да что со мной сегодня такое? В «курятнике», в крепко привинченном к палубе железном, обитом изнутри войлоком и пластиком ящике, среди прочего хрупкого хозяйства хранится отличный японский лазерный дальномер. Мы уже практиковались с ним, делая съёмки на Транзунском рейде – и Никонов и артиллерист «Дождя» вполне доверяют этому прибору.
– Есть, господин капитан второго ранга… до цели две тысячи… простите, сейчас…. одиннадцать кабельтовых, семь саженей… с половиной!
А вы попробуйте с ходу, без калькулятора, перевести в морские меры длины 2050 метров[65]! А иначе никак, таблицы артиллерийской стрельбы составлены именно в кабельтовых, милях и саженях. Я горд собой – насобачился за месяц гидрографической практики.
Погодите, они что, из Гочкиса стрелять собрались, по таблицам? Для этой трещотки – дистанция запредельная. Нет, прислуга возится в барбетной установке, возле нашей «Большой Берты» – короткого, будто обрубленного, толстенного в казённой части одиннадцатидюймового орудия, главного калибра канлодки. Точно – подают холщовые, похожие на белые диванные валики, пороховые картузы, полузаряды. Ну, держись…
– Бам-м! Бам-м! Бам-м!
Хоть Гочкис и трещотка – а уши заложило качественно. Наводчик навалился на приклад, второй номер резко крутанул ручку, и револьверная пушка захлопала предупредительной очередью. Куда уж там улетят снаряды – не знаю, но дымок выстрелов на шхуне заметят точно. А когда грохнет Большая Дура? Что там полагается – рот разевать, уши затыкать? Чёрт, вовремя не спросил, как бы теперь не оглохнуть…
На шхуне стрельбу и правда, заметили – судно изменило курс, подставляя преследователям корму. Дым повалил гуще. Уходят?
– Сергей Алексеевич, дальше нельзя таким ходом. Опасно, мели!
Посьет, штурман. Пока работал локатор, он стоял за моим плечом, черкал карандашом по карте и щёлкал клавишами подаренного «Ситизена».
– Иван, голубчик, не дадите дистанцию во-о-он до того мысочка? Тут где-то мель должна быть, крайне неприятная. Не дай бог… пока по локатору шли, я прокладку постоянно делал, а теперь вот – как ослеп…
Торопливо «барабаню» дистанцию, даже не переводя в кабельтовы и сажени – Посьет быстрее прикинет, на калькуляторе. Вот он перестал черкать, замер, словно не веря в то, что написал. И без того бледное лицо его белеет ещё сильнее, и…
Хрр-ясь! С пронзительным скрежетом «Дождь» врезается во что-то подводное. Канонерка ещё несколько мгновений ползёт вперёд, сильно задирая нос; все, кто был на мостике, валятся с ног. Я с размаху впечатываюсь в Посьета и краем глаза вижу, как наводчик револьверной пушки, нелепо размахивая руками, улетает через леер в мутную от взбудораженного ила водицу Выборгского залива.
* * *Миноноска № 141 стала сдавать: помпа не справляется, в щели разболтанного таранными ударами волн корпуса хлещет вода. Растяжка передней трубы лопнула, и теперь жестяной цилиндр, отчаянно извергающий клубы чёрного дыма болтается при каждом размахе качки.
«Дождь» остался позади – прочно сидит на песчаной банке. Запоздало громыхнул главный калибр, крупная латунная картечь с визгом пролетела в опасной близости от миноноски. От грот-мачты шхуны полетели клочья, снесло за борт гафель. Но ход она не сбросила и, вильнув на курсе, выкатилась влево за пределы сектора обстрела страшной одиннацатидюймовки. С канлодки захлопала револьверная пушка, но легкие снарядики лишь вспенили воду в безопасном отдалении от цели.
Усталость отчаянная; удерживаться на мотающемся туда-сюда низком, почти вровень с водой, судёнышке – это почти цирковой трюк. Не до того – ведь впереди, прямо перед форштевнем, в кабельтове с небольшим, маячит корма беглянки. Но не приближается; на высоких оборотах вода хлещет через щели в обшивке с удвоенной силой, «стосорокчетвёртая» садится носом. Скрепя сердце, Криницкий скомандовал убавить обороты и крутанул штурвал. Нос покатился влево, наводчик кормовой тридцатисемимиллиметровки поймал шхуну в прицел, и… Удар, тряска, снаряд уходит «в молоко» – миноноска с разгону проскребла днищем по песчаной отмели и чудом проскочила на чистую воду. К толчкам волн добавилась неприятная вибрация в корме.
– Вал погнуло! – орёт машинный кондукто?р. Свесившись вниз, он пытается разглядеть что-то в буруне под кормой. Крайницкий выругался, возвращая судно на курс. Форштевень снова смотрит точно в корму беглецов – они теперь в мёртвой зоне, снарядом не достать. Но вариантов нет: кругом мели, а шведский шкипер знает здешние фарватеры как «отче наш». Дистанция до шхуны то сокращается, то наоборот растёт; и вдруг с высокой, слегка приподнятой кормы застучали ружейные выстрелы.
Мичман мешком повалился на палубу; шинель на его груди топорщилась, пробитая в двух местах. Николка, по волосам которого ширкнуло раскалённым металлом, кинулся было к мичману, но в этот момент миноноска покатила вправо, и мальчик вцепился в штурвал, возвращая судёнышко на курс. Выстрелы гремели не переставая; пули с жестяным звуком пробивали тонкий металл корпуса. Позади жалобно подстреленный минёр. Николку схватили за плечо. Он обернулся – Георгий. Царский сын смотрит бешеными глазами, в руке – какие-то чёрные ошмётки. Николка пригляделся – рация, бесценный переговорник, вдребезги разбитый пулей. По ушам ударил свист пара из простреленного котла, перекрывая вопли обваренного кочегара, полные мучительной боли. Крайницкий лежит ничком – невидящие глаза уставились в низкое небо, на губах опадают кровавые пузыри. «Убит!» – понял Николка, и тут от нового залпа брызнул щепками щепки палубный настил.
Миноноску затрясло сильнее. «Что делать, вашбродие? – заорал с кормы кондукто?р. – Дейдвуд[66] разбило вибрацией, вода так и хлещет! Потопнем!»
«Стосорокпервая» садилась кормой, быстро теряя ход. Корма шхуны быстро отдаляется, до неё было уже шагов тридцать. Николка втянул плечи в голову. Отчаянно захотелось назад, на берег, на горячий песок дюн…
– Принимаю командование! – фальцетом заорал Георгий. – Нико?л, держи курс под корму!
И, запнувшись о тело мичмана, кинулся на нос.
«Хочет ударить миной – догадался Николка. – Дистанция подходящая, но как же…»
Георгий уже возился возле ребристой трубы метательного аппарата, подкручивая винт вертикальной наводки. Ладони Николки вдруг вспотели; мальчик вцепился в рукоятки штурвала, их лаковая гладкость стала вдруг раздражающе-скользкой. Корма шхуны, на которой то и дело взвиваются ружейные дымки, снова покатилась влево. Георгий выпрямился, отскочил; Николка увидел в руке у него обшитый кожей шнур спускового механизма.
«Вот сейчас!..» – Георгий пригнулся, резко подавшись назад, дёрнул. Хлопок, облако дымного пороха окутало нос кораблика; мелькнуло и плюхнулось впереди остроконечное тело метательной мины. На шхуне испуганно закричали, и Николка, заледенев, принялся считать вслух – «Раз, два, три…»
На счет «двенадцать» мальчик шумно выдохнул. Взрыва не было. Корма шхуны еще отдалилась, дым от сгоревшего вышибного заряда унесло в сторону.
«Промазали!» – горестно вскрикнул Георгий и кинулся ко второму аппарату, приткнувшемуся между дымовыми трубами. Николка, не дожидаясь команды, принял вправо; миноноска вильнула, открывая Георгию линию стрельбы.
Николку толкнули – мимо, зажимая простреленную руку, проковылял минный квартирмейстер[67].
– Выше бери, вашбродь! – орал он. – Мина в полутора саженях под водой идёт и болтается вверх-вниз на пол-сажени – вот и нырнула под киль! Выше бери, пущай поверху поскачет, по волне, и в самое ихнее подлое брюхо!
Георгий присел у аппарата; набежавший минёр принялся подсоблять. Снова хлопнуло, палубу заволок серый пороховой дым, смешиваясь с чёрным, угольным из ближней трубы. Николка снова затаил дыхание – «… три… четыре… пять…» Грохнуло, под кормой шхуны вырос водяной столб, осел каскадом пенной воды на палубу. Мальчик навалился на ручки штурвала, торопливо закрутил; быстро теряя ход, миноноска медленно покатилась в сторону, мимо оседающей в воду шхуны. Корма оторвана, в воде плавают вперемешку бочонки, обломки, вопящие не по-русски люди.
– К берегу, Никол! – скомандовал Георгий. – Выкидывайтесь, пока и мы не нахлебались!
И, сорвав с леера плоский пробковый круг с большими цифрами «141», швырнул барахтающимся в волнах шведам.
VIIИз путевых записок О. И. Семёнова
«… Двенадцатый день, как весь личный состав экспедиции не выпускает из рук лопаты и грубо кованые из железа мотыги, служащие нам вместо кирок. Носильщики, которых я собирался использовать, как землекопов, остались в трёх дневных переходах к северу, на берегу жалкой речонки Кенго.
Если мне не изменяет память – в дневниках и кроках Юнкера эта река обозначена как Момбу; именно так и называют её хозяева этих земель, племена азанде.
Европейцам, как и пришельцам с севера, арабам, азанде известны под прозвищем «ньям-ньям», полученным за распространённый когда-то в этих краях каннибализм. Казачки, узнав, что мы вошли в земли самых взаправдашних людоедов, сразу подобрались, и теперь с подозрением глядят на любого туземца. По нужде – и то отлучаются с карабинами.
Соседи Азанде, племена идио и бомбе, гордо носят прозвания «макарака», что означает «пожиратели людей». Как видим, окружение у нас весёлое; спасибо, репутация места, куда нас занесло, хранит от туземцев получше иного форта с мортирами.
Кабанга валялся у меня в ногах и выл, когда узнал, куда собираются бестолковые белые господа. Положение его – хуже губернаторского; среди азанде Кабангу, как природного суахеле, не ожидает ничего, кроме неприятностей. Съесть его, может и не съедят – хотя, кто знает? В деревнях азанде полно коз, джунгли кишат дичью – но не стоит забывать, что каннибализм у этих народов носит, в первую очередь, ритуальный характер.
Впрочем, грех жаловаться на гостеприимство аборигенов: мы остановились в селении вождя Ма-Дибдо, брата Нбассани, у которого когда-то гостил и Юнкер. Ма-Дибро – вождь маленького племени апакелле, тоже причисляющих себя к азанде (те являются, скорее не племенем, а племенным союзом, наподобие ирокезов Великих озёр Канады). Туземцы приняли нас дружелюбно; то ли Юнкер оставил по себе добрую память, то ли слух о «людях-леопардах» успел долететь и в эти края.
Ма-Дибдо достались от меня подарки: охотничий нож, головной арабский платок-куфия, шарф, украинская рубаха-вышиванка, невесть как оказавшаяся у одного из забайкальцев и новые бязевые кальсоны. Возжь пришёл в восторг и не замедлил показаться народу в этом костюме. Мы изо всех сил пытались сдержать смех, когда увидели Ма-Дибдо в обновках.
Подданные Ма-Дибдо вились вокруг нас, подобно стае мух. Спасаясь от их назойливости, мы перебрались в отдельно стоящую хижину, но это мало помогло. Я с тревогой ждал, что либо туземцы сопрут что-нибудь из имущества экспедиции, либо истосковавшиеся по женскому телу забайкальцы нарвутся на неприятности, добиваясь благосклонности чернокожих Венер. Но – обошлось; все происходило ко взаимному удовлетворению. Жители деревни хвастали друг перед другом стреляными гильзами, бисером, платками и прочей европейской мелочёвкой, а представительницы прекрасной половины племени еженощно ублажали станишников при полном согласии мужей и братьев. Здесь к этому относятся весьма прагматично – племя кичится перед соседями детьми, прижитыми от могучих чужеземцев. Местные красотки весьма фигуристы темпераментны и совершенно не ведают стыдливости. И, если бы не общество Берты… впрочем, умолкаю, хотя бы из соображений приличия. Садыков тоже держится – как я понимаю, ради поддержания авторитета. Ему особенно тяжело; невеста, конечно, дело святое, но долгое воздержание в двадцать пять лет с небольшим – испытание нешуточное, особенно, когда юные тела цвета эбенового дерева так доступны, так вызывающе притягательны…
Раздать, что ли, казачкам известные резинотехнические изделия? Я захватил несколько упаковок, памятуя о том, как британские спецназовцы сохраняли с помощью кондомов стволы своих автоматических винтовок от песка и пыли. Всё же Чёрная Африка, мало ли какой СПИД таится здесь до поры-до времени? Нет, не стоит. Не поймут меня станишники…
В гостях у апакелле мы прожили больше недели; за это время я выяснил, куда нам предстоит отправиться дальше.
Углубляясь в страну азанде, я настраивался на многомесячные поиски; недаром ведь Юнкер провёл в этих краях больше пяти лет, но ни словом не упоминал о месте, которое нам предстоит найти. Теперь-то я понимаю, что он поступил так, не желая поднимать ненужный ажиотаж; область Нгеттуа-Бели-Бели известна всем азанде, любой ребенок охотно объяснит вам, почему ходить туда не стоит.