Он повернулся к Кетсване.
— Против террора на придется применить террор. Тот, кому мы расскажем о нашем плане, не сможет отказаться или передумать. Он поймет, что в случае отказа после нашего побега его неминуемо ждет смерть. В такой ситуации он, очевидно, решит нас предать.
Ганс сделал паузу.
— Поэтому тот, кто не захочет работать с нами, должен быть убит. Это понятно?
Кетсвана медленно кивнул, соглашаясь со словами Ганса.
— Все, кого мы завербуем, должны понять, что если они расскажут врагам о нашем заговоре, то оставшиеся в живых обнаружат предателей и убьют их, даже если те спрячутся в самых отдаленных уголках бантагской империи. Кетсвана, я хочу, чтобы ты выбрал двух-трех человек, о которых никто не будет знать, даже я. Если наш побег окажется удачным, они пойдут с нами, Но если нас предадут, они отомстят предателям.
— Я уже сделал это, — криво улыбнулся Кетсвана. Ганс окинул взглядом огромного зулуса и его жену.
В глазах Кетсваны читалась такая холодная решимость, что даже Гансу стало не по себе. Он понял, что в случае угрозы кому-нибудь из них Кетсвана убьет врага не задумываясь.
— Вы готовы приступить к рытью уже завтра?
— Сразу же, как только начнем загружать плавильню, — отозвался Григорий.
— Тогда с Богом. Все, уходим отсюда. Мы и так торчим здесь слишком долго.
Ганс уже и забыл, когда в последний раз видел вокруг себя столько счастливых лиц. Один за другим заговорщики выходили из его комнаты, пока Ганс наконец не остался наедине с Тамирой.
— Ты в самом деле думаешь, что у нас все получится? — спросила она
— Конечно, — солгал он.
И как всегда, у Ганса было такое чувство, что жена видит его насквозь.
Сидя за своим рабочим столом, Эндрю услышал, как внизу открылась дверь.
— Господин президент! — донесся до него голос Кэтлин. — Какая приятная неожиданность! Заходите, заходите.
Эндрю отложил в сторону карандаш и потер переносицу.
— Эндрю, у нас гости.
Он бросил последний взгляд на груду бумаг, высившуюся перед ним, и поднялся из-за стола. Беседа с Калином не сулила Эндрю ничего хорошего, и сейчас даже осточертевшая бумажная работа казалась ему не лишенной некоторой прелести.
В его кабинете находилась целая коллекция памятных вещей, гордо выставленных Кэтлин на обозрение посетителям. Она хотела также повесить там картину самого известного русского художника Рублева, изображавшую Эндрю в окружении своих соратников в момент битвы при Испании, однако Кин настоял на том, чтобы кабинет украшало только небольшое полотно с изображением его семьи: Кэтлин и Эндрю, их сыновей Авраама и Ганса и их дочки Мэдисон. В углу находился продырявленный пулями флаг, а в витрине, располагавшейся у стены напротив его стола, лежали несколько книг по военному делу и последнее творение издательского дома Гейтса «История Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи». На стене рядом с рабочим местом Эндрю висели в рамочке Почетная медаль Конгресса и подписанный Линкольном приказ о присвоении ему звания полковника.
Линкольн. Мысли Эндрю часто обращались к нему. Где он теперь, что делает? Возможно, он вернулся к адвокатской практике в Спрингфилде, а может, как ни страшно об этом подумать, его уже нет в живых? Эндрю вспомнил о Калине, ждущем его внизу. Он считал Линкольна образцом того, как должен выглядеть президент, и в результате невысокий толстяк везде появлялся в длинном черном суконном сюртуке и в цилиндре. Он даже отрастил себе линкольновскую бородку и, на взгляд Эндрю, имел довольно комичный вид, хотя и очень трогательный.
— Эндрю?
— Да иду я, иду.
Он стряхнул пару несуществующих пылинок со своего жилета и на секунду задумался, не стоит ли ему надеть мундир. Пожалуй, нет, это был неофициальный визит, и у себя дома Эндрю не нужно было соблюдать все формальности. Подойдя к лестнице, он заглянул в комнату мальчиков. Они сладко спали, и лицо Эндрю озарилось улыбкой. Слава Богу, они родились уже в мирное время. Война оставила свой след даже на Мэдди, которой было всего два года, когда они одержали решающую победу. Возможно, девочка каким-то образом ощущала всеобщий страх, сгустившийся вокруг нее, поэтому даже сейчас она иногда просыпалась среди ночи, крича, что «злые мерки пришли, чтобы съесть ее». Эндрю задержался у ее двери, услышал мерное дыхание спящей дочки и со спокойным сердцем спустился вниз. Войдя в гостиную, Эндрю увидел Калина, который, стоя к нему спиной, разглядывал ту самую картину Рублева, которую Эндрю запретил вешать у себя в кабинете. Кэтлин распорядилась, чтобы полотно повесили над камином.
— Глаза б мои не видели эту вещь, — смущенно произнес Эндрю,
Калин повернулся к нему и, улыбнувшись, протянул Эндрю левую руку, которую тот крепко пожал.
— На нас надвигается гроза, — сообщил президент, и Эндрю сначала не понял, что именно он имеет в виду. — Забавно, я перед грозой всегда чувствую свою потерянную руку. С тобой не происходит ничего подобного?
Калин бросил взгляд на свой пустой правый рукав, а потом на левую культю Эндрю.
Бывает иногда, — отозвался Кин. — Знаешь, я потерял руку десять лет назад и до сих пор временами ловлю себя на том, что пытаюсь ею что-то взять.
Калин вновь оглянулся па картину.
— Этот Рублев настоящий гений. Раньше он рисовал иконы, а сейчас у него здорово получаются героические сцены. Это мой любимый шедевр. Ты здесь выглядишь таким спокойным, что это придает уверенности всем нашим солдатам на поле боя.
— Я тогда был до смерти напуган, — перебил его Эндрю, — и ты это прекрасно знаешь.
Вспомнив единственный случай, когда Калин помогал ему переодеться, Эндрю улыбнулся. Это было в один из тех дней, после разгрома на Потомаке… «Ганс, тогда я потерял Ганса». Эндрю уже не надеялся, что им удастся выправить ситуацию, пока не встретился с Калином и тот не убедил его продолжить сопротивление,
— Мы все тогда чуть в штаны не наложили, — отозвался Калин, все еще глядя на полотно, — А ты нас вытащил.
— Чай?
Кэтлин вошла в комнату, держа в руках простой деревянный поднос с чайником, из носика которого поднималась струя пара.
— Я вижу здесь только две чашки, — недоуменно вскинул брови Калин. — Принеси еще одну для себя.
— Ну уж нет. Я чувствую, что вы сейчас будете говорить о политике, а мне надо подготовиться к завтрашней лекции.
— Доктор Кин, ваши студенты не будут возражать, если завтра вы дадите им меньшую нагрузку, чем обычно. К тому же я подозреваю, что вы давно уже все подготовили. Так что, пожалуйста, присоединяйтесь к нам.
— Разве можно не подчиниться приказу президента? — улыбнулась Кэтлин,
Выйдя из гостиной, она тут же вернулась с еще одной чашкой. Налив гостю чая, Кэтлин жестом предложила ему занять кресло у камина. Довольно крякнув, Калин опустился в кресло, поставил свою чашку на стоявший рядом невысокий столик и протянул руку к огню.
Холодновато для этого времени года. Эндрю молча кивнул, чувствуя, что Калин не решается сразу приступить к делу.
Наконец президент поднял голову и посмотрел прямо ему в глаза.
— Друг мой, нам надо серьезно поговорить.
— Я знаю.
— Давай сначала обсудим бюджет. Последняя новость об этом огромном дирижабле — это просто не укладывается ни в какие рамки. Как ты мог такое допустить?
— Ты можешь мне не поверить. Калин, но я сам узнал обо всем только позавчера. Я не снимаю с себя ответственности за это, но мои подчиненные производили все работы в тайне, не желая подставить меня.
— А что мой чертов зять? Он был в курсе? Эндрю кивнул.
Калин вздохнул и откинулся на спинку кресла.
— Ну и что ты собираешься делать, Эндрю?
— Я объявил строгий выговор всем, замешанным в этом деле. На Фергюсона будет наложен штраф, и я уволил его из вооруженных сил.
— Но ты ведь и так собирался уволить его по состоянию здоровья.
— Калин, чего ты от меня хочешь? Чтобы я всех их разогнал?
Президент сделал небольшой глоток и вновь поднял глаза на картину.
— Это невозможно, — тихо произнес он. — Мы не можем отчислить из армии Пэта, Винсента и черт знает сколько других людей. По закону мы должны так поступить. Но мы не будем этого делать.
Эндрю с трудом скрыл облегчение. Если бы Калин настаивал на массовом увольнении, пойдя на поводу у определенной части конгрессменов, Эндрю не оставалось бы ничего другого, как подать рапорт об отставке и взять всю вину на себя.
— Мы сделаем заявление, что это была административная ошибка.
Калин опять глубоко вздохнул и уставился на пламя, горевшее в камине.
— Вот ваш Линкольн. Интересно, ему когда-нибудь хотелось просто выйти из Белого дома, хлопнуть дверью, вернуться к себе домой и запереться от всех?
— Скорее всего. Калин, такое желание возникало у него каждый день, — отозвалась Кэтлин.
Калинка грустно улыбнулся.
— Никогда не думал, что я буду с тоской вспоминать те дни, когда я был безграмотным крестьянином и питался объедками со стола моего боярина Ивора. Вы знаете, мне кажется, что если бы не страх перед туга-рами, я тогда был бы более счастлив, чем теперь.
— Зато сейчас счастливы твои дети и внуки, -возразил ему Эндрю, — Нам тяжело, но мы готовы пожертвовать всем, чтобы они спали спокойно, ничего не боясь.
Калин задумчиво посмотрел на своего старого друга, как будто желал продолжить задушевную беседу, но не очень понимал, как это лучше сделать.
— До тебя дошли слухи о том, что я собираюсь участвовать в президентских выборах, — догадался Эндрю.
— Зачем тебе это? — спросил Калин.
— Ты считаешь, что у меня есть против тебя что-то личное?
— Мы были с тобой друзьями с самого первого дня, когда меня, перепуганного до смерти, ввели в твою палатку. Ивор послал меня разведать, демоны вы или нет.
Эндрю усмехнулся при этом воспоминании.
— Ты и твои друзья подняли меня из тьмы невежества, и за это я буду вечно вам благодарен,
— Но… — подстрекнул его Эндрю.
— Но теперь я совершенно с тобой не согласен, друг мой.
— Ничего удивительного, — буркнул Эндрю.
Калин хитро посмотрел на него.
— Разве не в этом заключается сущность Республики? — воскликнул Кин. — Мы можем не соглашаться друг с другом и разрешать наши разногласия в публичных дискуссиях.
— Удивительно верное замечание, друг мой. Но сейчас дело не в этом. У нас фундаментально различаются взгляды на то, как должна развиваться Республика.
— Так всегда бывает, — просветил его Эндрю.- Обе стороны считают свои позиции настолько правильными и незыблемыми, что поначалу отвергают саму мысль о компромиссе. Но обычно им удается договориться.
— А как же ваша Гражданская война?
— Все можно было решить мирным путем, если бы мы вовремя прислушались к голосу разума, — с грустью в голосе произнес Эндрю. — В своей инаугурационной речи Линкольн просто умолял враждующие стороны сесть за стол переговоров. Мы не сделали этого, и в результате погибло полмиллиона человек.
— А что ты думаешь относительно нашего спора?
— Калин, мы видим с тобой мир по-разному. Для тебя Русь — это все. Это земля, где ты родился, где ты воевал и жертвовал собой из любви к ней и где ты когда-нибудь будешь с почестями похоронен как первый президент Республики. Твои мысли всегда будут в первую очередь о Руси.
— У тебя это звучит как упрек.
— Вовсе нет, друг мой. Я был восхищен, когда ты настоял на подписании второй Конституции, по которой мы объединились с Римом, несмотря на то что не все в Конгрессе тебя поддерживали. Я думаю, что из тебя бы вышел образцовый губернатор Руси.
— Но не президент Республики?
Эндрю поймал взгляд друга и несколько мгновений удерживал его. Наконец он отрицательно покачан головой.
Лицо Калина вспыхнуло.
— И тебе кажется, что твой взгляд на мир правильней?
— Да, Калин. К тому же я считаю, что у меня хорошие шансы на победу.
— Ты собираешься втянуть нас в новую войну.
— В этом заключается основное противоречие между нами. Отношение к войне.
— Ты считаешь, что она неизбежна. Я с этим не согласен! — горячо воскликнул Калин. — Мы победили тугар и мерков, заплатив за это большой кровью. Население Руси уменьшилось наполовину!
В голосе Калина звучала горечь.
— Иногда я жалею о том, что вы не прислушались к совету Кромвеля и не уплыли на своем корабле перед появлением тугар. Вы вернулись бы после их ухода, и мы бы потеряли всего двух из десяти. Зато у нас было бы еще двадцать лет на подготовку к войне.
Эндрю выпрямился в своем кресле.
— Ничего уже не изменить, господин президент. И не забывайте, что это именно вы затеяли восстание против бояр, побудив нас вмешаться. Если бы вы тогда сдержались, то мы, скорее всего, действительно уплыли бы на «Оганките», хотя я и сейчас считаю, что это было бы ошибкой. Так что если уж на ком и лежит вина, то только на тебе, Калин, И не забывай еще одну вещь, — разгорячился Эндрю. — Мы с Пэтом прибыли в это проклятое место, имея под своим начатом свыше пятисот человек. Меньше половины из них остались сейчас в живых. Спасая тебя и Русь от рабства, я потерял много хороших парней.
— Эндрю!
Кэтлин поднялась со своего места, встала между спорщиками и подлила в чашку Калина еще чая.
— Вам обоим нужно успокоиться, — бросила она. — Мы не можем изменить прошлого, и, черт возьми, никто ни в чем не виноват. Погиб каждый второй русский, и, видит Бог, я держала за руку многих из них, когда они умирали, Калин. Погибла половина мальчиков из Тридцать пятого и Сорок четвертой, и мне слишком часто приходилось быть рядом с ними в их последний час. Так что перестаньте спорить о том, что было, и на минуточку задумайтесь о том, что будет.
Оба мужчины уставились на нее и медленно откинулись на спинки своих кресел. Наполняя чашку Эндрю, Кэтлин бросила на него гневный взгляд, упрекая мужа за несдержанность. В Кине все еще кипело раздражение, и она продолжала немигающе смотреть на него, пока морщины на лбу Эндрю не расправились и он не кивнул жене, давая понять, что справился со своими нервами.
— Мы оба понесли тяжелые потери, — наконец промолвил Эндрю. — Но нашим детям не придется сражаться и приносить те жертвы, на которые пошли мы.
— Я не хочу потерять того, что нам удалось сохранить,- ответил Калин.- Мы вбухали уйму сил и средств в строительство железной дороги в тысяче миль от Рима, не получив взамен ни единого цента. Мы подставляем себя под удар — орда может счесть это провокацией.
— Значит, ты хочешь оставить другие народы на милость существ, подобных Тамуке?
— Не пытайся играть на моем чувстве сострадания! — взорвался Калин. — Что мы можем сделать? В лучшем случае, в наших силах поставить под ружье двести тысяч солдат. Четверть из них уже занята патрулированием границ на западе, юго-западе и вдоль перешейка между Великим и Внутренним морями. И эта борьба потихоньку обескровливает нас. Только в этом году мы потеряли пятьсот человек убитыми. Если начнется война с бантагами, все, чего мы добились за последние три года, пойдет псу под хвост. И что в итоге — еще сто тысяч жертв? Давай сделаем передышку, Эндрю. Будем накапливать силы еще два-три года или даже пять лет.
Потом можно будет продолжить строительство дороги на запад, и если через десять лет нам предстоит решающий бой с ордой, пусть он произойдет в тысячах миль отсюда.
Эндрю покачал головой.
— Тогда половина мира окажется полностью во власти орды. За эти десять-пятнадцать лет всадники совершат оборот вокруг света, но на этот раз они будут убивать всех. Калин, всех. И орда тоже будет собираться с силами и готовиться к войне. В этой войне нашим детям придется вдесятеро тяжелее.
— У них нет таких фабрик, как у нас, — возразил Калин. — Против нашего современного оружия у них будут только луки и старые гладкостволки. Прогресс, которого мы достигнем за эти десять лет, даст нам еще большее превосходство.
— Разве мы можем быть в этом уверены?