— Мы могли бы сражаться на стороне янки, — возразил Ивор.
— Если ты это сделаешь, — прошипел Раснар, — я подниму против тебя все города Руси, ибо твои собратья-бояре не любят тебя. Они считают тебя жирным, напыщенным болваном, который хочет, чтобы его звали Ивором Великим, когда на самом деле его имя Ивор Слабые Глаза.
Зарычав, боярин вскочил и пошел к двери.
— Ну и что ты решил? Сокруши янки, и Церковь согласится, чтобы ты именовался Великим. Сокруши меня, и твое место займет Михаил.
Ивор ненавидяще посмотрел на Раснара. В последние месяцы у него начал вырисовываться план, но он понимал, что уже поздно. У него не осталось выбора, и жестокая действительность обратила в прах его безумные замыслы. Орда была непобедима, а ему надо жить.
— Сегодня вечером я разошлю гонцов, — тихо сказал Ивор. — Из всех городов соберется знать. Когда снова пойдет снег, мы нападем на янки в полночь.
Раснар улыбнулся.
— Но если Кина возьмут живым, он мой. Может быть, я смогу спасти его, и других тоже.
— Разумеется, — согласился Патриарх.
— И что касается оружия янки, оно останется у меня. Раснар не стал спорить. У него еще будет время повернуть дело так, как он захочет.
Боярин вышел из комнаты, и священник, тихо рассмеявшись, вернулся к своему столу.
— Добрый вечер, господа, — сказал Эндрю, сидя во главе стола. — Объявляю собрание открытым, и пусть каждый выскажет свое мнение.
В комнате собрались командиры всех рот, штабные офицеры и представители артиллеристов и моряков. Никто не решался первым нарушить молчание.
Наконец встал О’Дональд.
— Если кто и заслуживает смерти, — решительно произнес он, — так эти твари. Я добровольно вступил в армию, чтобы драться с мятежниками; я сражался за правое дело, и это было здорово. Но у меня не было ненависти к ним. Сейчас все иначе. Я буду убивать тугар и смеяться от радости, видя, как льется их кровь.
Несколько ротных командиров закивали, соглашаясь с ирландцем.
— Я аболиционист, — поддержал его Хьюстон. — Я воевал ради прекращения рабства. А по сравнению с тем, что я вижу здесь, наши южане кажутся мне стопроцентными республиканцами. Давайте скинем бояр, полковник, освободим крестьян, вооружим их и зададим перца тугарам!
— Я думаю, что это безумие, — прокричал Тобиас с другого конца стола.
Высказывания этого человека редко вызывали у артиллеристов и пехотинцев что-нибудь, кроме раздражения, но Эндрю заметил, что в этот раз многие прислушиваются к его словам.
— Продолжайте, капитан Кромвель, — спокойно предложил Тобиасу полковник. — Поделитесь своими соображениями.
— Вы слышали, что говорил этот ваш Калин? Тугар сотни тысяч. Если мы будем воевать с ними, то все погибнем. Я не собираюсь умирать в безнадежном бою. Мы можем отплыть на юг, я там уже бывал. Найдем подходящую землю, подальше от этого кошмара. Я так скажу: надо сматываться отсюда, пока у нас есть такая возможность, и в безопасном месте ждать ухода тугар.
— А если они будут нас преследовать? — спросил Эндрю. — У меня такое чувство, что они не могут позволить жить таким людям, как мы, — это создаст прецедент, который поставит под угрозу существование всей их системы.
— Если они найдут нас, мы опять погрузимся на «Оганкит», выйдем в море и поплывем дальше. Не думаю, что они смогут угнаться за паровой машиной.
Тобиас сел на стул и оглядел офицеров. На лицах многих из них читалось согласие с его словами.
— И что, всю жизнь будем прятаться, как лисы? — вскочил О’Дональд. — Будем вздрагивать при каждом шорохе и бежать от каждой тени?
— Не всю жизнь, — возразил Тобиас. — Ты же слышал Калина — они зимуют в одном месте, а весной уходят на восток. Через двадцать лет они снова возвращаются с запада. Нам нужно будет прятаться только один год. Когда они вернутся в следующий раз, мы и наши сыновья будем готовы к битве с ними.
— А Суздальцев пусть пока грабят и жрут? — язвительно осведомился Майна.
— А что мы можем сделать? — отчаянно закричал Тобиас. — Они же в самом деле как скот, как нигеры у нас в Америке, которые только и могут, что ишачить на полях. Если нигерам так уж нужна была эта свобода, отчего же они не восстали, когда их призывал к этому Джон Браун? Здешние ленивые крестьяне точно такие же.
— Сто пятьдесят тысяч людей, которых вы называете нигерами, носят синюю форму армии Союза, — медленно выговаривая каждое слово, произнес Эндрю. — После битвы при Крейтере я видел поле боя, сплошь устланное их телами. Было видно, что Эндрю с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на Тобиаса.
— Я называю этих людей американцами, засранец, — процедил он.
Тобиас вжался в спинку стула.
— Кто еще хочет высказаться? — довольно резко спросил Эндрю, обводя взглядом комнату. Его ярость еще не успела стихнуть.
— Надо быть реалистами, — рассудительно заметил Эмил. — Что бы ни говорила нам наша гордость, шестьсот человек не выстоят перед сотнями тысяч. Вы видели, что сотворил этот лучник с несчастным Джонсоном. Ганс потом измерил расстояние — сто шестьдесят ярдов. Даже несмотря на наши ружья, они смогут подобраться достаточно близко, чтобы просто засыпать нас градом стрел.
Эндрю был полностью согласен с доктором. Его гнев уже прошел, и он осознавал, как плачевно обстоят их дела. Американцев так мало, что тугары легко окружат их и длинные оперенные стрелы не пощадят никого.
— Если мы останемся здесь, то погибнем почти наверняка, — тихо сказал Эндрю. — Я никогда в жизни не уклонялся от боя. Нам с вами довелось плечом к плечу биться в двух десятках боев, и Тридцать пятый полк ни разу не обратился в бегство. Послужной список Сорок четвертой батареи не хуже нашего. Если бы своей смертью мы чего-нибудь добились, тогда я приказал бы полку остаться и сражаться. Но мои желания не должны решать судьбу всех. Я не имею права заставлять храбрых людей идти на верную смерть, тем более что скорее всего эта жертва окажется лишенной смысла.
Тобиас расплылся было в довольной улыбке, но, поймав убийственный взгляд Эндрю, тут же прогнал ее с лица.
— Если мы решим остаться, то еще до того, как воевать с тугарами, нам придется драться с Ивором и знатью.
— А может быть, знать переметнется на нашу сторону? — предположил Хьюстон.
— Даже если они осмелятся на это, от них будет больше вреда, чем пользы. Они всего лишь средневековые дружинники, вооруженные мечами и копьями. Конные лучники орды вышибут их из седел в первой же атаке.
— А крестьяне? — спросил О’Дональд.
— Пройдут годы, прежде чем они созреют для этого.
— Значит, ты говоришь, что мы драпаем? — недоверчиво воскликнул ирландец.
— Я говорю, что не буду приказывать полку оставаться. Они почти все добровольцы, которые вступили в армию, чтобы сражаться с конфедератами; они не обязаны воевать здесь. Это совсем другая война, и у них есть право самим решать, ввязываться в нее или нет. Другого выхода у нас нет.
Офицеры удивленно переглянулись.
— Такое решение быстро не принимается, поэтому я даю им неделю. После этого будет проведено тайное голосование. Я соглашусь с выбором большинства. Это все, господа.
За опустевшим столом остался сидеть один Ганс.
— Ну что, старый друг, — устало обратился к нему Эндрю, — я сочту за честь, если ты поможешь мне прикончить выпивку.
Он вылил в бокалы остатки бренди.
— Правильно ли я поступил? — спросил он, глядя на сержанта. Со времени Геттисберга Эндрю не обращался за советом к своему старому наставнику.
Суровое лицо Ганса озарила улыбка.
— Сынок, ты выбрал единственно верное решение.
— Проклятие, я хочу остаться и драться. Может, мне даже удастся убедить Ивора присоединиться к нам.
— Вряд ли он пойдет на это.
— Думаю, он бы рискнул, если бы был один, без этого ублюдка Раснара.
— Но он не один.
— Я все испортил, — горько произнес Эндрю.
— Взгляни на меня, сынок.
Эндрю попытался посмотреть Гансу в глаза, но отвел взгляд.
— Я помню тебя насмерть перепуганным щенком. Эндрю, мальчик, ты стал лучшим солдатом из всех, кого я когда-либо видел. Ты знаешь, как надо убивать, когда это нужно, тебе просто нет равных в этом деле, ты сама смертоносность. Но не только это делает тебя настоящим солдатом. Ты любишь людей своего полка так, будто они твоя собственная плоть. Это больно жалит душу — я видел многих офицеров, сошедших с ума от этого, — но ты достаточно силен, чтобы справиться. Ты знаешь, как управлять ими, как показывать им, что ты уважаешь их человеческое достоинство, и, да поможет тебе Бог, как жертвовать их жизнями, чтобы добиться цели. Я думаю, что твое решение начать сражение, чтобы попытаться спасти Готорна, было самым благородным поступком, который мне довелось видеть в жизни, и люди любят тебя за это и готовы умереть, чтобы выполнить твой приказ. Великое множество армий забывают главный закон: защищать своих любой ценой. Когда солдаты знают, что товарищи не бросят их на произвол судьбы, их силы удесятеряются. Но ты не можешь требовать, чтобы они участвовали в этом бою. Ты сам сказал — дружина русских не принесет пользы, крестьяне будут просто уничтожены. Думаю, сынок, что в этой битве нам не победить.
— Я чувствую себя трусом. Ганс схватил руку Эндрю:
— Ты самый храбрый офицер, под чьим началом я имел честь служить. Я думаю, это безнадежный бой, Эндрю. Может, через двадцать лет, как сказал Тобиас, мы и наши сыновья будем готовы дать отпор. Ты не имеешь права идти на смерть и оставлять полк без своего руководства. Всегда помни, Эндрю, полк должен выжить.
— Думаешь, ребята проголосуют за уход? — тихо спросил он.
— Они могут тебя удивить, сынок.
— Ты ведь сам-то хочешь драться, разве нет?
Ганс улыбнулся.
— Мне захотелось драться, едва я увидел этого гнусного ублюдка, но теперь… — Голос его прервался.
— Я боюсь, — прошептал Эндрю. — Я увидел их, и мне стало страшно, а еще я боюсь, что люди сочтут меня трусом из-за того, что я не приказываю им остаться и сражаться.
— Иногда храбрость состоит в том, чтобы не драться, — возразил Ганс. — Не пори чушь, сынок, мне бывало так страшно на поле боя, что поджилки тряслись. Это случается со всеми, и не о чем здесь говорить.
— Знаешь, — глухо произнес Эндрю, — после Антьетама я ни разу не испытывал страха, я даже любил все это. Сейчас я боюсь впервые, не считая…- голос его дрогнул, — не считая моих снов.
— Давай подождем решения ребят, — мягко сказал Ганс.
Они замолчали. Постепенно голова Эндрю начала клониться все ниже и ниже. В конце концов Ганс подошел к стулу полковника, осторожно приподнял Эндрю и положил его на койку, не забыв снять с него очки и положить их на столик рядом с кроватью.
— Ты все сделал правильно, — пробормотал сержант, — но я не хочу, чтобы ты погиб в бою, в котором невозможно победить.
Красный как рак Готорн стоял перед Калинкой, не решаясь поднять глаз от пола. Со стороны на все это взирал Эндрю.
— Я должен быть сердитым на тебя, — холодно произнес Калинка.
— Да, сэр.
— Моя единственная дочь! — заходилась в рыданиях Людмила. — Подумать только, во что превратилась моя маленькая девочка.
Таня придвинулась ближе к Готорну, и он обнял ее, защищая от гнева родителей.
Калинка сверлил взглядом влюбленных. Они были такими молодыми, и он вспомнил, как сам давным-давно встретил свою любовь. В глазах Людмилы промелькнули те же воспоминания, и они улыбнулись друг другу.
«Может быть, в итоге все вышло к лучшему», — грустно подумал Калинка. Когда орда была здесь в последний раз, Таня еще не родилась и поэтому никогда не видела своего брата Григория, которого сам Раснар выбрал для Лунного Стола тугар.
Возможно, им осталось не так много дней, и будь что будет, пусть его дочка будет счастлива хотя бы год, прежде чем все закончится.
Он почувствовал, что его глаза наполняются слезами. Обогнув грубо сколоченный стол, Калинка заключил Винсента и Таню в объятия.
— Ты мой сын, — взволнованно сказал он Готорну. — Я всегда гордился тобой и, впервые увидев тебя, подумал, что ты стал бы мне хорошим сыном. А теперь любите друг друга, ибо любовь — это дар, которым Кесус щедро наделяет молодых.
Калинка разжал объятия и отошел от них.
— Теперь садись и ешь, сын мой, — произнесла Людмила, вытирая слезы. — Таня, пойдем поможешь мне.
Нагнувшись, Готорн поцеловал подругу в лоб. Радостно улыбаясь, она подбежала к отцу, бросилась ему на шею и выскочила в соседнюю комнату. .
Готорн перевел взгляд на Эндрю, который с улыбкой наблюдал за этой сценой. Он все еще никак не мог поверить, что именно молодой квакер первым из всех в полку нарвался на неприятность с девушкой. Но здесь был особенный случай. То, что эти двое любят друг друга, было ясно каждому, кто видел их вместе. Эндрю облегченно вздохнул. Все могло выйти куда хуже.
— Должна быть свадьба, — промолвил Винсент, подходя к Калинке.
— В церкви? — спросил тот.
— Если таковы ваши желания и обычай. Калинка сплюнул на пол и покачал головой.
— В нашем полку нет священника… — задумчиво начал Готорн и вдруг, словно осененный какой-то мыслью, повернулся к Эндрю, стоявшему в углу комнаты. — Сэр, могу ли я надеяться, что вы скрепите наши брачные клятвы?
Эндрю ошеломленно посмотрел на Винсента.
— Сэр, раз у нас нет священника, я подумал, что вы можете заменить его, как капитан на корабле.
— Думаю, что могу, — нетвердым голосом согласился Эндрю.
— Какая честь для моего дома! — воскликнул Калинка, приглашая Эндрю сесть, так как с формальной частью разговора было покончено.
— Но мы обсудим это позже. Я слышал твое обращение к солдатам на утреннем построении, — продолжил Суздалец, — и я в смятении. Ты вождь. Я думал, ты решаешь, что надо делать.
— Они имеют право решать сами за себя, — ответил Эндрю. — Мы так поступаем в подобных ситуациях. В нашем мире эти люди добровольно решили сражаться ради благородного дела. Теперь им грозит совсем другая война, и я не могу приказать им участвовать в ней, если они сами не хотят этого.
— Ох уж эти янки, — покачал головой Калинка.
— Так у нас заведено, друг мой.
— И что они выберут, как ты думаешь? — с беспокойством поинтересовался Калинка.
— Мы останемся! — воскликнул Готорн. Эндрю усмехнулся и потрепал юношу по плечу:
— Давайте подождем подсчета голосов.
— Я хочу сказать вам три вещи, — понизил голос Калинка, — поэтому я и попросил вас с Готорном прийти ко мне в хижину, чтобы всем казалось, будто вы пришли сюда по небольшому семейному делу.
Винсент снова залился краской, и Калинка добродушно рассмеялся.
— Зачем такая секретность? — спросил Эндрю. — Ты же почти каждый день приходишь ко мне домой.
— Потому что я советую тебе сегодня же закрыть ворота и не пускать никого ни в лагерь, ни из него. Я слышал, как ты запретил солдатам посещать Суздаль. Но ты должен позаботиться и о том, чтобы никто не мог войти к вам.
— Почему?
— Потому что к вам будут засылать лазутчиков, чтобы выведывать ваши планы.
Эндрю утвердительно кивнул.
— Второе. Будь готов к тому, что Ивор и бояре ударят первыми и их удар будет мощным.
— Так я и думал, — с грустью произнес Эндрю.
— И что ты собираешься предпринять?
— Ничего.
— Но если ты сам нападешь на них, ты предотвратишь их атаку, которая может уничтожить вас.
— Я не могу на это пойти, — мрачно ответил Эндрю. — Я не начну войну, если меня к этому не принудят. В конце недели люди решат, остаться или уходить.
— И как они, по-твоему, проголосуют?
Эндрю взглянул на печальное лицо Готорна.
— Они решат уйти. Я в этом почти уверен. Если за это выскажется большинство, уйдем мы все.
Винсент вздрогнул, пораженный мыслью, которая только что пришла ему в голову.
— Не бойся, — успокоил его Эндрю. — Если мы уйдем, то всем, кто помогал нам, вроде Калина и его семьи, будет предложено присоединиться к нам.