Почти у каждого из нас были трофейные шкуры – косули, зайцев, даже две медвежьих. Спать на них было мягче и теплей, а теперь и в качестве сёдел пригодились. Бодро тронулись в путь. Двигались быстро, снег к весне просел, стал более плотным, лёд на реке был толстым, но отливал синевой. Надо поторапливаться. Ехали с восхода и до темноты, позволяя себе лишь небольшой отдых. Люди-то могли днём отоспаться в санях, а лошадям приходилось тяжело.
Вышли на Чусовую, здесь было полегче, но у берегов уже проступала вода. С каждым днём становилось теплее, кое-где на льду появились полыньи. Я распорядился увеличить дистанцию между лошадьми: если первые сани угодят в промоину, то другие успеют остановиться или объехать.
Передние сани на всякий случай разгрузили, возница был в лёгком кожушке и без оружия, чтобы, случись неприятность, успеть выбраться. На льду стали встречаться санные следы и лошадиные катышки – явные призраки того, что жильё уже недалеко. Остановились на ночь на ночёвку, всегда делали это на берегу.
Наша предосторожность оказалась не лишней. Этой ночью раздался сильный треск, даже грохот, и утром мы увидели, что река вскрылась, лёд покрылся трещинами. Ехать по реке стало невозможно. На земле снег ещё был, но дорогу то и дело преграждали упавшие деревья, ямы, овраги. Приходилось искать обходные пути, тратя драгоценное время. Каждый день работал против нас.
После некоторого размышления я решил днём отдыхать, а ехать ночью, когда снег подмерзал. Впереди, сменяясь, шёл человек с фонарём, выбирая дорогу. Но все равно наступило время, когда снег подтаял настолько, что лошади выбивались из сил, не в состоянии тянуть сани по грязи. Посовещавшись, сани решили бросить и ехать верхом. Остатки продуктов распределили по лошадям, оружие было у каждого. Мешочки с самоцветами были у меня и у Георгия. Так стало двигаться лучше, и мы за день прошли вдвое больше, чем на санях.
Хуже было другое – кончался корм для лошадей. Сена не было уже дня три, зерна оставалось очень мало. Если лошадей кормить плохо, то какая с них езда. На наше счастье, встретили крестьянина на лошади, тот собрался в город Чусовой. Пообещали заплатить серебром, и он привел нас в свою деревеньку, что лежала верстах в трёх в стороне. Там заночевали, поели горяченького, накормили от пуза лошадей и прикупили им корма в дорогу. Немного уже и оставалось до Чусового – вёрст пятьдесят. По такой дороге – три-четыре дня пути, но и силы были уже не те, мы выдохлись. Надо было бы выйти на недельку пораньше, но кто знал погоду? На дорогу ушло четыре дня, вечером мы въехали в город.
Сразу направились к пристани, к кораблю. С судном все было в порядке, остававшиеся матросы встретили нас радостно, соскучились.
Оставили на корабле двух вахтенных, заняли почти весь постоялый двор, заполнив все комнаты и забив конюшню. Нежились в тепле, отъедались; матросы впервые за много месяцев напились пива.
Я наказал хозяину на следующий день натопить баньку. Пока команда мылась, боцман с матросами повёл лошадей на продажу, как раз был торговый день.
Выглядели лошадки после похода изнурёнными, но продать удалось всех. Одной заботой меньше. Из оставшихся денег я выплатил часть жалованья, а на последние золотые купил продовольствия. Надо тянуть до Казани, в Чусовом ювелиров нет, никто самоцветы не купит. Вот Казань – другое дело. Любят восточные люди камни – изумруды, яхонты, рубины. И цены там неплохие, жалко только – камни не обработаны, да ничего, продадим несколько и подкупим еды, а сейчас шиковать не придётся.
По реке вовсю шёл лёд. Боцман с командой ходили на судно, приводя его в порядок, работы было ещё дня на три – ставить ветровики, гребное колесо, кое-где поменять такелаж, заменить кое-что из дерева.
Дни летели, наполненные работой, через пять дней судно было готово к плаванию, река очистилась ото льда, но бурные воды несли упавшие деревья, мусор. Решено было подождать ещё несколько дней, пока по реке пронесёт всю дрянь. Если в борт ударит бревном, пробоина гарантирована.
Быстро теплело, снег кое-где ещё лежал, низины затопило водой, дороги стали непроезжими, как для повозок, так и для конных. Ко мне подошёл вахтенный:
– Капитан, там тебя спрашивают.
– Кто?
– Священник какой-то.
Я удивился. Знакомых священников у меня в Чусовом не было. Вышел из каюты, в ней было промозгло, как и во всех каютах после стоянки. На причале стоял седовласый священник в простой рясе и с большим серебряным крестом на груди. Я поздоровался, осенил себя крестом и поклонился.
– Чем могу служить, святой отец?
Священник осенил меня крестом.
– Не поможешь ли моему горю, добрый человек?
– Чем же?
– Сына у меня в прошлом годе татары в плен захватили, вот деньги собрал на выкуп, хочу в Казань добраться, найти и выкупить.
– А от меня что хочешь, отче?
– Вы же через Казань пойдёте, возьмите меня с собой.
– Что ж не помочь православному в беде, прошу на судно, отче; только не обессудьте, поиздержались в походе, без разносолов придётся обойтись.
Священник перекрестился:
– О чём ты, добрый человек, не за разносолами шёл, сына из неволи выручать надо.
Мы взошли по трапу на судно. Я кликнул боцмана:
– Вот, пассажир у нас до Казани, посели в каюте, поставь на довольствие.
– Пусть у меня живёт, у меня и койка свободная есть.
– Ну вот и договорились. Только вот что, отец: переодеться бы надо, в Казани в таком одеянии вам сделать ничего не удастся, басурмане не любят неверных. Боцман, у нас найдётся во что переодеть святого отца?
– Поищем, думаю, найдём.
Они ушли в каюту. Когда снова появились, я узнал священника только по большому кресту, так изменила его мирская одежда.
– Отец, пока вы у меня на судне, крест можете не прятать, но в Казани придётся его снять или убрать под одежду, чтобы не дразнить фанатиков.
– Крест я не сниму, но прислушиваясь к твоим словам, сын мой, уберу под одежду. Приходилось бывать у басурман?
– Аж два раза в плену подолгу был, даже язык их выучил.
– Как же удалось освободиться?
– Долгая история, потом расскажу, коли интересно будет. Как звать вас, отче?
– Отец Никифор.
– А в Казани знаете, где искать, кто похитил сына?
– Подсказали прихожане – у кого узнать можно, тем и утешаюсь.
– Язык татарский знаете ли?
Священник покачал головой. М-да, придётся ему помочь.
– Долго ли ещё стоять будем?
– Как только вода чуть сойдёт, да брёвна, сучья и прочий мусор проплывёт с верховьев, – думаю, ещё пару дней.
– Тогда схожу в местный храм, помолюсь, да с местным настоятелем посоветуюсь. Я ведь не местный, мой храм верстах в семидесяти отсюда.
– Да как же вы добрались, отец Никифор?
– Пешком, сын мой, дороги развезло, не проехать подводой.
Мы попрощались. Вечером, пока не смерклось, я собрал на палубе всю команду6
– Други мои! Мы идём в обратный путь; поход был удачным, на прииске нам повезло и удалось добыть толику самоцветных камней. Думаю, пришла пора по чести разделить добытое.
Одобрительный гул был мне ответом.
Я вынес из каюты оба мешочка с каменьями, высыпал на стол. Матросы, как завороженные, уставились на камни. Они не производили никакого впечатления – серые, тусклые, какие-то пыльные.
– Как я и обещал, половину мне, другую половину – поровну среди всех, включая охранявших судно. Так? – Из окруживших меня людей раздались недружные выкрики согласия. Началась делёжка. Я выбирал из общей кучи два одинаковых камня, один клал в свой мешок, другой на край стола. Когда добыча была поделена пополам, я увязал свой мешочек, разделил оставшуюся часть по числу членов команды.
– Вот теперь делите сами, выбирайте двоих, кому вы доверяете.
Матросы решили доверить боцману и Глебу, нашему кашевару на прииске. Глеб отвернулся от стола, боцман рукой показывал на кучку камней, а Глеб выкрикивал имя члена экипажа. Названный подходил, забирал свою долю. Все было по-честному. Кто-то прятал камни в карман, кто-то завязывал в узелок, кто-то отходил к борту и тёр камни о сукно рукава. Каждому досталось по десять-двенадцать камней, в зависимости от размера. Я стоял у борта, наблюдая за делёжкой. Ко мне подошли сразу несколько человек:
– Капитан, ты человек опытный, скажи, за одну долю что купить можно?
– Если продать необработанные, то деревню, вместе со всей живностью; коли обработать – то можно дом каменный в городе, да ещё немного на жизнь останется.
Народ ахнул; хоть и подошло немного, но остальные держали ушки на макушке и ловили каждое слово. Никто раньше не держал в руках изумрудов и не знал им цены. Каждый из них, по местным меркам, теперь был богатым человеком.
Сразу же на палубе возникло несколько групп, бурно обсуждавших, куда они вложат такие деньжищи, как будут жить дальше. Свалившееся на них богатство оглушило, вызвало в душах смятение и радость. Я улыбался, наблюдая за ними – ну дети, право слово. По опыту я знал, что повезёт удачно вложить деньги не более половине команды. Другая половина – то пропьёт, кого обманут жулики и проходимцы, кого ограбят, у кого жёны размотают состояние. Но сейчас, имея в кармане серьёзные суммы, все радостно обсуждали будущее. От команды отделился боцман, поклонился в пояс и сказал:
– От всей команды большая благодарность тебе, капитан. Кабы не твоя удачливость – видно Бог тебе благоволит – жить бы нам всем на жаловании. Вишь, в сердце твоём благородство и жалость к простым людям живут, от всего народа поклон тебе, Юрий, и долгие лета.
Я тоже поклонился команде и молвил:
– Кабы не вы, одному мне не смочь добраться сюда и каменья из скалы добыть, так что самоцветы ваши по праву, спасибо вам, люди. Ежели обидел чем – простите.
Глава 8
Уровень воды в реке немного спал, и мы решили отправляться в путь. Убрали швартовы и втянули трап. Судно медленно отошло от стены причала. Отец Никифор стоял рядом с рулевым: оказывается, он уже не раз сплавлялся по Чусовой и хорошо знал реку, да и, будучи в прежней мирской жизни кузнецом, не раз плавал по реке.
Влекомые быстрым течением и небольшим ветерком, мы за три дня достигли Перми. Делать нам здесь было нечего, и, не останавливаясь, проследовали дальше.
Десять дней бурные вешние воды Камы несли нас до Сарапула. Решили заночевать в городе, поесть горяченького; солонина и сухари уже в рот не лезли. За ночёвку, баньку и еду я выскреб из кошеля последнее серебро. Денег больше не было, из ценностей остались только самоцветы. Ещё десять дней, и мы пристали к пристани Казани. Не теряя времени, отец Никифор отправился в город, по моему совету оставив на корабле серебро для выкупа. Я же, взяв с собой несколько камней, пошёл искать ювелиров.
Лавок ювелирных здесь было множество. Но поскольку я не соглашался отдать изумруд за бесценок, покупали в каждой лавке по одному-два мелких камня. В одной из лавок мне подсказали адрес ювелира-араба, очень любившего самоцветные камни. Добравшись до лавки Ибн-Сауда, я без разговоров выложил три оставшихся у меня камня на прилавок.
Торговались долго; пришли к соглашению, и араб достал небольшой мешочек арабских золотых динаров. Золото было неплохого качества, не в пример турецкому.
Вернувшись на корабль, я вызвал боцмана и, вручив ему несколько золотых монет, наказал завтра с утра закупить продовольствия – у нас оно уже подходило к концу, и до Нижнего Новгорода, не говоря о Рязани или Москве, кушать было бы нечего.
Вечером вернулся расстроенный отец Никифор. Ему удалось через посредников связаться с похитителями сына, но денег на выкуп не хватало. Я без колебаний добавил недостающее серебро: я знал, что такое мусульманский плен. Никифор на радостях чуть не кинулся целовать мне руки. Утром, забрав деньги, он ушёл к посредникам, а я снова пошёл к ювелирам: были нужны деньги, на самоцветы в небольших городках еды не купишь; там нет ювелиров, и никто не сможет оценить их стоимость. Вчерашний араб встретил с распростёртыми объятиями.
Видимо, Ибн-Сауд уже оценил чистоту камней или перепродал их с немалой выгодой другим ювелирам. Я выложил ему ещё четыре камня из своей доли добычи. Камни были большие, и мы снова торговались – без торга ни один восточный базар или торговец не обходятся; по-моему, они получают в том удовлетворение. На этот раз кошель с золотыми динарами был полновеснее.
Довольный сделкой, я шёл к кораблю и не видел, как от самой лавки ювелира за мной шёл неприметный человек в сером плаще. Едва взойдя по трапу, я услышал радостные возгласы, какой-то шум. Впереди, на носу, собралась чуть не вся команда. Подошёл к ним и я. Завидев меня, матросы расступились, и я увидел счастливого отца Никифора, обнимающего худого паренька в рваных обносках. Выкупил все-таки сына.
– Боцман! – рявкнул я. – Почему отрок до сих пор не переодет и не накормлен? – Боцман кинулся за одеждой, а Глеб, не дожидаясь команды, рванул за едой.
Я решил: помогать – так помогать. Хоть и не по пути, но до Воткинска надо их доставить, это чуть не половина пути в обратную сторону по Каме. Отец Никифор порывался уйти пешком, да куда ему в чужой стороне, без денег и с отощавшим пленником?
Утром отчалили, и через день с Волги снова повернули на Каму. Команда не роптала, понимая ситуацию.
Снова потянулись знакомые, только недавно пройденные берега. Миновали Елабугу. На одной из стоянок ко мне подошёл Егор:
– Капитан, за нами вдалеке следует лодка, в ней двое.
Я отнёсся к предостережению серьёзно – на ночь выставлял вооружённые караулы. Но шли дни, никто на нас не нападал, тревога постепенно улеглась.
Миновали Воткинск – правда, он стоял не на Каме, но недалеко; и прошли ещё вперед, высадив наших неожиданных пассажиров в Осе, на левом берегу Камы. Какой-никакой городишко, не в чистом поле высаживаем. До Перми недалеко, а ежели по суше напрямик через Кунгур, то и Чусовой близко. На прощание дали отцу Никифору провизии – сухарей, солонины, муки; я добавил серебра, наказав не бить ноги, а нанять подводу – дороги уже подсохли.
Оба поклонились в пояс, отец Никифор обещал молиться в своём храме за здравие нашей команды и меня отдельно. Перекрестив на прощание и прошептав слова молитвы, они сошли на берег и долго махали нам руками.
Судно развернулось, благо Кама широкая, и мы пустились назад. Не ожидавшая нашего разворота лодка с двумя преследователями оказалась неожиданно близко. Теперь они пытались уйти от нас.
– Боцман, полный вперёд, надо догнать лодку, людей взять живыми; я их допрошу – надо же знать, чего они от нас хотят. Дело нечистое.
Мы догоняли лодку; там нас заметили: парус был на лодочке поднят, гребцы сели на вёсла.
– Капитан, могут уйти; скоро речушка будет, нам туда не войти, а они могут ускользнуть.
– Хорошо, готовьте носовую пушку.
– Уж готова давно.
Я сам встал за пушку, повёл вертлюгом, поймал лодку в прицел, вынес упреждение, выстрел. Ядро легло перед носом лодки, чуть не опрокинув её волной. Гребцы заработали вёслами ещё быстрее, хотя, казалось, что быстрее уже некуда. Впереди показалась протока.
– Уйдут, капитан!
– Не уйдут, перезаряжайте!
Пушку перезарядили и, как только лодка стала сворачивать в протоку, повернувшись к нам боком, я всадил в лодку ядро. Полетели щепки, обломки досок. Гребцы упали в воду. Один начал работать руками, пытаясь выгрести к берегу, второй неподвижно плыл по течению.
– Готов. Взять того живым!
Судно ткнулось носом в берег, и матросы рванули на сушу. Через несколько минут мокрого, дрожащего гребца притащили к судну. Я спрыгнул с борта на берег. Так и есть – татарин.
– Чего ты следил за нами?
– Моя твой не понимает.
Я перешёл на татарский, повторив вопрос.
– Мы честные торговцы, шли в Пермь для торговли.
– А зачем от нас убегали, как мы развернулись?
Татарин молчал, отвернувшись. Я вытащил нож:
– Сейчас на части резать буду, вы русских не жалеете, чего мне тебя жалеть? Скажешь? – Молчит, только плюнул в ответ. Расскажет, надо только время.
Не угрожая, я приблизился к нему и резким взмахом ножа отсёк ухо. Татарин завизжал от боли, схватился за рану и, размазывая по лицу кровь, мелко-мелко закивал: