Вскинутый «Витязь» прошлепал короткой очередью, добивая посеченного осколками немца в эсэсовском камуфляже, украсившемся еще тремя аккуратными темными пятнышками в местах попаданий пуль. Второй фриц как раз выскакивал с балкона, но зажатый в руках «Штурмгевер» смотрел в сторону, и шансов успеть направить оружие на новую цель у него не оставалось. На этот раз отработал Второй: хлопнул приглушенный «пэбээсом» выстрел, и девятимиллиметровая пуля попала точнехонько под срез глубокой каски, похожей на перевернутый горшок. Голова эсэсовца резко дернулась, и он влепился в стену, сползая на выстеленный вышарканным паркетом пол.
Как и всегда в момент боевого транса, разум Трешникова фиксировал множество никому не нужных мелких деталей. Впрочем, он прекрасно знал, что, когда бой закончится, все это благополучно сотрется из памяти, словно временные файлы в компьютере – большая светлая комната, ныне затянутая пороховым дымом, покосившийся шкаф с сорванными дверцами, изодранный осколками диван с прислоненными к сиденью нерастраченными фаустпатронами. Косо висящий портрет Гитлера на стене – стекло в рамке разбито, залетевшая с улицы пуля или осколок взорвавшейся в зале гранаты, по иронии судьбы, выбила фюреру левый глаз.
«Хреново, – автоматически отметил самым краешком сознания Трешников. – У нас приказ – только живым. Просрали мы Адольфа, зря только в прошлое смотались…»
– Командир, бойся! – рявкнул Ленивцев, огибая подполковника и с размаха бухаясь на колено. Из второй комнаты, видимо спальни, едва не снеся дверь с петель, вывернулся еще один гитлеровец. Зажатый в его руках «МП-40» коротко пролаял в упор, и Трешников ощутил пару увесистых ударов в грудную бронепластину. И тут же над плечом прохлопал серией по три пистолет-пулемет Второго. На этот раз майор бил в корпус, поскольку знал, что никакой защиты у противника нет. Попал, разумеется.
Хлопнув товарища по наплечнику, подполковник сместился в сторону, одним движением оказавшись возле двери. Секунду размышлял, не закинуть ли внутрь гранату, но пожалел: «РГО» оставалось не так много, а из местных гранат для их целей подходили разве что родные «лимонки». Не с архаичными же «РГ-33» или трофейными «колотушками» бункер штурмовать? Это патронов для их «Витязей» со «Стрижами» тут завались, а вот нормальных осколочных гранат не найдешь.
Перекрестив комнату парой коротких очередей, Трешников ворвался внутрь. Похоже, спальня – широкая кровать со смятым постельным бельем, засыпанным пылью, обломками сбитой с потолка лепнины и клочьями побелки, трюмо с треснувшим зеркалом, комод да платяной шкаф. На столешнице трюмо – несколько вскрытых консервных банок и початая винная бутылка. Возле кровати пара пустых ящиков от «Panzerfaust 100», в каждый из которых помещалось по четыре фаустпатрона[12]. Внутренние поверхности ящиков даже не окрашены, просто голые доски – у немецких оружейных заводов больше не имеется на это ни времени, ни лишней краски. Живых в спальне нет. Мертвых, впрочем, тоже – застреленный на пороге фриц оказался единственным.
На улице оглушительно ахнуло, ударная волна вышибла немногочисленные остатки стекол, торчащие в распахнутых рамах. Залетевший в окно крупный осколок с хрустом влепился в шкаф, сорвав дверцу и отколов приличный кусок древесины – похоже, танкисты и на самом деле решили добить стоящее на противоположной стороне здание. Хотя для танковой пушки что-то очень уж сильно рвануло, даже для тяжелого «ИСа». Пора уходить, причем поскорее, вон тут какие подарки летают.
– Второй, контроль – и валим, – коротко бросил Трешников в микрофон гарнитуры, появляясь на пороге. – Еще две квартиры нужно осмотреть. Всем номерам, напротив окон не светиться, снаружи наша артель прямой наводкой лупит.
– Уже. – Автомат Ленивцева трижды кашлянул – разумеется, проверять, жив ли кто-то из фрицев, он не стал, просто выпустил каждому по пуле в голову, экономя время. Командир прав, впереди еще куча дел…
С зачисткой этажа покончили быстро. Работали по прежней схеме – сначала граната внутрь, затем короткий штурм двумя боевыми парами под прикрытием остающегося на лестничной площадке бойца. Первая квартира оказалась пустой, во второй уничтожили устроившийся на заложенном мешками с песком балконе пулеметный расчет и двоих фаустников, после взрыва гранаты уже не способных оказывать сколько-нибудь серьезного сопротивления.
В темпе осмотрели и третий этаж, большинство квартир которого оказалось завалено обломками потолочных перекрытий и чердачных конструкций, обрушившихся вниз во время бомбардировки – судя по всему, на крышу дома упала или небольшая авиабомба, или нанесли удар «эрэсами» штурмовики. Несколько дверей перекосились настолько, что открыть их не удавалось, однако особо усердствовать, проникая в помещения, не стали. Наверняка внутри все те же обвалившиеся потолки и захламляющие комнаты обломки. Да и оставшийся внизу Барсуков сообщил, что для зачистки здания к ним идет советская штурмовая группа, и потому им стоит «собирать бебехи да мотать оттуда поскорее, дабы не смущать героических предков своим будущанским видосом». Привычно обозвав заместителя треплом, Трешников скомандовал отход.
Бой на улице продолжался, со всех сторон грохотали пулеметные и автоматные очереди и взрывы, полыхали еще два танка, а на дымящейся корме третьего копошились танкисты, сбивая пламя углекислотными огнетушителями. Еще один, высунувшись из люка и задрав ствол зенитного «ДШК», лупил по окнам длинными очередями. Фасад обстрелянного дома обрушился от чердака до второго этажа, кое-где здание уже горело, однако из некоторых лишившихся внешней стены комнат еще огрызались огнем особо упертые – или ищущие «героической» смерти – защитники.
В этот момент со стороны хвоста втянувшейся на улицу танковой колонны гулко бухнуло и, одновременно с раздавшимся в наушнике предупреждением Барсукова «бойся, командир, сзади самоходы бьют!», в здание влепился тяжелый снаряд «ИСУ-152». Фугас ударил в ослабленную предыдущими попаданиями несущую конструкцию, и перекрытия третьего этажа дрогнули, складываясь внутрь и вместе с частью крыши обрушиваясь вниз на протяжении как минимум метров двадцати. Несмотря на богатый боевой опыт, Трешников впервые видел вблизи работу крупнокалиберной артиллерии и, честно говоря, впечатлился. Особенно когда ближайшую перспективу напрочь затянуло дымом и забивающей нос и рот густой кирпичной пылью. Ага, вот, значит, отчего тот взрыв, что осколок в комнату завинтил, ему излишне мощным показался: крупнокалиберные «САУ» работали. Перед мысленным взглядом встали виденные в родном времени картинки штурма Берлина, когда по особо укрепленным зданиям практически прямой наводкой лупили гвардейские минометы, те самые легендарные «катюши». Да уж, не хотел бы он оказаться в радиусе их действия!
– Командир, чего застыл? – дернул за наплечник Второй. – Погнали, наши уже завелись, двигаемся дальше, тут теперь пехтура порезвится, остальные домишки подчистит. А здорово «Зверобои» влупили, да? Я такое первый раз в жизни близко видел – думал, все, пипец, кирпичом по кумполу прилетит, и даже шлем не спасет, но наводчики на «саушках» молодцы, дело туго знают! Ну что, на броню?
– Нет, блин, пешочком прогуляемся. Наши все целы?
– А чего им сделается? Целы, канешна. И Родченко целехонек, хоть и порывался нам в помощь рвануть, Первый едва удержал.
– Флуд в эфире отставить, докладывать по существу, – буркнул Трешников, пригнувшись, подбегая к «своему» танку. Ухватившись за протянутую ладонь одного из спецназовцев, легко взлетел на борт, устроившись позади массивной башни и автоматически опершись локтем о ствол кормового «ДТ». Рядом плюхнулся Ленивцев, язвительно пробормотав:
– Зашибись, мы за Гитлером сбегали, а, командир? «Пройдем по туннелю, вынесем охрану бункера, по-тихому упакуем усатого и документы – и обратно».
Отметив, что его заместитель переключился на личный канал и никто из остальных бойцов группы их не слышит, Трешников хмыкнул в ответ:
– А ты не доволен? Помнишь, когда я вас в той кафешке «вербовал» со мной работать?
– Это где девчушка такая симпотная нас обслуживала? Помню, конечно, я ее потом пару раз, э-э, так сказать, на свидание пригласил. Жаль, характерами не сошлись. Да и рано мне пока жениться, молодой я ишо, гулять и гулять.
– Обещал же, – привычно не обратив внимания на болтовню заместителя, продолжил подполковник, – что и стрелять, и гранатами швыряться придется не меньше, чем раньше? И риск будет – мама не горюй? Обещал. И чем ты не доволен? По-моему, я свое обещание сдержал. А судя по сегодняшнему дню, еще и с перевыполнением плана. Или нет?
– Да согласен, командир, согласен, – ухмыльнулся майор. И добавил, уже успев позабыть, что несколько секунд назад считал себя молодым. – Это я так, брюзжу по-стариковски. Возраст, наверное. Савсэм старый стал, да, дарагой?
– Вот и брюзжи себе в тряпочку, – в этот миг мехвод перекинул передачу и газанул. Сорокашеститонный «ИС» дернулся, подбросив корму, и тронулся с места, и спецназовцы торопливо ухватились за оказавшиеся под рукой поручни. Ствол пулемета, на который опирался подполковник, провернулся в шаровой установке. Это заметил один из башнеров, грюкнув чем-то увесистым в башенную броню, «мол, не балуй, десант!».
– Все, поехали…
Глава 10
Берлин, апрель 1945 года
До точки, где располагался спуск на нужную Трешникову линию берлинского метрополитена, колонна добиралась почти весь световой день, буквально каждые несколько сотен метров наталкиваясь на отчаянное, на грани фола, сопротивление гитлеровцев и теряя танки и бойцов. Впрочем, и атакующие особо не церемонились, при первой же возможности применяя тяжелую самоходную артиллерию и огонь танковых пушек. На близлежащих улицах также шли кровопролитные бои, порой отдельные здания по несколько раз переходили из рук в руки, но неукротимая лавина непрерывно наступающих советских войск все ближе и ближе подбиралась к району, где располагались правительственные здания. И остановить этот очистительный вал, грохочущий огнем и сталью, не мог уже никто на свете.
Чем ближе к центру города, тем большими оказывались разрушения – тут поработали и высотные бомбардировщики, и бьющие с дальних дистанций крупнокалиберные гаубицы, и реактивные минометы, и штурмовики. От большинства зданий ныне остались лишь зияющие пустыми оконными проемами коробки с обрушившимися внутрь перекрытиями, похожие на изъеденные кариесом больные зубы, из последних сил тянущиеся к затянутому низкой облачностью и дымом пожарищ небу, так что немцы в основном укрывались в подвальных и цокольных этажах, где и держали оборону.
Несколько раз моторизованная группа натыкалась на очаги обороны со стационарными дотами и укрытыми в капонирах или просто вкопанными в землю по самые башни немецкими танками. Так подполковник впервые увидел «в реале» знаменитую «Пантеру», правда, уже со снесенной снарядом «ИС-2» башней, отброшенной взрывом на несколько метров и уткнувшейся длинным хоботом ствола в выбитую витрину с надписью по фронтону: «Bierstube alter R…» Имени какого именно «старого» была пивная, понять было уже невозможно, поскольку остаток вывески изодрало осколками, осталась лишь первая буква. Чуть дальше на покрытой оспинами пулевых и осколочных попаданий стене выделялась сделанная белой краской надпись: «Berlin bleibt deutsch!»[13] Прочитав и переведя ее, Трешников лишь криво ухмыльнулся: оптимисты, блин. Угу, вот прям счас!
Дважды им помогали легендарные «Ил-2», с ревом проходившие на бреющем над самыми крышами домов – где они уцелели, разумеется – и вываливающие на головы немцев пакеты «РС-82» и пятидесятикилограммовые «ФАБы». К удивлению подполковника, координация действий летунов с наземными войсками оба раза оказалась на высоте, и штурмовики отработали четко по указанным квадратам, без потерь от «дружественного огня». Да еще и крыльями покачали, возвращаясь – «мол, все в порядке, впереди безопасно, можно двигаться дальше». Спустя час колонна попала в район действия недавно помянутых подполковником гвардейских минометов – но их успели предупредить, и танки вовремя остановились, пережидая ракетный удар. Минут с пять на и без того полуразрушенные здания с воем падали стотридцатидвухмиллиметровые «эрэсы», обрушивая то, что еще можно было обрушить, затем боевые машины снова двинулись вперед сквозь дым и кирпичную пыль, застилающие усыпанные обломками улицы. Благодаря работе легендарных «катюш» этот квартал оказался наиболее спокойным и в них почти не стреляли…
В боях «гости из будущего» практически не участвовали, лишь иногда поддерживая огнем, в основном снайперским, штурмующих здания пехотинцев и бойцов ШИСБр. Уже перед самым выходом к исходной точке капитан Родченко все же не удержался, – подполковник, впрочем, и не собирался ему ничего запрещать – присоединившись со своими бойцами к одной из штурмовых групп. Вернулся он лишь с одним своим бойцом – старшина Бердышев и второй номер огнеметного расчета погибли во время штурма, – и выглядел при этом весьма мрачно. Трешников не стал ничего говорить или тем более упрекать, лишь коротко дернул головой, предлагая тому занять место на броне – оба их «ИСа» уцелели. Дальше ехали молча, размышляя каждый о своем.
Что весьма удивило подполковника – никакого особенного интереса к ним со стороны советских солдат он не заметил. Да, порой косились, поглядывая удивленно, но никто даже не попытался выяснить, кто они такие и отчего на бойцах столь необычная экипировка. Видимо, срабатывал некий не осознаваемый разумом стереотип последних дней войны: мол, коль на наших танках да вместе с нами – значит, свои. Поскольку никаких «чужих» тут больше не было и быть не могло по определению. Они, прошедшие адское пламя самой страшной в человеческой истории войны, терявшие близких и боевых товарищей, многократно прощавшиеся с жизнью и оживающие вновь – уже в Берлине. В том самом логове фашистского зверя, многократно проклятом за эти страшные четыре года, и которое сейчас предстояло выжечь до последнего камня. И до Победы, как бы ни огрызались из подвалов и амбразур дотов последние недобитые фрицы, остаются считаные часы, максимум – дни…
К раннему вечеру уцелевшие в городских боях танки восемьдесят восьмого тяжелого полка прорыва наконец повернули в сторону моста «Мольтке», и спецназовцы спешились. Дальше их дороги расходились. Танкисты прорывались к мосту через Шпрее и набережной Кронпринценуфер, бойцам Трешникова же настала пора снова становиться невидимками, уходя под землю. Никакого иного способа добраться до Рейхсканцелярии и «фюрербункера» у них не имелось.
– Точно решил, капитан? – Подполковник испытующе взглянул в глаза Родченко. – Ты моих ребят в деле видел, значит, должен понимать – уровень боевой подготовки у нас разный. Я бы даже сказал, несопоставимый. Пойдешь с нами под землю – почти наверняка погибнешь. А так есть шанс до Рейхстага дойти да на его руинах расписаться, и за себя лично, и за всех тех, кто не дошел. Решай, только быстро. Десять секунд – и нас тут нет.
– А чего тут решать, тарщ подполковник? – с кривой усмешкой на лице хмыкнул тот. – Я своих решений не меняю. Сказал же, что с вами иду – значит, иду. Огнемет вон цел, вы ж сами говорили, что пригодится, а Степка мой – стрелок отличный, с двадцати метров в амбразуру струю загоняет. Глядишь, и пригодимся, когда до Гит… до цели доберемся.
– Добро. Тогда помни, мы – немецкая группа особого назначения, досматривать или там документы у нас проверять никто права не имеет. Говорить будем мы, вы тупо молчите. Автоматы ихние держите на виду, из-под касок особо зло не зыркайте.
– Чего? – искренне не понял капитан. – В смысле, в каком смысле «не зыркать»?
– В том смысле, Вася, что ни ты сам, ни твой сержант – ни разу не профессиональные разведчики, – тяжело вздохнув, пояснил Трешников. – Ну, не готовили вас к подобному. Увидите рядом эсэсовца, взглядом с ним встретитесь – и все, спалились мы все. Глазами яростно полыхнешь, он все и поймет, чужаков почувствует, да за автомат схватится. Понял, нет?