— Это хорошо! Злость в бою, только помеха. Авось еще каких глупостей наделают.
А вот те хрен. Немецкий орднунг возобладал. Самые здравомыслящие вояки, видимо унтер-офицеры, собирают возле себя людей и, придав им ускорение, отправляют вперед.
— Эх, проредить бы! Но нельзя. До рубежа открытия огня пограничниками, им рысить метров 100–150, это, навскидку секунд 20–30. За это время надо успокоить наиболее опасных, оставшихся на том берегу. Тем более, что имею на это законное право. Противник форсировал реку, правда не столь удачно как сам на то рассчитывал, и тем самым нарушил границу Союза Советских Социалистических Республик. Это значит что? Значит война началась, и пришло время принять ответные меры. Благо что и туман, теперь, выступает в качестве моего союзника, и не даст разглядеть атакующим, что творится на том берегу.
А на противоположной стороне остались те, кто изначально и предполагался. Вот стоит один, смотрит в бинокль. Значит это и есть офицер, командир взвода. Рядом, на корточках, другой возится с ящиком. Наверняка радист. Левее, расположился минометный расчет.
— Раз, два, три. Командир, наводчик, заряжающий. Больше, для этой 50-мм пукалки, по недоразумению именуемой, ротным минометом, по штату, не положено. Но, правда, для пограничников, и этого, по за глаза хватит. Учтем!
Еще один бегает по берегу. Суетится. Термос в руках.
— Видимо вестовой, или вестовой это у нас? Значит денщик. Но тоже, за посыльного может сойти. Ну все, время вышло. Понеслась душа в рай!
Хлоп! У офицера подогнулись коленки. Хлоп! Радист уткнулся башкой в ящик с рацией. Хлоп! Наводчик миномета, последний раз обнял трубу, как родную маму. Хлоп! Обернувшийся на звук падения, командир орудия, выронил бинокль. Хлоп! Заряжающий упал в ноги наводчика, будто, напоследок, желая облобызать его сапоги.
— Стой! А ты куда? Термос оставь, скотина! Не на пикник пришел. Здесь война, здесь убивают.
Хлоп!
— Вот сука! Юркий!
Хлоп!
Споткнулся, встал на карачки, но улепетывает целенаправленно. А кусты все ближе. Автоматический огонь.
Та-тах!
— Пиздец, котенку!
В это время, передовое подразделение атакующих пересекло незримую линию, которую сержант Нечитайло определил, как конечную точку их маршрута. Поскольку пулеметный огонь, на 150 метровой дистанции, это практически в упор. И первое отделение, то самое, которое благодаря моим старанием ушло в отрыв от основной массы, как корова языком слизала. Тут же, в разнобой, захлопали винтовки и ударили немецкие пулеметы.
— Всего два? Значит какой-то, фашистский рассвистяй, все ж таки утерял, вверенное ему, подотчетное, имущество. А второго пулеметчика, скорее всего, уконтропупил сержант. Но все равно, двое на одного, это не по джентельменски. Поэтому уравняем шансы.
Хлоп!
Ближайший, ко мне, пулеметчик ткнулся носом в прибрежный песок.
Хлоп!
Рядом раскинул руки второй номер.
— Пижоны! Белоручки! Два мордоворота на одну железяку, веса в которой всего десять с половиной кило. Попробовали бы они «Максимушку» вдвоем поворочать, с его то сорока кг. Сразу бы пупок надорвали. А впрочем, вам это, уже не грозит.
Нечитайло продолжал вести неторопливую стрельбу, которая то и дело прерывалась, но затем продолжалась опять.
— И не мудрено, ведь одной из причин, отсутствия нормального пулемета до войны, являлось использование матерчатой ленты, которая то и дело заедала. И основная задача второго номера заключалась в равномерности ее подачи. Иначе перекос и, соответственно, задержки при стрельбе. Тот же Дегтярев, смог переделать свой ДП, только после того, как металлическая лента появилась в Красной Армии в достаточном количестве.
Но даже в таких условиях сержант умудрялся поддерживать темп стрельбы, близкий к номинальному в 600 выстрелов в минуту. И вражеский пулеметчик, просто за ним не успевал, теряя время на перезарядку и замену ствола. Поэтому преимущество советского пулеметного расчета стала проявляться все явственнее. И солдаты Вермахта решили ретироваться, от греха подальше, в более безопасное местечко. Каковым и оказалась та самая ложбина, на которую мне указал пограничник. А так как, с Николаем Сидоровичем, была на этот счет предварительная договоренность, то сделать это, у них получилось без проблем. Поскольку безопасный коридор им был изначально обеспечен.
Злые, не отошедшие после незапланированного купания, мокрые и ошеломленные неожиданным отпором, они решили взять временную передышку. Для того, чтобы перегруппироваться, осмотреться и перевести дух.
— Ага, счаз!
Взрыв гранаты ясно показал, что самые расторопные уже достигли самого дальнего конца ложбины и только, заранее установленная растяжка немного притормозила их бег. И позволила подтянутся отставшим.
— Теперь мой выход!
Хренак! Сдвоенный взрыв, сразу двух МОНок, установленных по краям выемки, таким образом, чтобы взрывные волны двигались навстречу друг другу, поставил жирный крест на фрицевском подразделении. До начала боя, гордо именовавшегося пехотным взводом.
— А нет, вру! Кто-то еще шевелится. Ну, это поправимо.
Зарядив в РГС, термобарическую гранату, прикинул траекторию и нажал на спуск.
Пф-ф!
Подарочек отправился по назначению, к непрошенным гостям.
— Извините что мало. Мы гостей не звали. Зато от чистого сердца.
Миновали те доли секунд, необходимые для распыления горючего вещества, и:
Хренак!
Эффект конечно поменьше, нежели после применения РПО, калибр все ж таки невелик. Но фрицам, судя по мгновенно наступившей тишине, и этого хватило с лихвой.
Еще раз окинув внимательным взором поле недавнего боя и, не найдя ничего подозрительного, привел оружие в походное положение, закинув гранатомет за спину, а ствол автомата положив на сгиб левой руки, и направился к пограничникам. Которых, после совместного боя, можно было смело именовать однополчанами.
Заранее подав условленный сигнал, подошел вплотную и, не спускаясь в окоп, начал раздавать распоряжения.
— Так, бойцы, быстренько пробежались и проконтролировали обстановку. С убитых собрать документы, солдатские жетоны, спороть знаки отличия, если таковые имеются. Все принести сюда. Винтовки побросать в речку. Пулеметы, автоматы и пистолеты тоже сюда. Собрать боеприпасы. Переправитесь на ту сторону, там шесть человек упокоились, вместе с ихним командиром, все что найдете ценного: карту, документы, оружие — все сюда. Рацию — обязательно, бинокли соберите. Миномет прихватите — пригодится. А мы, с сержантом, присмотрим, чтобы вам никто не мешал. Ясно?
— Есть!
— Так чего стоим! В темпе, в темпе.
В течении получаса, пока красноармейцы выполняли мои требования, мы с сержантом устроили знатный перекур. Нервы нужно было успокоить. Все ж таки это мой первый реальный бой, и пальцы рук немного подрагивали, когда я прикуривал комсоставовскую папиросу, неведомыми путями оказавшиеся у Нечитайло.
— И не мудрено, с такой то фамилией. Национальность, она, как говорится, обязывает. Не даром, когда хохол родился — еврей заплакал!
Пока мы перекуривали и перебрасывались ничего не значащими фразами, Муркин с узбеком, натащили кучу снаряги и оружия. Которые я, после того как почувствовал, что все, напряжение отпустило, стал сортировать. Пулеметов оказалось три, видимо, как я и предполагал, один утопили, все MG-34. Десять пистолетов, из которых два оказались P-08, еще их называют «Люгер», по имени изобретателя, или «Парабеллум» от телеграфного адреса фирмы производителя «ДМВ». Остальные были простые P-38, обычные пехотные варианты Вальтеров. Еще принесли четыре автомата, или, если называть правильно пистолета-пулемета, два из которых были MP-35, те самые, которые с прикладом, и два, стандартные MP-38.
— Хотя странно, MP-35, от аббревиатуры Maschinen Pistoll — «механический пистолет», обычно вооружают полицейских, и в войсках его можно было встретить крайне редко. Разве только в СС. Но здесь то эсесовцев не было. Или были? Посмотрим документы.
Солдатские книжки, 32 штуки, обычные «Зольбатенбух», к ним столько же смертных медальонов, на которых были выбиты данные военнослужащего. Имеющие линию надлома и зеркальное изображения верхней и нижней части. Медальоны были целые. Четыре книжки принадлежали унтер-офицерам, две фельдфебелям. Муркин высыпал споротые знаки, среди которых преобладали погоны и нашивки, но были также несколько знаков «За ранение», пять «серебряного» и два «золотого» типа, двенадцать «Нагрудных штурмовых пехотных знаков» и три нарукавных щита «За Нарвик».
— Заслуженные падлы! Были.
Был даже «Испанский крест», видимо принадлежавший офицеру.
— Интересно, кто таков? Обер-лейтенант Пауль Фогель. Пусть земля тебе будет… вернее ты для нее будешь удобрением.
Тем более, что документы остальных не нашлись. Или утонули, вместе с владельцами, или, как выразился Муркин, «пришли в негодность». В силу того, что несколько человек, попросту размазало в кашу, взрывом термобарической гранаты.
Рация, стандартный «Телефункен», интереса у меня не вызвала, а вот миномет заинтересовал. Но лишь на мгновение — все равно не дотащить. А вот один «цейсовский» бинокль я отжал, как и два пулемета, все автоматы и шесть пистолетов, среди которых, оба «Люггера». Сгреб все документы и значки, командирскую сумку офицера, с картой, смертные жетоны. Ответив, на вопрос сержанта, куда мне столько, коротко и ясно: «Для отчетности».
Я, совсем уже было, собрался прощаться, окидывая грустным взглядом кучу снаряжения. Мысленно прикидывая, как всю эту трихомудь допереть до, хотя бы, оврага. При этом во мне происходила внутренняя «борьба нанайских мальчиков», между хомячковой жадностью, помноженную на хохляцкую хозяйственность, и нелюбовью к переноске тяжестей. Как вдруг меня отвлек вопрос Муркина:
— Подожди, перебил я его, — повтори, что ты сказал?
— Товарищ капитан, — боец замялся, — я просто спросил, что с ранеными делать?
— С какими ранеными? — я все еще никак не мог врубится в смысл вопроса.
— Так это, — растерялся он, — там несколько человек, раненые лежат. Мы им бинты оставили, а что дольше?
— Какие бинты? — я начал закипать.
— Чтобы… чтобы перевязались.
— Я не понял, боец! — точка кипения приближалась к критической. — Я что, говорил, что кого-то надо перевязывать. Что-то такого не припомню. Наоборот я вам приказал ПРОКОНТРОЛИРОВАТЬ. Это значит, что среди нападавших, выживших быть не должно. НИКОГО! Вам понятно?
— Но-о, как же… — от волнения он даже начал заикаться. — Нас учили, что сострадание… Помощь слабому… — было видно, что он с трудом подбирал слова.
— Нет боец! — ярость меня отпустила и, на ее смену пришел трезвый, холодный, расчет. — Вы видимо так ничего, до конца и не поняли. Это война! И эта война не будет похожа ни на какую другую. Спросите почему?
— Почему? — это уже вклинился в разговор сержант. Видимо ему тоже стало интересно.
— Потому что эта война — война на уничтожение. Они пришли сюда, чтобы очистить «жизненное пространство», для своих бюргеров, киндеров, мутеров. И советские люди, населяющие территорию, абсолютно лишние. Мы для них расходный материал. Месяц назад, их фюрер подписал, так называемый план «Ост». Согласно которого 85 процентов жителей оккупированных территорий, включая женщин и детей, должны быть уничтожены, а остальные превращены в рабов. Для реализации этого плана издано ряд приказов, в одном из которых, приказе об особой подсудности в районе «Барбаросса», прямо говорится, что за преступления в отношении местного населения немецкий солдат, МОЖЕТ БЫТЬ наказан в дисциплинарном порядке. Это значит, что можно жечь, грабить, насиловать и убивать, а тебе за это ничего не будет. Вот у тебя Муркин мать есть?
— Есть.
— А сестры, братья есть?
— Есть. Две сестренки младшие и братишка.
— Так вот, боец, если ты не хочешь, чтобы этот изверг, в человеческом обличии, пришел в твой дом. Убил твою мать, отца. Надругался над твоими сестрами. Превратил твоего брата в раба, вывез его в Германию и заставил работать на себя, то ты, да именно ты, должен его убить! Здесь и сейчас! И только тогда ты обезопасишь своих родных и близких. Знаешь, что по этому поводу написал наш советский поэт Константин Симонов, когда узнал о звериной сущности немецкого фашизма? Не знаешь? Тогда слушай! Слушай и запоминай!
Понял!
— Понял! — было видно что его проняло. Да и остальные как-то подобрались, насупились. Лица серьезные, глаза горят. Надо ковать, пока горячо.
— Тогда пошли.
И мы все вместе, сержант тоже не утерпел, направились в сторону границы, обходя вышеупомянутую ложбину, в которой полегло большинство наступавшего пехотного взвода. Причем, огибали ее по северному краю, поскольку бродить среди трупов ни у кого, особого желания, не было. Ближе к реке, где луг переходил в прибрежные заросли, возле деревьев лежали раненые фрицы. Которых сердобольные пограничники стащили в кучу, обеспечив также трофейными индивидуальными пакетами. Раненых оказалось пять человек. Ранения были различной степени тяжести, но при первом рассмотрении, при надлежащем медицинским присмотром, все пятеро должны были выжить. Но вот двое из них, обратно в строй уже не вернутся никогда. У одного пулей было разворочено колено и ему по любому грозила ампутация. У второго, почти напрочь оторвало правую руку, почти по локоть. Оба они уже были перевязаны, так что жизни их, ничего не угрожало. Они мне были мало интересны, зато оставшиеся трое, если их подлатать, скоро могли бы вернуться в строй. И продолжить победное шествие, в составе германской армии. Именно на одного из них, рыжего фельдфебеля с множественными поверхностными осколочными ранениями, я и указал Муркну.
— Убей его!
Было видно, что пограничник колеблется, не решаясь убить безоружного. И где-то я его понимал, но ситуацию надо было решать кардинально. Из набедренной кобуры я достал пистолет с глушителем, для чего пришлось воспользоваться очередной прорехой в маскировочном костюме. Передернул затвор и выстрелил в голову соседа, ражего амбала, с ранением бедра. Голова дернулось, во все стороны полетели кровавые брызги.
— Видимо немец, на досуге, решил пораскинуть мозгами.
После чего перевел ствол на узбека и, указывая на рыжего приказал:
— Убей его! — видя, что тот тоже сомневается, поторопилю — Ну! И недвусмысленно повел стволом.
Турсунзадеков, судорожно передернул затвор карабина, но я его остановил:
— Штыком!
Заорав, что-то по своему, тот ткнул немца в грудь. Рыжий дернулся, захрипел и затих.
Я вытащил из его ножен, неосмотрительно оставленный нож, протянул Муркину и, показывая на третьего, истинную белокурую бестию, с ранением обеих рук и окровавленной головой, тихо сказал:
— Теперь ты! — и ствол пистолета уткнулся ему в голову.
Судорожно всхлипнув, Муркин, наконец то решился и, неумело замахнувшись всадил фрицу нож, по самую рукоятку.
— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, — прокомментировал я его поступок и добавилю — Ну что пошли?
— А эти? — задал сержант, стоявший все это время молча у меня за спиной и только недовольно сопевший, резонный вопрос, показывая на оставшихся.
— А эти, никакой угрозы больше не представляют, — сказал я, — им теперь прямая дорога в инвалидную команду. Пойми, Николай Спиридонович, действие не в коей мере не относится к бессмысленной жестокости или хладнокровному убийству. Только трезвый расчет. Этих нужно будет лечить, тратить на них дорогостоящие лекарства, потом платить пенсию. Своим видом они будут говорить окружающим, что не надо ходить войной на Советский Союз. Там можно или умереть или стать калекой, и третьего не дано.