— Давай назад! — Сдавший назад танк все-таки позволил мне навести прицел на скопление техники. Четырьмя осколочными снарядами я неплохо прошелся по ней, вызвав несколько пожаров.
— Объезжай справа! — «Тридцатьчетверка», объехав начавший разгораться затор и ревя на полных оборотах, проследовала за танком Гурова, успевшим заметно удалиться вперед и въехать на косогор небольшого холма, мешавшего видеть, что творится впереди.
— Догоняй его!
Наведя прицел на уматывающий на полной скорости грузовик, проложивший во ржи просеку, приказал:
— Стоп! — Довернув прицел, выстрелил. На месте грузовика появилось облако взрыва. Не знаю, что за снаряды он вез, но даже нас тряхнуло изрядно. Огненные обломки раскидало на сотню метров вокруг, и сухая рожь стала быстро разгораться. То, что «тридцатьчетверка» Гурова выскочила далеко вперед, спасло нас. Вдруг в эфире послышалась ругань и приказ сержанта сдавать назад. Я увидел, что Гуров стал уходить в сторону. Вокруг его машины вставали фонтанчики от врезавшихся в землю болванок. Несколько снарядов попали в его танк, на броне показались снопы искр. Я закричал по рации Гурову:
— Сдавай назад. Быстрее сдавай! — Но было поздно. Дернувшись, «тридцатьчетверка» Гурова повернулась боком, расстелив на земле порванную гусеницу. — Гуров, немедленно покинуть машину!
Открылся люк сверху — и вместе с дымом оттуда выскочили два танкиста в синих комбинезонах. Под кормой показались две головы в танковых шлемофонах — бойцы выбрались через аварийный люк в днище. Вскочив, они рванули вслед за двумя первыми, бежавшими к моей машине. Но тут вдруг танкисты стали падать один за другим, до нас не добежал ни один. Я совсем забыл про немецких солдат, укрывшихся во ржи, и они напомнили о себе.
— Су…и, тв…ри, что творят, гни…ы?! — орали внизу мехвод с радистом.
Мне пришлось крикнуть на них:
— Хватит, им уже не поможешь, остается только отомстить.
— Что будем делать, товарищ капитан? Немцы, подбившие Гурова, наверняка двигаются сюда! — спросил старшина.
— Ничего не будем делать. Мы сейчас в мертвой зоне. Как только немцы появятся на верхушке, мы можем спокойно расстреливать их, оставаясь в мертвой зоне. Нужно только следить за немецкими солдатами, чтобы не подобрались к нам и гранатами не закидали.
— О, черт! — воскликнул радист.
Я спросил:
— Что там?
— Один из парней Гурова ранен и ползет к нам.
Посмотрев в смотровую щель, я увидел его.
— Старшина, сдай вперед так, чтобы он оказался под нами, затащим его через люк в днище.
— Понял, командир, сделаем.
Чуть дернувшись, «тридцатьчетверка» медленно поползла вперед. Я же, приказав зарядить бронебойным, внимательно наблюдал за верхушкой холма. Танк встал, Молчунов с Истоминым втянули раненого внутрь танка и положили его на днище.
— Истомин, на место! — заорал я, увидев башни показавшихся на верхушке холма немецких танков. Радист продолжал заниматься раненым и, разорвав упаковку индивидуального медпакета, начал делать перевязку.
Наведя прицел башни на головного T-IV, я нажал на педаль пуска. Истомин, успевший занять свое место, вогнал следующий снаряд. Первая болванка, отрикошетив от брони «четверки», отлетела в сторону, зато вторая впилась в маску пушки. Через секунду «четверка» исчезла во взрыве сдетонировавшего боезапаса. Быстро, пока они не успели въехать на вершину холма, я стал, как автомат, посылать снаряд за снарядом в танки противника. Гильзы сыпались на раненого, лежащего на днище, но на это уже никто не обращал внимания. Из восьми немецких танков выйти на дальность выстрела смогли лишь два. Остальные, кто медленно разгорался, кто взорвался от детонации боезапаса, кто застыл мертвым куском металла, размотав гусеницу и получив подарок в борт от попадания снаряда.
— Давай вперед помалу, — приказал старшине.
«Тридцатьчетверка», работавшая на холостых оборотах, стронулась с места и медленно двинулась вперед, ведя на ходу огонь по оставшейся бронетехнике противника.
— Уф-ф, все, этот был последним, — сказал я, подбив последнюю «тройку».
— Давай двигай вокруг холма, чувствую, ждут нас на верхушке. Хотя подожди.
Наведя прицел на подбитую «тридцатьчетверку», послал бронебойный снаряд в корму. Не хочу, чтобы она опять досталась немцам. Посмотрев на медленно разгоравшийся танк Гурова, приказал двигаться вперед на полной скорости. Вдруг на башне послышался какой-то звон, как будто на нее что-то бросили.
— Гранаты, всем открыть рот!
С громким звоном на танке разорвалось несколько гранат. Нас спасло то, что крышку люка я закрывал не на замок, а на кожаный ремень. Я еще в свое время часто читал, что бывало, погибали танкисты от обычной гранаты, разорвавшейся на броне танка, от кинетического удара. Поэтому и подстраховался с ремнем. Развернув башню, длинной очередью прошелся по ближайшей ржи. Где скрывались немцы, рассмотреть так и не смог, слишком высокая выросла рожь. Пытаясь вытряхнуть звон из ушей, приказал двигаться дальше. Пока объезжали холм, выкинули все гильзы от использованных зарядов через нижний аварийный выход.
— Сержант, что там с раненым?
Радист сразу ответил:
— В плечо, товарищ капитан, сквозное. Я перевязал, но нужен врач.
— Кто он, я не рассмотрел?
— Заряжающий, красноармеец Осокин.
— Ясно. Всем внимание, выезжаем на открытое пространство. Странно, что нам навстречу никто не попался. Должны же были послать дополнительные силы в обход холма… К бою!
Перевалив еще через одну дорогу, на этот раз пустую, мы выехали на другую сторону холма. Там действительно стояли три танка, направив стволы пушек вверх. Очень похоже на то, как только что действовал я. На мое счастье это были T-II, к тому же стоящие ко мне боком. Со своими двадцатимиллиметровыми пушечками они были мне не страшны. Видимо, немецкий командир не рискнул послать их в бой под наши снаряды.
— Стоп! — приказал я и стал быстро наводить прицел на крайний танк.
Только после того, как он загорелся, остальные меня заметили. Но было поздно, мои снаряды легко дырявили их слабую бортовую броню. Оставив слева три железных костра, я на полной скорости рванул в сторону села. Соваться к тем батальонам, что охраняли уничтоженные лагеря, было опасно, мигом сожгут. А вот штаб и их машины, находящиеся в селе, были для меня лакомым кусочком. Я не сомневался, что их охраняют так же жестко, как и те лагеря, но атаковать село по дороге я и не собирался.
Двигаясь прямо к постройкам, увидел, как тройка бомбардировщиков что-то бомбила примерно там, где находилась батарея Суслова. После того как они отбомбились, в том районе к небу потянулся черный дым, какой бывает от сожженной техники. Похожих дымов в том районе было довольно много. Это показывало, что ребята работали хорошо, но все поднимающиеся дымы были заметно в стороне. Надеюсь, парни успели покинуть машины.
Продолжая следить за обстановкой по сторонам и по ходу движения танка, увидел у приближавшегося села батарею мелкокалиберных зенитных пушек, находящихся в полукилометре от нас. Расчеты зениток уже навели стволы на нас и терпеливо ждали, когда мы приблизимся, чтобы ударить наверняка.
— Стой! — заорал я, быстро поворачивая башню в ту сторону.
— Истомин, осколочный!
— Товарищ капитан, в стволе бронебойный!
— Ах ты, черт! — крикнул я, нажимая на педаль пуска.
Болванка безрезультативно зарылась в землю между двух пушек, осыпав расчеты землей. Истомин забил осколочный снаряд. Его я послал под звонкие оглушающие удары по броне, расчеты все-таки открыли огонь. Судя по всему, били разрывными, не бронебойными. Снаряд разорвался примерно там же, где и первый, только результат был другой. Обе пушки замолчали, послав еще три осколочных снаряда, полностью подавили батарею. Просветление сверху показалось мне подозрительным; подняв голову, увидел исковерканную командирскую башенку. Теперь через нее машину было не покинуть. Люк заклинило. Не знаю, как теперь «тридцатьчетверка» выглядит со стороны, но, похоже, мы отделались легко.
— Давай вперед, на полном газу! — приказал старшине.
— Истомин, боезапас?
Заряжающий поднял голову и ответил:
— Семнадцать бронебойных, четыре осколочных и три диска для пулемета, товарищ капитан.
— Понятно. Пока не заряжай ничего. Там видно будет.
— Товарищ капитан, куда дальше? Тут огороды начались, — влез в разговор старшина.
— Давай я показывать буду. — Высунув голову в полуповрежденную башенку, стал смотреть в исковерканные смотровые щели. — Давай левее, через огород той хаты.
«Тридцатьчетверка», ревя и пугая живность, промчалась по огороду, давя картошку, и выскочила во двор. Снеся ворота и задев столб, вылетела на улицу, заставленную машинами и другой техникой.
— Давай, старшина, действуй! — приказал я.
Дав полный газ, Суриков налетел на ближайший грузовик с кунгом, полностью утыканный антеннами. Со скрежетом грузовик исчез под танком. Я почти не участвовал в дальнейшем, только внимательно наблюдал за обстановкой вокруг, пока старшина развлекался. Проскочив до конца улицы, мы развернулись и, набирая скорость, помчались обратно, тараня технику с другой стороны улицы. Увидев подбегавших слева двух солдат со связками гранат в руках, я немного довернул башню и короткой очередью успел срезать одного. Второй пытался убежать, но получив в спину вторую очередь, свалился в пыль. Разрывы гранат, оставшихся у первого убитого солдата в руках, я уже не видел. По моим расчетам, мы уничтожили уже более тридцати автомашин и мотоциклов. Село было довольно большое, встречались даже трехэтажные здания. И вот когда мы опять вылетели на площадь, на одной из машин у нас лопнула гусеница. Множество таранов не прошло даром. Размотав ее до конца и крутанувшись вокруг оси на голых катках, старшина заглушил двигатель и громко сказал:
— Все! Приехали!
В ответ я быстро приказал:
— Суриков, Молчунов, покинуть танк с личным оружием. Ребята, попробуйте захватить целую машину, мы с Истоминым вас прикроем, пока немцы не пришли в себя.
Старшина с радистом со всей возможной скоростью покинули танк через нижний аварийный люк. И броском, под свист пуль, преодолели расстояние до штабного бронетранспортера, стоявшего недалеко.
— Бронебойный! — крикнул я Истомину. И, наведя на появившийся из-за крайнего дома бронетранспортер с зенитным пулеметом, выстрелил.
— Осколочные! Все! Подряд! — От стрельбы мы были оглохшие, поэтому приходилось кричать, чтобы быть услышанным.
Посылая снаряд за снарядом в уцелевшие штабные машины, я вызвал пожар на одной из них. После чего, развернув башню, открыл огонь из пулемета по мелькавшим между техникой солдатам противника. Вдруг один из грузовиков с натянутым на кузов тентом отлетел в сторону, и предо мной оказался немецкий танк со своей короткой пушкой.
— Бронебойный! — тут же заорал я, чуть повернув башню, благо она была повернута в нужную сторону.
Мой выстрел был первый, немец не успел довернуть пушку в нашу сторону, что и решило исход схватки. От удара болванки почти в упор башня «тройки» сползла на корму, а потом свалилась на землю. Продолжая поливать немецкую пехоту из пулемета, я приказал Истомину готовиться к эвакуации из машины, вместе с раненым.
— Понял, командир. В стволе бронебойный.
— Знаю. Всем покинуть машину!
Справа от танка тихо урчал на малых оборотах подогнанный Сурковым бронетранспортер. Выпустив по немцам последний диск и выстрелив болванкой по двигателю стоящей без башни тройки, я быстро покинул машину через нижний люк и, стреляя из автомата по пехотинцам, запрыгнул через боковую дверцу внутрь бронетранспортера. Истомин вместе с раненым Осокиным уже находились там. Не дожидаясь пока я закрою дверцу, Суриков, дав газу, рванул вперед. Рыча и подпрыгивая на кочках и ямах, бронетранспортер мчался на максимальной скорости к выезду из села. Посмотрев на перекошенное от боли лицо Осокина, — тряска не так полезна для раненых, как мягкая койка, — я, высунувшись над бортом, открыл огонь по мелькавшим тут и там немцам.
Вдруг Суриков заорал:
— А-а-а! Су…и! — После чего под нашей машиной раздался взрыв, и бронетранспортер перевернулся.
Меня выкинуло из кузова. Так и не выпустив автомат, я, оглушенный, перекувыркнулся через голову, распластавшись на земле, и попытался справиться с головокружением. Наставив автомат на мелькавшие перед глазами человеческие фигурки, открыл огонь. Автомат, выдав короткую очередь на три патрона, заткнулся. Я потянулся за последним магазином, чтобы перезарядить оружие, но кто-то выбил его у меня. Последнее, что помню — опускавшийся на лицо окованный металлом приклад немецкого карабина.
Пробуждение было тяжелым. С трудом смог открыть только один склеенный чем-то глаз, после чего посмотрел вверх. Судя по всему, я лежал на спине в каком-то сарае, перед глазами были балка и стропила, обшитые досками. Чувствовал я себя весьма хреново, как и любой человек, получивший контузию. Попытка глубоко вздохнуть привела к тому, что я закашлялся и после щелчка в голове вдруг стал слышать звуки. Справа раздалось шуршание соломы, и я понял, что сам лежу на ней. Перед глазами показалась голова Молчунова, перевязанная разорванной нижней рубахой.
— Товарищ капитан, вы очнулись! — Он попытался улыбнуться разбитыми губами. Два синяка под глазами симметрично располагались на его избитом лице.
— Помоги подняться, — прохрипел я пересохшим ртом.
Подхватив меня под мышки, Молчунов с трудом помог мне усесться, привалив спиной к стенке сарая. Дотронувшись до головы, я понял, что у меня такая же повязка, как и у радиста. Видимо, удар прикладом не прошел даром.
— Дывы, Фома Ильич, командыр проснулысь.
— Ну и что, Мыкола? Все равно немцы нас за комуняк принимают, несмотря на добровольную сдачу… — Справа сидели двое в форме красноармейцев и криво улыбались, глядя на меня.
Посмотрев на радиста, я спросил:
— Что за чмошники?
— Кто, товарищ капитан? Извините, не понял!
— Эти двое, кто такие?
— А, предатели, к немцам переметнулись. Сдались, а те их в сарае заперли, вот и злобствуют. Один вроде украинец, другой наш, русский, судя по говору — из Рязани.
Так как мы оба были контужены, то говорили громко. Предатели, с интересом прислушивающиеся к нашему разговору, недовольно заворчали.
— Ниче, и на нашей улице будет праздник. У немцев порядок. Попили нашей кровушки, хватит. Поступим к ним на службу — возьмем свое. Все, что у отца советы забрали, все вернем.
Слушать этот бред мне быстро надоело, и я спросил у Молчунова:
— Остальные где? — Радист молча показал глазами в угол. Повернув голову, я увидел двоих в комбинезонах. Лиц различить не смог, поэтому спросил: — Кто?
— Истомин. Его придавило кузовом, когда перевернулся бронетранспортер.
— Жаль парня. С остальными что?
— Немцы злыми были. Осокину еще и руку сломали, когда ногами били. Старшина до сих пор в сознание не пришел. Врач, когда нас осматривал, сказал, что у него контузия; когда старшина очнется, он не знает.
— Что за врач? Из наших?
— Да, товарищ капитан, военнопленный.
— Эти давно здесь?
— Когда нас принесли, они уже были.
Наши громкие переговоры были услышаны часовым. Дверь со скрипом открылась, и в сарай вошли три немца. Один из них был офицером СС в звании штандартенфюрера. Ого, целый полковник нас посетил. С интересом осмотрев меня, он сказал солдатам на немецком языке:
— Офицера ко мне в кабинет, — и вышел наружу.
Послышался звук запускаемого двигателя, машина, шурша покрышками, удалилась. Странно, что я не расслышал шум двигателя подъехавшей машины; наверное, на заглушенном моторе прикатились, вот и не слышал.
— Вставай, русская свинья.
Меня подхватили под локти и волоком вытащили из сарая. Как ни странно, обращались со мной довольно прилично. Держа за плечи, терпеливо ждали, когда у меня закончится головокружение. Откуда-то справа подошел невысокий худощавый мужчина лет сорока, в нашей форме и грязном когда-то белом халате, с медицинским чемоданчиком. За ним следовал немецкий солдат.