— Там еще двое, вылезти не могут, — хрипло выдохнул один из них, срывая повязку. Лет ему было около сорока пяти, седые усы; внешний вид выдавал старого моряка.
Подойдя к люку, я увидел еще двоих лежащих внизу и не подающих признаков жизни. Закинув карабин за плечо, быстро спустился вниз. В нос сразу ударил запах выхлопных газов и бензина. Подхватив одного из матросов, подал его наверх. Чьи-то руки подхватили матроса и вытянули. Подав последнего, вылез на палубу и, откашлявшись, спросил:
— Что здесь произошло?
— Вы кто? — хмуро спросил усатый.
— Капитан Михайлов, бывший командир танковой группы. — Козырять не стал из-за отсутствия головного убора.
— Главстаршина… Михайлов. Боцман.
— Однофамилец… Так что тут произошло?
— Никитин, сукин сын, матрос-рулевой, запер нас в машинном отсеке, когда мы ремонтировали дизель, и пошел сдаваться немцам. Кулак недобитый.
— Давно? — спросил я, посмотрев на часы.
— Да где-то минут сорок назад!
— Дизеля целы? Двигаться можете?
— Да, норма. В порядке.
— Я за своими и к вам. Дождетесь?
— Дождемся, товарищ командир. — Упоминание о командире, навело меня на вопрос:
— А где ваш командир?
— Погиб. Утром внезапно налетел «мессер», и пулеметами… — Главстаршина махнул рукой. — И лейтенанта, и половину экипажа как корова языком слизнула.
— Ладно, потом дорасскажете! Готовьтесь к выходу.
Сбоку закашлялись. Посмотрев на одного из очнувшихся матросов, которого только что полили забортной водой, я, громко топая по трапу, побежал за своими.
До нашей стоянки было где-то километра полтора. В лесу я немного заплутал, пропустив лагерь левее. Сориентировавшись, все-таки попал куда надо. Отозвавшись на окрик старшины, подошел к стоянке. Окинув всех взглядом, сказал, прищурившись от солнечных лучей, падавших на лицо:
— Нашел наших. — Посмотрев на спавшего радиста, добавил: — Там у берега бронекатер стоит, нужно торопиться. Вот-вот подойдут немцы. Так что бегом!
Быстро собравшись и разбудив Молчунова, мы со всей возможной поспешностью направились к катеру.
— Вещи сюда складывайте, — показывал главстаршина, остальные матросы готовили катер к выходу.
— Товарищ капитан, матрос Газелин не отошел от отравления, надо бы посмотреть, — сказал боцман, кивнув на медработников.
— Сержант! — окликнул я Марьину, помогавшую Молчунову спуститься внутрь катера. Радист стал совсем плох; видимо, до этого он держался на одной силе воли и, очутившись в более или менее спокойной обстановке, окончательно расклеился.
— Тут пострадавшего матроса надо посмотреть.
— Иду.
Подав стоявшему внизу бойцу радиста, она схватила одну на двоих с Ивановой санитарную сумку и побежала на нос катера, где лежал пострадавший от угарного газа моряк. Другой матрос, хлопотавший около пострадавшего от отравления, оставил его на попечение Марьиной и бросился помогать остальному экипажу.
— Боцман!
— Да, товарищ капитан!
— Значит так, командование над катером я на себя не возьму. Я в вашей кухне плохо разбираюсь, командуй ты, а пока пристрой меня куда-нибудь. Вон хотя бы командиром орудия, я воевал на таком, пушку знаю.
— Хорошо, товарищ капитан. У нас как раз расчет побило вместе с командиром.
— Ладно, разберемся. Пойду осваивать орудие. Старшина, ко мне!
Вынырнувший из люка старшина вопросительно посмотрел на меня.
— Значит так, старшина, мы теперь расчет этого орудия. Принимай хозяйство.
Осмотрев пушку, никаких различий практически не нашли. Пушка оказалась той же ф-34, как и на моих обоих танках, тут даже шлемофоны были. Пока мы с Суриковым осматривали боевую башню, катер, потихоньку порыкивая двигателем, отошел от места стоянки.
— Рулевой, возьми левее, — скомандовал боцман не отрываясь от бинокля.
— Есть взять левее! — отозвался щупленький рулевой.
Откинув крышку башни, я, сидя на башне спустив ноги внутрь боевого отделения, с интересом крутил головой, следя за оживленной возней матросов. Для чего нужна половина из проделываемых ими работ, я не понимал.
В это время мы на малом ходу вышли из протоки на большую воду Днепра.
— Справа большой катер! — крикнул матрос, находившийся на носу бронекатера.
— К бою! — громко скомандовал боцман.
Плюхнувшись на место наводчика, я захлопнул крышку люка и стал крутить штурвал наводки, направляя ствол орудия на цель, обнаруженную сигнальщиком. Выход на крупные волны Днепра дал мне возможность оценить профессионализм наводчиков бронекатеров. Попасть в цель при качающемся прицеле очень трудно. То вода в прицеле, то небо, и в этом промежутке иногда мелькала цель.
Через минуту я приноровился. На танках тоже приходилось стрелять на ходу, что ж мне и здесь сплоховать, что ли?
— Стрельба по готовности, — услышал я голос боцмана в наушниках шлемофона.
— Готов! — откликнулся я в ответ, тут же скомандовав в микрофон ТПУ: — Суриков, осколочный!
— Готов осколочный! — ответил старшина после лязга затвора.
— Огонь, — скомандовал боцман, я немедленно продублировал приказ.
Чуть опущенное орудие смотрело в сторону уже начавшей разворачиваться посудины противника. Ветер, дувший им в корму, наконец развернул их знамя, укрепленное на небольшой мачте, что дало мне возможность рассмотреть свастику. Поймав момент, когда наш катер замрет на мгновение, прежде чем опять качнуться вбок, произвел выстрел по катеру противника.
— Рядом легла, — услышал я боцмана.
— Давай еще!
Только после четвертого выстрела я смог попасть в корму улепетывающего от нас катера.
— Ах ты бисов сын! — вдруг в динамиках воскликнул боцман.
— Что там? — отозвался я на последовавшую далее матерную тираду боцмана.
— Никитин, сукин сын. Вот кто их сюда привел. Бейте их, товарищ капитан. Бейте!
— Суриков, осколочный!
— Готово!
После выстрела я услышал радостный вопль боцмана:
— А, молодцы, добили. Они хода лишились. Рулевой поворот влево. Щас мы их бортовым залпом накроем.
Дослушивал я, быстро крутя ручки поворота башни, поворачивая ее вслед за поворотом катера. По остановившемуся катеру, где суетились фигурки людей, ударила пулеметная спарка ДШКМ-2Б, установленная на корме. Посмотрев на ее работу, я спокойно откинул крышку люка и снова уселся на башне, с интересом глядя на приближающийся полузатопленный большой катер. Пара матросов, вооружившись моим трофейным МГ, держали на прицеле выживших немцев.
— О, смотрите, и Никитин живой! — воскликнул из рубки радостный боцман.
Немцев, плавающих сейчас вокруг посудины, после шквального огня двуствольного зенитного ДШК выжило около десятка. Самого Никитина я опознал по матросской куртке. Испуганно оглядываясь на нас, он, вцепившись в спасательный круг, судорожно греб к берегу.
— Сдавайтесь. Это, как его? А, хенде хох! — крикнул немцам боцман.
— Боцман, а они тебе нужны? — спросил я однофамильца.
— Да нет вообще-то. Информация разве что?
— Да на хрена они тогда нам сдались?! Вон офицерик плавает, его и возьмем. Остальных в расход. — После чего, достав трофейный карабин, я скомандовал: — По немецко-фашистским захватчикам! А-агонь!
Матросы с трофейным пулеметом короткими очередями пересекли несколько плавающих рядом голов. Корма подбитого катера полностью ушла под воду. На поверхности остался только нос, за который держалась пара немцев, прося у нас пощады. Прицелившись в крайнего, я выстрелил ему в грудь, второй, тот офицер, смотревший на нас с круглыми от испуга глазами, ждал выстрела. Крикнув, чтобы плыл к нам, и пообещав, что я пальцем его не трону, стал ждать. Матросы подняли из воды мокрого немецкого лейтенанта и, связав, оставили на палубе.
— Боцман. Этого сам не хочешь снять? — с любопытством поинтересовался я, кивнув на Никитина, удалившегося от нас на сотню метров.
— Давай! — протянул он руку.
Отдав ему свой карабин, я с интересом и комментариями стал следить за отстрелом предателя.
— Мимо… О, почти рядом… Мазила…
Дождавшись когда у боцмана кончатся патроны, дал ему запасную обойму.
— Держи полную. Может, все-таки поближе подойдем, уже сто пятьдесят метров, да и качка еще.
— Томилин. Давай малый вперед!
Жалеть предателя никто не стал. Подойдя к нему поближе, боцман почти в упор всадил в скулящего от страха подонка оставшиеся в карабине три пули.
— Бойцы, пленного на нос катера! — крикнул я матросам, стоящим рядом с пленным офицером, и последовал за ними, сказав боцману, что пока допрошу его.
— Ну что он рассказал? — спросил у меня боцман, вытирая лоб грязной тряпкой.
Услышав за спиной шум сброшенного в воду тела, я спокойно ответил:
— Смоленск они взяли. Могилев еще держится, но не сегодня завтра их вышибут. Как смотришь на то, чтобы помочь? Да и наш берег еще не весь занят, хотя попытки переправиться были.
— До Смоленска идти часа три. До Могилева ближе. Горючки только пол бака, до города хватит, а там встанем, и придем мы туда, когда стемнеет. Вечер уже. Да и боеприпасов с гулькин нос.
— Старшина!..
— Главстаршина, товарищ капитан!
— Пусть так, — согласно кивнул головой я, продолжив: — Идем в Могилев. По пути, может, чем прибарахлимся. Командуй.
— Товарищ капитан, но Могилев же глубоко в тылу у немцев?!
— Главстаршина, там в окружении бьются три наших дивизии. Не знаю как ты, а я себе не прощу, если не помогу им. Понял?
— Да, товарищ капитан, понял.
— Нужно избавиться от раненых. Да не смотри ты так на меня. Я в переносном смысле. В Могилев же их не возьмешь. Ладно, идем к нашему берегу, только осторожно, а то еще свои подстрелят.
Встав на корме около зенитного пулемета, я смотрел на струю воды, вырывающуюся из-под кормы нашего бронекатера. Слева была видна удаляющаяся спина мертвого немецкого офицера, плавающего в воде лицом вниз. Я выполнил свое обещание, даже пальцем его не тронул. За меня все сделал здоровенный матрос с симпатичной фамилией Красавчик. Когда он мне представился, я сперва подумал, что он надо мной издевается, однако, спросив боцмана, выяснил, что нет, действительно Красавчик Вадим Вячеславович, старший матрос.
— Товарищ капитан, на берегу видны машины! — услышал я крик боцмана.
— К бою!
От места боя мы успели отдалиться на пару сотню метров, когда боцман в морской бинокль узрел несколько грузовиков на берегу. Противоположный берег, к которому мы так стремились, скрывался вдали за небольшим туманом. Взяв у боцмана бинокль, я всмотрелся в грузовики, которые сразу определил как немецкие. Что-то в них мне сразу не понравилось. Вглядевшись, крикнул, не отрываясь от бинокля:
— Сержанта Марьину ко мне! — Мой приказ сразу же передали по цепочке внутрь катера. — Боцман, катер тормози!
— Томилин, стоп машина, — спокойно продублировал приказ боцман.
— Товарищ капитан, по ваше…
— Сержант, — прервал я ее, — напомните мне рассказ вашего санитара, который видел грузовики, набитые нашими солдатами.
— Он сказал, что видел три машины, полные бойцов в советской форме.
— Три?
— Да, товарищ капитан. Он говорил три.
— Хм, хорошо. Вернитесь на свое место.
Слушая удаляющийся перестук каблуков, я смотрел на три грузовика, накренившихся в разные стороны у самой кромки воды. Они стояли без колес и со снятыми тентами. Разбортированные колеса я обнаружил рядом.
— Думаю, они использовали камеры для плотов. Жаль, противоположного берега не видим. Уверен, они лежат на берегу.
— Кто лежит, товарищ капитан?
— Плоты. Давай-ка ты потихонечку к берегу, хочу осмотреть машины. Сдается мне, что у крайней машины лежит человек.
Дождавшись пока боцман раздаст команды, сжато рассказал ему последние два дня наших приключений, включив сюда и рассказ девушек.
— Так кто все-таки напал на лагерь, товарищ капитан? — с интересом спросил у меня боцман.
Опустив бинокль и протерев заслезившиеся глаза, я спокойно ответил:
— Не знаю, боцман. Свидетелей я еще не встречал.
Катер приткнулся носом к берегу, метрах в ста от машин. Место показалось боцману нормальным для причаливания. Скинув сапоги, я с шумом обрушился в воду, держа карабин над головой. Следующим прыгнул в воду матрос Красавчик с пулеметом Дегтярева наперевес. Внимательно осматривая ближайшие заросли, я направился к машинам под прикрытием пушки с сидящим на месте наводчика Сурковым. Перешагнув покрышку, подошел к крайнему «Опелю». Я не ошибся, у заднего борта действительно лежал боец, и он умирал. Даже я понял, что жить ему осталось недолго, максимум пара минут. Быстро подойдя к нему и упав на колени, громко спросил:
— Боец. Ты меня слышишь?
С трудом сфокусировав на мне блуждающий взгляд, красноармеец с хорошо различимыми следами треугольников на петлицах, что-то просипел.
— Что? — переспросил я его.
— …оды.
— Красавчик, воды живо!
Поднеся ко рту сержанта бескозырку с водой, стал потихонечку вливать воду в открытый рот. Сделав несколько судорожных глотков, боец устало прикрыл глаза. Дрожь, пробегающая по его телу, казалось, усилилась. Ранение в живот — страшная штука. Да, я знаю, что раненому в живот нельзя давать пить, но мне надо было его расспросить.
— Сержант, ты слышишь меня? — повторил я свой вопрос.
— Да-а-а, слы-ышу-у-у.
— Кто вас освободил из лагеря? Кто напал на немцев?
— Демоны, это были демоны! — вдруг закричал раненый и после небольших судорог застыл. Его глаза, медленно стекленея, безразлично смотрели в небо.
Вздохнув, я рукой провел по лицу покойного, закрывая веки. В вороте гимнастерки была видна засаленная бечевка, я потянул за нее, вытащил на свет маленький деревянный крестик и, вздохнув, убрал на место.
— Красавчик, что в машинах? — спросил я матроса, с интересом заглядывающего в машины.
— Тут несколько убитых бойцов, товарищ капитан. И пулевые отверстия в бортах.
— Наверное, налетели на какой-нибудь патруль или пост.
— А почему раненого оставили, товарищ капитан?
— Может, сам не захотел. Или еще чего, не жилец он был… Ладно, возвращаемся.
Глядя на удалявшийся берег, я слушал Суркова, рассказывающего матросам о наших похождениях по тылам немцев.
— Может, там нет никого, товарищ капитан? — спросил у меня боцман.
— Должны быть, продолжайте махать!
С остановившегося в ста метрах от берега катера мы внимательно смотрели на как будто вымерший берег. Метрах в трехстах от нас были видны вытащенные и разобранные остатки плотов. Посмотрев на Красавчика, махавшего белым полотнищем, я стал ждать ответных действий от берега. Вдруг в наступающей темноте, на фоне белого песка появились две фигуры, и послышался голос, окликнувший нас:
— Эй, на катере, кто такие?
— Свои! — откликнулся боцман. Остальные матросы радостно его поддержали.
Я внимательно вглядывался в стоящих на берегу бойцов. Каски, плащ-палатки, винтовки в руках, обмотки. Все это указывало на то, что встречающие нас бойцы все-таки наши. Бронекатер ткнулся в дно, не дойдя до берега метра три. Разбежавшись и оттолкнувшись, я взлетел в воздух, песок смягчил удар кромки берега по ногам. Выпрямившись после прыжка, я быстрым шагом направился к стоящим бойцам. Лишь подойдя ближе, опознал в одном из них командира в звании младшего лейтенанта. Что-то в них было не так. Проанализировав, понял — они не обстрелянные. Видимо, подошли свежие дивизии третьего эшелона.
— Лейтенант, представьтесь! — Я говорил командирским голосом.
— Командир разведвзвода, младший лейтенант Гаврилов, — кинул руку к голове лейтенант.
Мне ответить было нечем, фуражка осталась в танке, а шлемофон где-то на улице села, поэтому, представившись, я приказал:
— Отведите меня к командиру. И позаботьтесь о раненых на катере.
Отдав несколько приказов стоящему рядом бойцу, лейтенант повел меня в расположение своего полка. С трудом поднявшись по песчаному осыпающемуся склону, мы направились к видневшейся рядом темной массе. Ночь вступила в свои права, и было плохо видно. Пройдя мимо часовых, спустились в небольшой блиндаж, расположенный рядом с мелкокалиберной зенитной пушкой 61-к, накрытой масксетью. Сдав по просьбе дежурного оружие и спустившись по свежевырытым ступенькам, я вместе с лейтенантом оказался в довольно большом блиндаже с двумя накатами. Осмотревшись в свете керосинки, опознал в ужинающем майоре командира полка. Да и лейтенант подтвердил это; подойдя к майору, он сказал: