Суббота – золовкины посиделки. В субботу молодая невестка приглашала всю родню мужа в гости и доказывала, что она хорошая хозяйка. Но это вечером, а днем дети строили снежный городок с башнями и воротами, а затем, разбившись на две ватаги, устраивали игру «Взятие снежного городка». Одни из них, слуги Масленицы, городок защищали, а другие, слуги Весны, нападали. Их победа была ритуальной – она означала победу весны над зимой.
Воскресенье – проводы Масленицы, Прощеное воскресенье, целовальник. Обычаи последнего дня Масленицы связаны с культом предков. В этот день утром нужно было сходить на кладбище, поклониться могилам и оставить на них угощение – блины. Днем начинался обряд проводов Масленицы. Молодежь с пением выносила чучело за село в поле и сжигала его. В песнях Масленицу укоряли за то, что она довела народ до Великого поста.
Уничтожение Масленицы также было ритуальным действием. Считалось, что она накопила в себе всю ту жизненную силу, которую люди отдали во время игр и еды, и теперь эта сила должна быть передана земле. Поэтому пепел от чучела непременно разбрасывали по полю.
Вечером воскресного дня следовало просить друг у друга прощение за все вольно или невольно причиненные обиды, а самое главное – самому искренне прощать своих обидчиков. Для этого говорились следующие слова: «Прости меня, пожалуйста, буде в чем виноват перед тобою». Домашние прощались после ужина, перед сном и, простив друг друга, обменивались поцелуями.
А вот дату другого праздника – Купала – вычисляли не по дате христианского праздника, а по периоду, связанному с летним солнцестоянием. Эти торжества, включая ночь накануне Ивана Купалы, составляли целый комплекс обрядов. В него входили сбор трав и цветов, плетение венков, украшение зеленью построек, разжигание костров, уничтожение чучела, перепрыгивание через костер или через букеты зелени, обливание водсй, гадания, выслеживание ведьмы, ночные бесчинства и пр.
Содержательный же стержнем всей купальской мистерии являлся мотив изгнания нечистой силы, которая, по народным представлениям, особенно опасна в это время. Центральный акт – символическое сожжение ведьмы. На костер клались символы купальского обряда – чучело, срубленное и украшенное деревце, пучки веток, цветов, зелени, укрепленные на шесте, и пр. С ними участники обряда обходили село, устраивали хороводы и игры.
Наконец, уничтожались в огне предметы домашнего обихода: веники, метлы, обувь, нитки, бочки, бороны, мазницы, телеги, деревянная посуда, похищенные со дворов соседей, снятые с петель двери, калитки, разобранные заборы и т. п. Чучелам давались имена Ведьма, Купала, Мара, Марина, Ульяна, Катерина, реже Иван, Дед, Черт.
Чучело могли изготовить из пучков зелени или просто заменить травой, букетом цветов и т. п., у которых также были свои имена – Ведьма или Купайло. Иногда носили на шесте украшенное деревце – березку, вербу, сосенку – или украшали растущее деревце, укрепляли на его верхушке чучело, колесо, солому и т. п. и вокруг него раскладывали костер.
Особое место в купальском реквизите занимали венки, которые использовались преимущественно девушками как украшение и для гадания, а затем их бросали в костер, в воду, разрывали на части, относили в огород, забрасывали на крышу, реже относили на кладбище, бросали в колодец. Но нередко купальские венки сохранялись и использовались для лечения или магических действий.
Сопутствующие действия игрового и магического характера также имели целью выслеживание, опознание, отпугивание, обезвреживание ведьмы или защиту от нее: кипятили на костре цедилку с иголками, чтобы причинить ведьме боль и заставить ее прийти к костру. Бегали с факелами, отпугивая нечистую силу, калечили и убивали животных, появившихся возле костра или специально подкарауленных в доме, в хлеву; производили сильный шум битьем в сковороды, в косы, звонили в колокол, стреляли, громко кричали; боронили дорогу, чтобы по следам узнать ведьму.
Кроме того, согласно давнему поверью, в ночь на Ивана Купала молодые люди искали себе пару, выбирали судьбу: девушки пускали на воду венки с зажженными свечами, а юноши должны были их выловить – чей венок поймает, та девушка и станет ему женой. В эту ночь искали в лесу цветок папоротника, который помогает найти клад.
Главная особенность купальской ночи – очищающие костры. Вокруг них плясали, через них прыгали: кто удачнее и выше, тот будет счастливее. Через купальский огонь прогоняли домашнюю скотину для защиты ее от мора. В купальских кострах матери сжигали снятые с больных детей рубашки, чтобы сгорели болезни. Перепрыгивание через огонь могло пониматься и как способ распознания ведьмы: девушку, которая не перескочила через костер, называли ведьмой, скорее всего в шутку.
Характерная примета Ивана Купалы – многочисленные обычаи и предания, связанные с растительным миром. Травы и цветы, собранные в Иванов день, высушивают и сберегают как самые целебные. Ими окуривают больных, борются с нечистью, их бросают в затопленную печь во время грозы, чтобы предохранить дом от удара молнии, употребляют и для разжигания любви.
На рассвете праздник заканчивался. После волшебной ночи люди шли встречать восходящее солнце, приветствуя новый круг Солнцеворота.
Сквозь призму перемен
Несмотря на крещение Руси в 998 году, языческие поверья были вытеснены новым мировоззрением далеко не сразу, породив явление, названное двоеверием. Деревня по существу стала христианской едва ли ранее XIII века. А пережитки языческих трупосожжений в виде огромных костров над могилами дожили кое-где до конца XIX века. При этом язычество, несмотря на преследования, исповедовалось не только на окраинах, но и в больших городах. И все же в народе уже витал дух кардинальных преобразований.
Это преломление пришлось на период татаро-монгольско- го нашествия. Как известно, тогда христианская церковь пошла на сговор с захватчиками. В церквах запели молитвы во славу и здоровье монгольских ханов, за что те соглашались не грабить монастыри. Именно на первые сто лет иноземного владычества приходится самое крупное приумножение богатств монастырей во всей истории христианской церкви.
Впрочем надлом славянского язычества в народном его воплощении вовсе не означал, что язычество пресеклось как традиция. В Новгородской земле еще в XV веке умерших хоронили в курганах. Под Псковом в XVII веке стояли каменные статуи богов, и всем были известны их имена. На севере России былины и сказки с языческим содержанием дожили до начала XX века. До этого времени еще были живы и магические обряды, и некоторые почитаемые предметы, например статуэтки домовых.
Другое дело, что в связи с монгольским нашествием постепенно начало вырождаться жреческое сословие. Исчезли просвещенные носители языческого знания – те, кто осознанно поддерживал культ и хранил память о богах и их деяниях. В это время в народе волхвами начинают называть не людей, способных говорить с богами и почти повелевающих миром, а просто колдунов, целителей, избавителей от напастей и болезней. Утрачивается вера в то, что за волхвами стоят великие боги – творцы мира, что волхвы владеют истинным знанием, имеют право на власть и суд и могут стоять выше княжеской власти.
Волхвами начинают считать всех, кто занимается колдовской практикой, кто разговаривает с духами, ворожит, лечит снадобьями. Былых народных кумиров пытают и казнят не как противников христианской религии, а как злодеев. И делают это именно светские власти, поскольку церковь уже не видит в жрецах серьезных соперников, да и сами они уже не мыслят себя таковыми.
Даже религиозная философская мысль как бы забывает о древней вере, пытаясь в лучшем случае увязывать ее с христианством. Тогда-то и начали появляться первые русские ереси, к примеру ереси стригольников. Произошел тот надлом, который был связан с потерей народом сознательной памяти о языческих богах, мифологии и обрядах. Конечно, и после этого язычество еще продолжало жить, но уже перестало осознавать себя как религию, ибо заявлять об этом было смертельно опасно. В России приговоры по делам, связанным с волх- вованием, выносились вплоть до середины XVIII века.
Возрождение более или менее объективного представления о русском язычестве фактически началось с правления Петра I, который ввел в светский оборот эстетические представления о богах античности. После этого образованным дворянам достаточно было лишь провести некоторые аналогии между мифами Древней Греции и тем, что делали их крестьяне по праздникам, и сопоставить эллинскую культуру со славянской.
То ли по внутреннему наитию, то ли по какой-то мистической заданное™, но этот порыв не угас. В начале XIX века создается «Славянская и российская мифология», одновременно Г. Глинка пишет «Древнюю религию славян». В середине века А. Афанасьев собирает волшебные сказки и, относя их к славянским языческим мифам, публикует «Поэтические воззрения славян на природу». Все эти труды хотя и носят характер бесстрастного взгляда на предмет исследования, в действительности несут определенный, вполне направленный духовный заряд. Во всяком случае, есть исторический факт – благодаря ученым изысканиям весь XIX век прошел под знаком эстетизации и поэтизации язычества.
Начало XX столетия ознаменовалось переходом от простого эстетизма к потребности в корнях, в необходимости понимания древних идей. Многие исследователи начинают раскапывать курганы в поисках подземной Руси, Н. Рерих пишет цикл языческих картин, А. Блок создает программный текст «Поэзия заговоров и заклинаний», где говорится о том, что мы должны вернуться к изначальному духовному пониманию Природы. И даже некоторые научные доводы о невозможности восстановления язычества не останавливали наиболее рьяных энтузиастов. Но было поздно. Неистово революционный пафос большевистской власти творил совсем иную религию, которая уже ничем не напоминала ни языческую, ни тем более христианскую.
Уходят даты, исторические события. Случается, что одно забывается, а другое, наоборот, восстанавливается. Словом, времена меняются, как и должно тому быть. Сегодня за чередой веков и потрясений, сменой религий и философских воззрений уже почти неразличимы черты родовой памяти, доставшейся нам в наследство от древних славян.
И дело даже не в той или иной вере, истинность которой неоспорима в ее сущности. Дело в культуре, которая делает племя народом, а народ – нацией. И как бы ни порицались «предрассудки прошлого», никуда не деться от некоторых примет языческих таинств, которые все еще можно угадать в ритуалах, обрядах и даже в кинофильмах в жанре фэнтези. Но исчезнут ли они окончательно под натиском технологических, научных, религиозных или иных революций – это вопрос к будущим поколениям.
Иудейские древности
Патриархи
Духовный поиск, восстановление национальной или этнической идентичности – отличительные свойства любого народа. У одних это связано с религией, у других – с героизацией собственного прошлого, у третьих – с культурным восхождением. Древние же иудеи принадлежали к уникальному этносу, для которого история, традиции и религия сплавлены в единый монолит ветхозаветных преданий.
Более того, в Пятикнижии Моисея изложена вся история возникновения человечества и зарождения государственности в том виде, в каком ее представляли потомки многочисленных родов, начиная от времен сотворения человека. Под стать своему народу и легендарные личности Древней Иудеи, поражающие поистине эпическим масштабом своих деяний.
На первый план здесь, разумеется, выходит грандиозная фигура патриарха Авраама, избранника Яхве, праотца, родоначальника евреев, а через сына Измаила – и арабов.
Уроженец города Ура Халдейского в Южной Месопотамии, Авраам вел свой род от Сима, сына легендарного Ноя, спасшегося в далеком прошлом от потопа. Предки, в том числе и его отец Фарра, были язычниками, но будущему патриарху высшие силы уготовили иное предназначение.
В один прекрасный день, руководствуясь внутренним побуждением, Авраам вдруг снялся с насиженного места и отправился в неведомые края, чтобы обрести новое понимание мира и веры. По этому поводу Иоанн Златоуст говорил: «Посмотри, как с самого начала праведник предпочел незримое зримому и материальному и будущее – тому, что уже имелось. Каким же возвышенным, необремененным никакой страстью или привычкой должен быть дух, чтобы исполнить это повеление».
Собственно, цель Авраама состояла в разрыве всяких связей с прошлым, в освобождении от прежних верований, которые господствовали в доме Фарры. За это духовное отречение Бог даровал праотцу благословение, в котором возвещалось обещание многочисленного потомства, дарование благ сиюминутных и вечных, славы и бессмертия в потомстве.
То, что Аврааму были гарантированы блага за верность служению Богу, особого удивления, наверное, не должно вызывать: так обычно поступают и земные покровители в отношениях с людьми. Поражает другое – «открытие» патриархом идеи единобожия, или, как говорят сейчас, монотеизма. По сути, такой акт по праву можно считать одним из величайших озарений человеческой личности, хотя, возможно, Авраам и слышал нечто подобное от просвещенных паломников или странствующих халдеев.
Как происходил процесс такого перерождения, какими мотивами мог руководствоваться Авраам, учитывая, что был уже далеко не юным человеком со сложившимися убеждениями? Безусловно, он исходил, прежде всего, из важности вопроса: кому должен служить человек – то ли царю, то ли каменному или деревянному идолу, то ли завоевателю или еще кому-то из смертных?
Сначала он подумал, что служить, поклоняться следует одной земле, ибо она приносит плоды и поддерживает жизнь.
Но тут Авраам заметил, что земля нуждается в дожде с неба и солнечном свете, значит, надо поклоняться солнцу в небесах. Однако солнце прячется с наступлением ночи, значит, оно не может быть высшим в мире. Точно так же исчезают в утренний час Луна и звезды, что тоже недостойно для божества. И тогда Авраам подумал, что есть нечто высшее, управляющее и урожаем, и скотом, и солнцем со всеми другими светилами.
Сведя вместе все земное и небесное, благодатное и устрашающе неведомое, множественное и единичное, от которого идет и добро и зло, Авраам пришел к выводу, что истинный владыка не может быть ни кем иным, как Богом. Он один и тот же, раз и навсегда, а не только для праздника, когда в гимнах отдают почести какому-то одному богу, а на следующий день в соседнем храме поют осанну другому божеству.
Авраам же открыл и объяснил, что на самом деле потаенное можно доверить только одному, всегда и в любые дни, по любому поводу, поскольку в нем и начало, и конец всего сущего. Он единственный, кто мог быть для человека настоящим Богом и к кому по прямому назначению Поступали и крик о помощи, и хвалебная песнь. И тогда Авраам сказал: «Во мне есть человек, создание некой высшей силы, значит, я должен служить исключительно Всевышнему…».
Конечно, так же, как Авраам, вполне мог рассуждать и любой другой из его соплеменников. Но ни у одного из них, вероятно, не было такой страсти, душевного величия, чтобы открыть нечто важное в жизни. Оно сразу ставит все на свои места, избавляя душу от тягостных раздумий о жизни и вечности, страданиях и счастье.
Правда, здесь имелась одна тонкость: Авраам, видимо, не сомневался в том, что существуют и другие боги, и даже уважал чужие убеждения. Но единственно сущим считал только того Бога, который открылся ему в великом откровении. В таком случае мы имеем дело не столько с чистым монотеизмом, сколько с так называемым генотеизмом, т. е. с предположением, что хотя и существуют многие боги, поклоняться следует только одному из них – покровителю племени. Впрочем, после возвращения евреев из вавилонского пленения, когда под влиянием пророков единобожие сформировалось окончательно, генотеизм стал полным анахронизмом.
К «открытию» единого Бога Авраам, видимо, шел всю свою жизнь, хотя мог и обойтись без размышлений о вере и познании сущности бытия, о единственной истине, поскольку образ его жизни в Ханаане ничем не отличался от образа жизни всех кочевых скотоводческих племен того региона.