— Держи, стрекоза, — протянул он угощение, но девочка то ли не сталкивалась с конфетами, то ли уже знала, что у чужых брать ничего нельзя. Она вопросительно смотрела то на дядю, то на маму.
— Держи, шоколад — Николай не оставлял своих усилий.
Про шоколад девочка знала. Она светло улыбнулась и протянула ручонку. Он посмотрел на маму, чтобы та не вмешалась.
— Вам далеко ехать?
— В Хамовники. Там садик при фабрике.
— Саша, подбрось, а потом жди меня здесь.
— Что Вы, что Вы — замахала руками женщина.
— Ехайте, зря мы, что ли, революцию делали сказал Коля, а Саша уже вышел из машины, и подхватив девчонку, посадил её на заднее сидение. Женщина неловко полезла рядом.
Бриться в ту эпоху было гораздо труднее, чем во времена бритвы Макс 3 от Жилет, но Николай стоически терпел эту муку. Напевая «Жилет, жилет, лучше друга для мужчины нет» он обильно протирал одеколоном порезанное горло. Тем не менее, всё как известно, кончается — кончилось и это.
Завтракать он не пошёл, а сразу поехал на Петроверигский. Александр рассказал, что Степан ночует там, но там ничего и вполне можно жить.
Часовой с винтовкой молча пропустил его. На первом этаже жила охрана — те самые ребята из «активной части», с которыми он ездил брать Ароновича. Они поздоровались, но ребята были серьёзными и общим немногословием к общению не располагали. На втором этаже он нашёл Аршинова. Тот тоже брился перед зеркалом, делая ужасные гримасы. Закончив процедуру, он вышел к Николаю в коридор и они пошли пить чай в отдельную комнату, выделенную под буфет. Судя по номенклатуре продуктов, он снабжался из того же места, что и буфет Центрального Комитета. Вот только «Мишек» не было.
Кратко изложив выводы из беседы с разведчиком, Николай стал изучать показания Френкеля. Они были оформлены по всем правилам, причём на бланках ОГПУ. Было понятно, что тот юлит и ничего интересного говорить не хочет. Но впрочем, его допрашивали по двум эпизодам — Василию Коневу и покушению на Аршинова.
Василия Конева Нафталий знал. Это был эмигрант, вернувшийся из Германии в конце 1922 года и занимающийся коммерцией. До революции у Френкеля были с ним дела по строительным подрядам. Конев, вроде бы занимался снабжением, а Аронович строил. За что тот попал в застенки внутренней тюрьмы, Френкель не знал, так как не общался с ним около двух недель. На вопрос с какими западными партнерами был связан Конев до революции и после, он ответил, что не знает, а на вопрос о его, Нафталия, связях сказал, что в основном это турецкие фирмы.
Что касается эпизода с покушением, то Френкель тут не знал вообще ничего и от всего отказывался, даже от знакомства с убитым паханом из Сокольников.
— Так что, не разоружился Нафталий Аронович перед партией и органами? — утвердительно спросил Николай, просмотрев дело.
— Темнит, жучара. Но мы его расколем, и, глотнув чаю, Аршинов стал рассказывать.
За прошедшие полутора суток Степану Терентьевичу удалось докопаться пары фактов, серьёзно осложняющих позицию господина Френкеля.
Он нашёл бандитов из Сокольников, которые дали показания, что неоднократно видели его вместе с паханом.
— А что у нас с данными по Сергею Владимировичу?
— Собирают. Это дело не быстрое. Два три дня как минимум.
— Ну что, колите Френкеля на связь с англичанами и дайте ему понять, что никто за него не вступится. А потом спросите про участие в кредите.
Распрощавшись с Аршиновым, он пошёл к Алексею, который уже имел отдельный кабинет, правда маленький. Тот сидел за столом и что-то писал, но когда Николая вошёл, с удовольствием отложил перо.
— Ну что, как успехи?
— Пока надо обдумать. Вроде как узнал много нового, но в порядок никак не приведу. Как вам развитие сюжета?
— С Френкелем? Похоже цепочка есть. То, что он замешан в этом деле по уши ясно. Непонятно только, зачем? Может личные счёты?
— Разберёмся. Слышишь, Лёша, а по политической линии у нас за кредиты зарубежные кто отвечает?
— Не знаю, наверное Красин, он НАРКОМВНЕШТОРГ и член ЦК.
— Вот как. Красин говоришь. Договоришься, чтобы меня Леонид Борисович принял?
— Договорюсь.
— Хорошо. Я тогда поезжу немного, потом звоню и узнаю, что с Красиным. И ещё — вот списочек, мне надо знать, кто из них связан с религией бон — и он отдал подготовленную Цанпо бумажку.
Сушин не понял, поэтому пришлось на пальцах объяснять.
— Мошенники, что ли — Алексей быстро всё подверстал в понятные для него термины.
— Ага. Но ты всё равно поосторожней. Ты же знаешь, у нас простых дел не бывает.
У Юровского Николай пробыл часа два — говорили о германском кредите. Так как вопрос касался конкретики, то приходилось вызывать специалистов, которые долго объясняли, что к чему. Ему было трудно, так как он никогда кредитов от иностранцев не получал, да и терминология у спецов НАРКОМФИНА была совершенно не такой, как в конце XX века. Но в целом было понятно.
Закончив беседу, он поехал в НАРКОМВНЕШТОРГ, к Красину. Тот принял его радушно и повёл угощать в комнатку, уютно расположенную за кабинетом. Леонид Борисович Красин был старым большевиком, умудрявшимся при этом работать директором заводов «Сименса» в России. Поэтому был человеком светским, однако при первом же вопросе Николая впал в ораторский пыл.
— Сейчас для подъёма хозяйства нам нужны деньги. Внутренний рынок, разорённый войной, не может нам дать свои накопления, потому что у него их просто нет. Выход один — брать на Западе. А эти политиканы из Политбюро блюдут чистоту марксизма и рубят все переговоры о кредитах. Наша основная проблема в том, что власть сконцентрирована в узкой группе бывших литераторов. Они не черта не смыслят в хозяйстве, а лезут строить новое общество.
— Вы имеет в виду провал концессии Уркарта?
— Не только. А договор с итальянцами?
— Хорошо. А что с немцами?
— Немцы сейчас на задворках большой политики, поэтому готовы давать, лишь бы их поддерживали против Антанты. Они наши естественные союзники. Поэтому Крестинский должен обо всём договориться. Я его вывел на серьёзных людей из Гамбурга и они готовы давать деньги всего лишь под политические гарантии «сменовеховства». Но поймите — основной вопрос не здесь. Что этот кредит? Копейки! Англия и Соединённые Штаты — вот откуда должен пойти основной поток капитала. Надо, надо решать вопрос с англичанами. Именно туда надо бросить сейчас все силы. Американцы замкнуты в себе, им бы переварить, что они нахапали в войну. А договор с Англией откроет нам Европу.
Выйдя от Красина, Николай пошёл бродить по коридорам. Он не удержался и выцыганил у него записочку насчёт «Рено» для Горностаева. Он думал, что можно сделать и с кем завязаться — деньги здесь были немалые. Разобравшись с машинами он позвонил Сушину и узнал, что по сменовеховскому списку его вечером готов принять Алексей Толстой. Николай присвистнул. Подумал, подумал и поехал на Трёхпрудный. Надька была дома одна, и на вопрос о Ленке ответила, что та пошла на курсы французского языка на Кузнецкий Мост. Николай оценил такой способ распорядиться деньгами. Ох, непроста была девушка Надя.
— Нас приглашают на вечер к Алексею Толстому. Как ты думаешь, её можно взять?
— Нет, ей ещё рановато. Она практически все эти годы ни с кем не общалась, а там, наверное, совсем не будет молодёжи. Ей будет скучно и одиноко.
— И как ты ей это объяснишь?
— Я уступлю тебя на ночь.
— А если я не хочу? — возмутился Николай.
— Тогда ты сам ей это объяснишь — невозмутимо ответила Надежда.
— Ох, Надька. Ладно деньги есть? В чём идти найдешь? Учти, они все там из-за границы вернулись, тряпки модные наденут.
— Ну, если ты так считаешь…
Она взяла деньги и посмотрела ему в глаза.
— Я боюсь, что ты мне снишься. Вот сейчас я проснусь снова на Толмачёвском.
— Со мной всё может быть. Я могу исчезнуть в любую минуту.
— Не исчезай. Возьми меня с собой, куда бы не пошёл. Я не буду обузой.
— Я женат. У меня есть сын и дочь.
— Ну и что. Я не буду мешать. Я просто буду рядом. Я буду тебе помогать — я многое умею.
Заехав на Сретенку в «Веселую собаку» он проверил почтовый ящик Горностаева — то есть просто спросил хозяина, не оставляли ли для него распоряжений. Выяснилось, что не оставляли. Он черканул записку и поехал к Сушину.
Аршинов поднялся довольный и сияющий.
— Готов наш Аронович — то. На всё готов. Сейчас чистосердечно пишет, залюбуешься.
— Ну вот, а Вы сомневались. Что говорит-то.
— Говорит следующее — он поднял бумажку и, конспективно в неё поглядывая, начал. В конце 22 года, к нему обратился Николай Борисович Эйсмонт, зампред Совета Народного Хозяйства, и сказал, что есть надо решать вопросы о закупке оборудования в Германии. Для этого надо обеспечить создание фирм, как в Германии, так и в Швейцарии. Эта работа была Френкелем сделана. А несколько дней назад, Эйсмонт, в здании ОГПУ на Лубянке попросил его организовать нападение на господина Аршинова. Силами знакомых бандитов.
— А про Конева спрашивал?
— Нет ещё. Хочу поговорить с его вдовой. Надо понять — были они знакомы раньше или нет.
— А про кредит что-нибудь говорит?
— Нет, про кредит похоже ничего не знает.
— В это можно поверить. Возможно, его используют в тёмную — за процент. Ладно, подождём, что он напишет. Сушин в курсе?
— В курсе. Крепкий мужик.
Николай поднялся к нему.
— Ну как, есть успех?
— Есть, товарищ Николай. Я давно знал, что у снабженцев дело не чисто.
— То есть?
— Эйсмонт был главным снабженцем Красной Армии. На него поступали сигналы к нам в ЦК.
— Ну, это не показатель. Снабженец всегда виноват — этому дал, а этому не дал. Но то, что он замешан в нашем деле — это точно.
— На столе у Алексея зазвонил телефон. Тот взял трубку, некоторое время внимательно слушал, одобрительно мыча. Потом походил по кабинету, разминаясь.
Николай нарушил паузу.
— Слушай, дай домашний адрес этого самого Василия Конева, который в тюрьме-то умер.
— Дам. А твой Конев. Он что — нашёлся?
— Нет. Сидит где-то у Бокия.
— У Бокия. Ну ты мастер на трудные задачи. К нему так просто не подступишься. Он у нас на особом положении.
— А если прямо попросить — не даст?
— Может и не дать. У него свои резоны, а мы над ним власти не имеем. Только Дзержинский, может быть Склянский. Мы пару раз пытались проверить его отдел, но Ксенофонтовичу так врезали, что до сих пор на пальцы дует.
— Кто врезал-то?
Сушин поднял вверх палец и сказал, понизив голос.
— Сам.
Николай понимающе кивнул.
— Ладно, тогда адрес этого Конева давай, да я пошёл.
К вдове Конева он поднялся вместе с Аршиновым. Она, ещё довольно молодая женщина, жила в двух комнаты в большом доме на Арбате. Вдова молча смотрела на вошедших, не делая попытки начать разговор. Аршинов посмотрел на неё и начал.
— Мы расследуем дело о гибели Вашего мужа и хотели задать Вам несколько вопросов. Скажите пожалуйста, Вы давно с ним знакомы?
— Вы из ЧК? — неожиданно спросила она.
— Нет, мы расследуем преступления по другой линии.
— Его забрали люди из ЧК. Что Вы можете расследовать?
— Знаете что. Давайте договоримся сразу. ЧК, или как сейчас их называют ОГПУ, это что-то вроде топора, который падает на головы виновных и невиновных. Но у топора всегда есть рука, которая его направляет. Вот мы и ищем эту руку. Ваш муж невиновен и его убили. Причём убили, а не расстреляли. Люди из ОГПУ сейчас достаточно сильны, и, если бы Ваш муж был виновен, они бы вынесли приговор и сообщили бы его. Вы со мной согласны?
— Да.
— Вы готовы нам помогать защитить честь Вашего мужа.
— Готова.
— Тогда начнём снова — Вы давно с ним знакомы?
Разговор продолжался уже около часа, и Николай успел понять много интересного о жизни эмиграции в Германии, как вдруг на улице загрохотали выстрелы. Аршинов вскинулся, и рванул пистолет. Бросив Николаю.
— Оставайтесь здесь, он резко распахнул дверь и выбежал из комнаты.
Стрельба за на улице продолжалась. Коля достал свой браунинг, и уже привычно снял предохранитель. Он сидел и смотрел на дверь, деловито думая, что стрелять надо на уровне живота, и что он будет делать, если убьют Степана и Александра. Иллюзий не питал, и знал, что продержится в лучшем случае минуту.
— А ведь это Вас пришли убивать — сказал он даме, которая снова в оцепенении сидела за столом. Что-то Вы такое знаете, что никак нельзя нам рассказывать. Кто же это хочет Вас уничтожить?
На улице закричали. Темп пистолетной стрельбы ускорился, в ней появились новые нотки. Раздался звон разбитого стекла, снова крик. А потом всё стихло. Пару минут, Николай мучительно ждал но ничего не происходило. Потом по коридору затопали шаги. Он поднял пистолет, готовый стрелять. Но за дверью крикнули, и в комнату вошёл Аршинов. Он был запачкан извёсткой, рукав порван, но, судя по тому, что улыбался, ничего существенного не произошло.
— Как Сашка? — спросил Николай, пряча браунинг обратно в кобуру.
— Нормально. Живой. Ходит оружие собирает. Три каких-то гавриков шли к подъезду. Он их окликнул, а они начали стрелять. Но Сашке их стрельба — как горохом пуляться. Не бойцы это. Обычные уголовники, из молодых.
— Дак может они вовсе и не по нашу душу?
Аршинов улыбнулся и разжал руку. Там была бумажка с адресом и фамилией. Бумажку он почему-то показал не Николаю, а вдове Конева.
— Так-то, Татьяна Николаевна. Вам лучше сейчас поехать с нами.
Они съездили на Петроверигский и оставили там Степана и вдову. По пути купили цветов и в шесть часов Николай снова был на Трёхпрудном. Надька одевалась в дальних комнатах, поэтому дверь открыла Ленка. Он дал цветы ей и поцеловал в щёчку.
— Придёшь вечером? — заговорщицки шепнул он.
— Приду — так же ответила она.
— Говорят ты на французский ходишь.
— Ой, да, хожу. А то у меня произношение ужасное. Не с кем говорить почти что. Вот я и тренируюсь. Надо ещё на немецкий записаться.
— А что, с грамматикой по этим языкам у тебя всё в порядке? — шутливо спросил Коля и погладил её по щеке. Она тут же наклонила голову и прижала его руку к плечу. Потом потерлась щекой и как будто что-то пробуя сказала.
— Коленька…
Но тут же с простотой юности продолжила.
— Да. Я перевожу хорошо. А вот говорить совсем не могу.
Николай задумался.
— И кто же тебя всему этому научил?
— Как кто. Надька. Сначала бонна и Клара Фридриховна, а потом, когда маму и папу убили меня Надька учила.
Ох ты чёрт, подумал он. Не готов я к этому. Ох не готов. Он снова погладил её.
— Твоя Надька молодец. Он проглотил ком в горле. Она тебя любит. Ты её слушай.
— А я итак слушаю. Она ведь глава семьи.
У Николая всерьёз заболело сердце. Он вспомнил дочь, и ужас расстояния сдавил его как тисками. Господи. Какая я скотина. Как они там. Он опустился на стул. Наверное, он изменился в лице, потому что Ленка погладила его по руке и сказала.
— Но я бы тогда не встретила тебя.
Надька вышла одетая строго и дорого. Николай долго смотрел на неё. Только сейчас он понял, что значит это редкое в начале 21 века понятие «Порода». Тут она была видна даже без очков. Он не мог поверить, что эта женщина ещё неделю назад стоила, как ёлка, рупь с полтиной. В фигуре появилась осанка, а в глазах — ощущение своего места в мире. И место это было явно не в Замоскворецком трактире.
— Ты как относишься к современной литературе?
— Не читаю. Как-то не до этого.
— Вот и правильно. И имей в виду — все литераторы люди чрезвычайно не серьёзные. Так, поиграют и бросят. Капризные как дети. С комплексами непризнанных гениев.
— Хорошо — вполне натурально удивилась она. Я буду знать. А зачем?
— Боюсь, уведут поэты и писатели у меня такую красавицу. Знаешь, как писал один товарищ «Девушкам поэты любы, я ж умён и голосист, заговариваю зубы, только слушать согласись».