В фургоне заговорщики переоделись в обноски, которые принесла для них с рынка Маша. Они приобрели внешность горстки мастеровых, возвращающихся с утренней смены на заводе: бесформенные черные и темно-синие пиджаки, мятые, полощущиеся при каждом шаге темные брюки, нечищенные сапоги на ногах, засаленные кепки и картузы. Маша в пестрой ситцевой блузке, шерстяной юбке до лодыжек и заношенных парусиновых тапочках выглядела соответственно. Свое военное обмундирование они не выбросили, но аккуратно сложили в чемодан до следующего раза. Туда же уместились папки из мешка. Нацедив в бутылку бензина из бака, они обрызгали все кругом и намочили свою одежду и обувь. Несмотря на безлюдье, из осторожности наши герои пошли лесом вдоль аллеи, по которой недавно проехали вместе с Селедкиным. Денек выдался славным, сухим и жарким. От напоенного запахами сосен воздуха у наших друзей слегка закружились головы. В лесу было светло, сквозь кроны высоких деревьев проглядывало голубое небо; под их ногами в душистых травах мелькали коричневые шляпки грибов, но настроение у беглецов было тревожное. «Сейчас четверть четвертого,» Глебов проверил часы. «В пять начнется тревога. Нас начнут искать,» напомнил Ниязов. «Фургон Мясо перевозит арестованных по ночам,» высказал свое мнение Сергей. «Но дело не в том, что сегодня не будет хватать этого фургона. У МГБ помимо этого фургона есть много подобных экипажей с пищевыми названиями. Придется сегодня им упаковывать свои жертвы пoплотнее.» Никто даже не улыбнулся. Лица у них были суровы. «Дело в том,» заговорила Маша, «что через два часа против нас начнет действовать объединенная милицейская и гебисткая сила. Куда нам деться?» Она вопросительно взглянула на Глебова. «Нам не остается ничего другого, как залечь на дно,» объяснил тот. «Мы должны как можно быстрее добраться до явочной квартиры и не высовывать оттуда носу очень долгое время.» В тяжелых раздумьях и наклонив головы, обходя коряги и поваленные стволы, друзья продолжали пробираться через чащу по направлению к шоссе. «У нас нет ни париков, ни бород, ни усов, чтобы изменить себя. Приходиться рассчитывать на удачу,» инструктировал группу Глебов. «Сыщики ловят трех мужчин и одну женщину в военной форме. Мы переоделись, но это не все. Мы должны разделиться и поодиночке добираться до нашего убежища в Марьиной Роще.» Он несколько раз повторил адрес, пока все не запомнили. Также он объяснил как туда доехать и условные знаки при входе в квартиру. «В МГБ быстро установят, что это мы причастны к взлому сейфа на площади Ногина. Для этого им будет достаточно проверить серийные номера автоматов, которые мы оставили у них в хранилище.» «А наши пистолеты?» спросил Сергей. Он смахнул пот с лица. Был его черед нести неудобный чемодан. «Номера наших пистолетов вероятно поставят чекистов в затруднение,» голос Глебова терял свою обычную твердость. Была ли этому причиной возобновившияся боль или что-то другое? «Мы получили их из РОВС. Откуда это оружие мне неизвестно. Скорее всего оно было потеряно военнослужащими Cоветской армии в Восточной Европе. Сопоставив эти два факта следователи МГБ сделают вывод, что имеют дело с иностранной разведкой, хотя это не так. Национальная Россия борется с Совдепией — вот в чем дело. Мы говорим на том же языке, проживаем на той же территории, но цели у нас разные. У них — мировая революция, хотя бы ценою гибели страны; у нас — спасение России, возрождение ее величия и процветание населения.» Так oбмениваясь мыслями и перекидываясь словами, они достигли опушки леса, где остановились и попрощались. Глебов и Ниязов пошли порознь, делая вид, что незнакомы, Маша и Сергей должны были ехать на следующем автобусе. Скрытые еловыми лапами, они наблюдали как их вождь вразвалку перешел пустынную магистраль и занял место на остановке. Там уже давно томилась пожилая женщина в цветастом сарафане, крепко держащая за ручку свою черную клеенчатую сумку. Остановка представляла собой металлическую трубу с прикрепленной к ее верху жестяной табличкой, указывающей название маршрута и номера автобусов, останавливающихся здесь. Не было ни навеса, ни скамейки, ни твердого покрытия, правда, как знак прогресса, стояла прикованная цепью и наполненная до краев, мусорная урна. Вскоре появился и Ниязов; плохо сшитая одежда не могла скрыть его широких плеч и сильных рук. Не сгибаясь, как перышко, нес он тяжелый чемодан. Ниязов пересек шоссе в пятидесяти метрах в стороне от отправной точки своего товарища; заняв место позади женщины, он поставил неудобную ношу на землю и закурил, повернувшись спиной к Глебову. Глаза всех были устремлены в голубую даль — оттуда время от времени из толщи колеблющегося нагретого воздуха появлялись расплывчатые силуэты, но каждый раз их надежды были напрасны — силуэт, приблизившись, оказывался самосвалом или автобусом с другим номером. Однако упорство было вознаграждено. Прошло двадцать минут и вожделенное транспортное средство, пыльное и облезлое; фырча, пыхтя и подрагивая, затормозило перед ожидающей публикой. Быстро забрав пассажиров, оно укатило в сторону города. Остановка опустела, только ветерок шевелил обрывки бумаг на том месте, где только что стояли их друзья. Сергея нахмурился, а у Маши невольно выступили слезы. «Не горюй, мы с ними скоро встретимся,» обнадежил ее Сергей и проверил свои часы. «Начнем переход шоссе минут через двадцать. Ты переходи здесь, а я последую маршруту Ниязова.» Путешественники прилегли на траву и, утомленные, закрыли глаза. Сергей тут же провалился в глубокий сон, из которого его вырвала Маша. «Пора, Сереженька,» повторяла она, толкая его в плечо. Нужный автобус прибыл через четверть часа и, когда Маша и Сергей появились на остановке, она была заполнена студентами из профтехучилища, в основном девушками, трое неуклюжих юношей дополняли их компанию. Подросткам не исполнилось еще и восемнадцати, все они были маленькие и худенькие дети советских невзгод; но скромные синие гимнастерки с брюками и коричневые платьица ладно сидели на их узких плечах и бедрах. Жизнь наверняка казалась им свободной и прекрасной; должно быть они верили, что впереди их ждет бесконечное счастье социализма. Молодежь восхищенно галдела, обсуждая появившийся в прокате кинофильм «Незабываемый 1919 год». «Здорово тов. Сталин раскрывает контрреволюционный заговор!» ахали студенты. Их восторги не утихали и в переполненном автобусе. «Без него наша советская республика просто бы пропала! Какое счастье, что Сталин всегда нас спасает!» Битый час Сергей и Маша были cтиснуты на задней площадке в толпе восхищенных поклонников советского кино; рассерженная билетерша с трудом получила с них плату за проезд. Кравцовы вышли на Авиамоторной улице. Далее пересаживаясь с троллейбуса на трамвай, с автобуса на метро, кое-где продвигаясь пешком, супруги добрались до Шереметьевской улицы и следуя порознь, Сергей на пятьдесят шагов позади Маши, добрели до указанного адреса. Дом Љ 32 в 3-ем проезде Марьиной Рощи представлял собой кособокую избу, почти ушедшую от старости в землю. От бесчисленных дождей и снегов толстые бревна ее почернели, замшелая крыша позеленела и местами просела, затейливые наличники обветшали и осыпались, но из кирпичной трубы бодро валил сизый дымок, а в подслеповатом окне при приближении Маши шелохнулась занавеска. Дверь отворилась сразу, как только она поднялась на крыльцо. Шагнув внутрь, она попала в объятия друзей. «Где ваш муж?» был к ней первый вопрос. «Он должен быть рядом. А вот и он,» расцвела Маша, взглянув в окно. Горшки с геранью на подоконнике не могли скрыть Сергея, неторопливо подходившего к ограде. Его пошли встречать в сени. Маша не могла нарадоваться и не хотела отпускать любимого от своих ласк. После его прихода хозяйка Прасковья Евдокимовна, добродушная толстушка лет 60-ти, наглухо заперла входную дверь. «Все в сборе. Мы никого больше не ждем,» сообщил ей Глебов. «Не изволите чайком побаловаться?» предложила бабушка. «Я вмиг самовар настрою.» От такого предложения, да и после пережитых приключений, грех было отказаться. Маша помогала хозяюшке собирать на стол, Ниязов колол щепки для растопки, но Сергей, присев на лавочку, вполголоса делился с Глебовым своими соображениями. У наших героев появилось обманчивое чувство безопасности, хотя они понимали, что по городу сейчас бушует облава. Так спокойно прошел вечер; ближе к полночи, погасив лампы и помолившись на сон грядущий, обитатели дома Љ 32 легли спать, каждый по своим углам.
Глава 13
В ту ночь паника охватила органы. В окнах не гасли огни, как пистолетные выстрелы хлопали двери, с выпученными глазами по коридорам бегали генералы, младший оперативный состав строился на плацу для погони за потенциальным противником, пронзительно трещали телефоны и вертушки, и из ворот в неизвестном направлении, выезжали крытые брезентом грузовики, набитые солдатами-автоматчиками. В своем кабинете на третьем этаже старший следователь Шрага рвал и метал. От волнений и огорчений он не ел, не пил и не спал целые сутки. Час назад его посетил лично Берия и устроил разнос, пригрозив муками адскими, включая арест и заключение под стражу всех членов его семьи включая родственников до третьего колена. «Где они?!» брызгая слюной, кричал вельможа. «Они прячутся в Москве! Им некуда больше деться! Схватить! Растоптать! Вздернуть на дыбу!» «Найдем, тов. министр,» уверял начальство Шрага, хотя сам не верил своим слова. «Смотри у меня!» напоследок крикнул Берия и шарахнул дверью так, что посыпалась штукатурка с потолка. После его ухода Шрага совсем скособочился и горестно почесал в затылке. Поиски опять зашли в тупик. Правда одного бандита якобы чуть не поймал Почивайлов. Вторые сутки находясь в психушке, он вспоминал диверсанта с мешком на спине, но никто ему не верил. Чтобы утихомирить больного и остановить сумасшедший бред о Совдепии поработившей Россию, психиатры вкалывали ему лошадиные дозы транквилизаторов, но пациент не успокаивался. «А ведь был такой исполнительный, интеллигентный офицер,» припоминали его сослуживцы. «Подавал блестящие профессиональные надежды.» Разговор этот имел место в муровской столовке на нижнем этаже. «Ничего, оклемается и вернется в строй,» приструнил болтунов Шрага. «Прекратить вредные разговорчики.» Подчиненные затихли и вернулись к текущим занятиям. Шрага поднялся к себе на этаж, позвонил домой, и голодный, раздраженный и сломленный усталостью, заснул на диване. К 10 часам утра пришла хорошая новость. В Измайловском лесопарке был обнаружен принадлежащий МГБ фургон Мясо. Автомашина была в полной исправности и в кабине находился связанный по рукам и ногам солдат-срочник по фамилии Селедкин. К сожалению, товарищи из МГБ повели себя не по-комсомольски; не позволили Шраге даже побывать на месте проиcшествия, они все хотели расследовать сами. «Это наше дело,» заявил ему по телефону майор госбезопасности Никодимов. «Мы передадим вашему начальству то, что считаем нужным.» «Я буду жаловаться тов. Берии,» не сдавался Шрага. «Жалуйтесь кому угодно. У нас тоже есть свое начальство.» Тем же утром, не откладывая в долгий ящик, Никодимов со своей свитой и Левченко со своими механиками прибыли на известную нам поляну, благо погода была хорошая и в свободную минутку не возбранялось полежать на травке и даже немного позагорать. Левченко и его ребята проверили транспортное средство на предмет его дальнейшего использования, а Никодимов с его помощниками обшарили все вокруг. Селедкина допрашивали и били по щекам, особенно после того как ему показали 500 рублей, найденных молодцами Никодимова под корой дуба. «Там была тысяча,» уверял Селедкин. «Там было полтысячи,» твердил следователь, отвешивая шоферу одну плюху за другой. «Соглашайся, контра, не то за Можай загоним.» Селедкин скрепя сердце подписал. Никодимов, деятельный и энергичный, не расстроился, узнав, что собаки не взяли след. Предположив, что преступники уехали на автобусе, он снабдил своих агентов описаниями и карандашными портретами разыскиваемых, которые были показаны всем водителям и билетершам, работающим на этом маршруте. Одна из билетерш вспомнила рослую, атлетическую молодую женщину, вошедшую вчера в ее автобус на остановке Измайловский парк и вышедшую на Авиамоторной улице. «Во что она была одета? Кто ее сопровождал?» давили следователи, но бедная женщина от страха только заикалась. Не добившись никакого толку, ее оставили в покое. «Что дальше? Где ее теперь искать?» спросил Никодимов Шрагу, который опять был допущен к работе. Берия, пользуясь колоссальным влиянием на Сталина был непревзойденным мастером политической интриги; в те дни никто не мог тягаться с его высоким статусом члена Политбюро и Президиума ЦК КПСС; он переиграл неопытного новичка Игнатьева. «МУР даст вам сотни агентов,» затянувшись сигаретой, отвечал Шрага. Ему было хорошо и удобно в большом кожаном кресле в кабинете Никодимова. В левой руке его была чашка с вкусным бразильским кофе и они обсуждали совместный план. «Мы исполним тот же трюк, как и на шоссе Энтузиастов. Мои агенты будут опрашивать всех и вся; до полного отупения, пока не станут валиться с ног. Мы пригвоздим бандитов к позорному столбу!» Шрага сжал свой кулак. «Начинаем немедленно,» согласился Никодимов и поднял телефонную трубку.
Между тем наши герои не подозревали о грозе, собирающейся над их головами. На улицу они выходить не рисковали, новости и провиант приносила с рынка Прасковья Евдокимовна, она же передавала свои наблюдения. «Тишь и благодать у нас в окрестности. Недаром говорят, в Марьиной Роще — люди проще,» улыбалась она. Всю свою жизнь Прасковья Евдокимовна проработала гардеробщицей в парикмахерской, что возле завода Борец. Ходило к ним в заведение много народу всякого, но в основном это были люди рабочие, солидные и серьезные — со Станколита или с комбината твердых сплавов, хотя случалось, что забегала к ним и шпана. С последними Прасковья Евдокимовна держала ухо востро, любой неприятности от них ожидала, особенно, когда жиганы и марухи номерки поддельные ей в ладонь совали, чтобы умыкнуть чужие хорошие пальто. Не вытерпев такого безобразия, пять лет назад она вышла на пенсию и оказалась почти затворницей в своем доме. При всем при том осталась Прасковья одна-одинешенька — война больших бед натворила — муж ее погиб в Вяземской операции осенью 1941 г., но с сыновьями случилось хуже. Вернулись ее сыночки живыми, да сильно раненными — Яшеньке обе ноги оторвало в воздушном бою над Черным морем, а Мишеньке глаза напрочь выбило при взятии Берлина. Матери горе, но все же не беда. Не в могилах, как у других, были ее Яков и Михаил, а дома. С ними и перемолвиться можно, и любовь-заботу проявить, и по головкам погладить. За сыновей и мужа Прасковье что-то платили, но не хватало и водила она сыночков своих на церковную паперть милостыню собирать. Слепой за безногого держался, а безногий на каталке ехал — так и управлялись. Приноровились ребята, дальше еще лучше пошло. Невесты к ним стали ходить, по ночам за занавеской на койках шептались, маменькой Прасковью Евдокимовну девушки уже величали; одна из них быстро на сносях оказалась, а другая, которая поскромнее, терпела и все в загс Якова тянула, да тот стеснялся. Возрадовалось сердце материнское, неродившемуся внучку колыбельку смастерили, да вот случилось страшное. Ненастным летним днем 1950-го не вернулись из церкви ее дорогие сыночки. Бросилась Прасковья, на крыльцо высокое, где всегда они сидели бок-о-бок у входа в храм, но там все давно опустело, служба закончилась, двери затворились и только кисет сатиновый Яшенькин, в грязь втоптанный, возле мутной лужи валяется. Искала она их, бедняжка сердечная, и невесты искали, все глаза выплакали, и по рынкам и по кабакам, пока не сказали им люди добрые, что приказ вышел секретный, утвержденный тов. Сталиным, очистить нашу страну от безруких, безногих и неприкаянных, и переселить всех в 24 часа в дома инвалидов войны и труда. Казалось небо обрушилось и рассыпалось кусочками над седою головой Прасковьи, так она стенала и горевала. Полгода спустя пришла от Якова весточка. Узнала она из письмеца, на дорогу брошенного, что отвезли их обоих далеко на север, на Валаам-остров, где ночью светло как днем, валуны огромные вокруг болот валяются и летом от стужи земля не оттаивает. Кинулась она туда, как доехала не помнит, и на поезде, и на автобусе, и на пароходе; последние шесть километров от причала пешком топала, добралась таки до монастыря. Долго в ворота стучалась, краснопогонники не пускали, а как вошла, так и обомлела — тысячи их там обрубков человеческих копошатся и шевелятся. Завидев ее, все глаза свои устремили — не их ли мать навестить пожаловала? Сыночки же ее, Яшенька и Мишенька, сидят на веранде, нахохлившись, и совсем матери не обрадовались. «Держать нас, мама, будут здесь безвыездно до самой смерти,» сказали оба в один голос. «Больше не приезжай; не расстраивай нас.» И про невест ничего не спросили, зато набросились на бутылку водки, которую она им из Москвы привезла, и на полкило колбасы Любительской. Воротилась домой Прасковья потрясенная и сама не своя: «Что же это за государство, что своих граждан, которые пострадали власть советскую защищая, так поганит и мордует?» Ругалась она и бранилась, но подруги ей сказали, «Ты что, Евдокимовна, спятила? Тебя за такие речи в каталажку мигом упекут; не посмотрят, что ты вдова боевого героя. Прикуси язык, а если хочешь настоящих людей встретить, то вот тебе адресок.» Пошла туда Прасковья, не близко было, плутала в сумерках, халупу какую-то в бурьяне разыскала, цепной пес на нее люто злобился, но в дверь она постучала, пароль сказала и ее впустили. Вошла она в горницу, а там никого — только стол пустой посередке стоит, скамьи и табуретки вдоль голых стен, зажженная керосиновая лампа на шнуре висит и в углу перед иконой лампадка мерцает. Минуточки через две, неслышно ступая, вышла из-за печи женщина примерно ее лет, в крестьянском наряде, высокая и стройная, с интеллигентным лицом, представилась Зоей Андреевной и мягко стала Прасковью расспрашивать. Рассказала Прасковья этой женщине все начистоту, как на исповеди, та улыбнулась, руку ей пожала. «Не одна вы так страдаете,» проронила она. Долго Прасковья в халупе не задержалась, на прощанье борщом ее угостили и домой отправили, но сказали через неделю заходить. В другой раз больше людей в горнице собралось; люди серьезные и обстоятельные, мужчины и женщины средних лет. Каждый делился своим горем и обсуждали как власть в стране народу вернуть. «Нас гораздо больше, чем угнетателей,» шептала Зоя Андреевна, «но люди разъединены и не верят друг другу; если бы по-другому, то мы бы давно вытряхнули весь мусор из Кремля.» Ходила туда Прасковья Евдокимовна больше года, душу свою отвести, горе излить и найти сочувствие — поверили ей и попросили укрывать в ее избе членов кружка, их единомышленников, тех кто в приюте нуждался. Не долго думая, Прасковья согласилась. Так нашли ее Глебов и его друзья. Веселей стало Прасковье Евдокимовне, не одна она теперь на свете, чуток отлегло от сердца, поверила, что помогая России, помогает своим сынам. Новые жильцы ей очень понравились, вежливые и предупредительные, но больше всех Глебов. Напоминал он ее погибшего мужа в молодости — такой же степенный, строгих правил и вдумчивый. Подсоблял он ей по хозяйству: печку растапливал, пол подметал и белокочанную вместе на зиму квасили; Глебов капусту в кадушке уминал, а она соль подсыпала. Но в последнее время ему стало некогда; сидел он за столом со своими напарниками и листал желтые канцелярские папки, которые они принесли в чемодане. Что в них было, Прасковье было невдомек. Папок было одиннадцать. Все они содержали чертежи и отчеты о разработках советскими специалистами новых видов вооружений, которые на Западе были давно изобретены и известны, но последняя папка была посвящена внешне-политическим планам СССР. Следует отметить, что материал, изложенный там, изрядно устарел, но тем не менее хранился в глубокой тайне. Письма, справки, рекомендации и резолюции, датированные 1940-м годом, содержали намерения советского высшего командования о нанесении удара по Германскому рейху, когда тот занятый борьбой с Британией, будет застигнут врасплох. «Как только Германия ослабнет и начнет выдыхаться мы вступим на ее территорию. Весь мир будет ликовать и приветствовать Советскую армию как освободительницу Европы,» говорилось в протоколе. «Это большой шаг к мировой революции. Сопротивления нашим войскам не предвидится. Ведь мы армия рабоче-крестьянская и, вдохновленные видом наших солдат, трудящиеся капиталистических стран с песнями и цветами встретят нас, как своих избавителей от эксплуататорского гнета. Исполнится вековая мечта человечества — узники капитала стряхнут свои цепи.» Но то было прошлым. Другая половина папки содержала современные разработки, созданные в Политбюро энтузиастами мирового господства. Сразу после приобретения советским руководством термоядерного оружия они почувствовали свою силу. «Пользуясь тем, что граница между СССР и США проходит в малонаселенных регионах Крайнего Севера,» докладывал автор плана, «считаю возможным нанесения удара по Аляске с целью установления там плацдарма для захвата всего Северо-Американского континента. В Южной и Латинской Америке дружественные нам просоветские правительства незамедлительно присоединятся к нашей справедливой борьбе за установление коммунизма во всем мире.» Наискосок первой страницы этого замечательного документа была размашистая надпись толстым красным карандашом, «Принять к рассмотрению. И.Сталин.» «Вот как!» ахнули все присутствующие за исключением Прасковьи Евдокимовны, которая в этот момент вышла вo двор проверить несушек в курятнике. «Вот оказывается, что правительство замышляет! Наша молодежь опять будет умирать! От одной войны не оправились, в новую лезем!» «Если мы позволим Сталину развязать военный конфликт, то потери будут неисчислимы,» тень набежала на лицо Глебова. В волнении он схватился за голову и слегка застонал. «Весь мир, включая народы Советского Союза, оскудеет и придет в упадок. Победителей не останется. Природа будет отравлена и заражена. Человечеству, как мы его знаем, настанет конец.» «Может быть не так все плохо,» попытался урезонить их Сергей. «Пока, что это только план. Политбюро должно понимать последствия ядерного удара по Америке.» «Коммунистическая элита очень агрессивна,» веско сказал Ниязов. «Им всегда неспокойно. Им всегда нужна борьба, конфликты, ссоры и территориальные притязания. Пока продолжаются боевые действия сами они отсидятся в бомбоубежищах.» Наступило долгое молчание. Тусклый серенький свет лился сквозь мутные стекла. Тихонько подвывал ветерок в старой печной трубе; наверху хлопала вьюшка. Через открытую форточку доносились звуки улицы: веселый визг детворы и голоса бабушек. Скрипнули половицы, послышались шаги, вошла Прасковья Евдокимовна с лукошком в руках. «Яичек вам принесла,» положила она свою ношу на кухонный стол. «Что случилось?» оторопела старая женщина. «На вас лица нет!» «Сталин войну с Америкой затевает,» сказала Маша. «Так она уже идет, «хозяюшка оказалось хорошо осведомленной в международных событиях. «В Корее наши летчики уже второй год с американцами бьются. У Варвары из галантерейного магазина там сына убило. На МИГе летал. Месяц назад похоронку получила. Про это вы сказываете?» «Нет. Они новую большую войну готовят,» с отвращением выпалила Маша и сжала губы. «Мы должны переправить эти папки на Запад,» Глебов поднялся с табуретки. «Там их обнародуют. Может быть эта мера остановит агрессоров. В таких случаях мы используем наши каналы в посольствах нейтральных стран. Возможно, они помогут нам отправить эти документы через свою агентуру.» «Как с ними связаться? Сергей взглянул на вождя. «Это нелегко, но мы не имеем права медлить,» ответил Глебов. «Мы отправим вас и вашу жену на встречу с консулом. За каждым иностранцем в СССР установлена слежка, посольские работники это знают, поэтому используют систему секретных почтовых ящиков. Чтобы известить получателя о том, что ящик загружен, отправитель оставляет неподалеку знак, известный только посвященным. Вы должны будете поставить такой знак.» Глебов подробно объяснил Кравцовым как, где и когда следует установить метку и сколько ожидать ответа. «Наш человек из посольства найдет там шифрованное сообщение, в котором будут изложены подробности передачи папки. Вот и все. Справитесь?» «Вы сказали папки, а не папок. Вы не оговорились?» «Нет. Только одна. Последняя папка самая важная. Ее следует отправить в первую очередь. После получения подтверждения, поезжайте в Петроград, там вы встретите наш контакт в морском порту. Он знает как передать небольшую посылку на борт судна, уходящего за границу. Оставшийся материал Ниязов отвезет в Ташкент и оттуда переправит в Пакистан. Это не срочно.» Глебов прошел в дальний угол и извлёк из ящика стола черный кожаный мешочек. «Мы вас загримируем. Здесь для этого имеется все необходимое. Не теряйте ни минуты и уходите сегодня же ночью. Сюда возвращаться опасно. Через подругу нашей хозяйки на рынке передайте нам весточку о ваших успехах. Кстати, возможно, что нас здесь уже не будет, но ваша записка дойдет. Шифр вам знаком. После Петрограда отправляйтесь в Магадан. Там у РОВСа есть большая ячейка. Вас ознакомят с обстановкой и дадут приют. Ваша задача — вооруженное восстание и создание независимой республики в Восточной Сибири.» Глебов впал в тяжелое раздумье. Словно зачарованный, смотрел он как сыплет мелкий дождь за окном; окружающие помалкивали, посматривая с сочувствием на его потемневшее лицо. Где витали его мысли? Что он предвидел? Наконец задумчивость покинула его, глаза заблестели, он вернулся в обыденный мир. «Появляться на Ленинградском вокзале вам опасно,» опять заговорил он, «даже с измененной внешностью. Вас ищут профессионалы. Добирайтесь на попутном транспорте до Поваровки; там сядете на поезд. Вы, наверное, измотались и хотите повидать своих в Германии?» он вдруг улыбнулся отечески нежной улыбкой. «Кто у вас там остался?» «Сын,» отчаянно-тоскливо протянула Маша. «Сын не должен расти без родителей. Навестите его. Но если в вас не угасло пламя, то возвращайтесь сюда. Впрочем, поступайте как вам подсказывает совесть.» «Я остаюсь здесь, а Маша присоединится ко мне позже,» не раздумывая выступил вперед Сергей. Это было трудное решение. Его лицо вспыхнуло, напряглось и между бровей залегла глубокая складка. «Это тоже ваше желание, Мария Евгеньевна?» Глебов проницательно взглянул ей в глаза. «Да, мы с мужем давно думали об этом.» «Хорошо. Тем не менее план не меняется. Скоросшиватель переслать гораздо легче, чем человека. Не будем рисковать. Вас же, Мария Евгеньевна, мы отправим в Гамбург или Роттердам на борту одного из немецких грузовых пароходов. Мы это делаем годами и у нас большой опыт. Вы замените другую женщину, которая сойдет на берег и вместо вас останется в СССР выполнять очередное задание РОВСа. Все прекрасно получится. Главное, хладнокровие и ваша фотография на немецких документах. Мы предупредим фон Лампе и он произведет необходимые приготовления. Есть ли у вас еще вопросы?» Кравцовы переглянулись и молча пожали плечами. «Тогда за дело,» Глебов достал из мешочка парики, усы, несколько пар очков, десяток баночек с притираниями, пакетики с пудрой, флаконы с парфюмерией и коробочки с помадой. Все эти сокровища он аккуратно разложил на щербатой поверхности стола и было непонятно, как это множество раньше умещалось в небольшой сумочке. «Вам нужны зеркало и свет,» Глебов указал на пожелтевшее трюмо над комодом у стены. «Приступаем!» Cупруги подвинули табуреты поближе и с робостью занялись непривычным для них делом. Через пару часов успех был очевиден, но конспираторам требовалось время, чтобы привыкнуть к новому обличью. Дождавшись полуночи и сильно загримированные, после трогательного прощания Маша и Сергей выскользнули из избы и растворились в ночном тумане. Им предстояло совершить длинный и опасный путь через враждебную Совдепию, не рассчитывая на помощь оболваненного населения; ни на кусок хлеба, ни на глоток воды, но надеясь только на себя.