Федоров не мог ответить. Он знал, что должен что-то сделать, принять адекватные меры для защиты корабля, но что именно? Он был штурманом. Он никогда не проходил боевой подготовки, хотя его инстинкты были верными, а суждения обычно здравыми, это не был реальный опыт командования кораблем в морском сражении. Он на мгновение снял шапку, вытирая рукавом холодный пот со лба. Все ждали, наблюдая за ним, пока он изо всех сил пытался вспомнить, что делал в подобной ситуации адмирал Вольский или как поступал в боевой обстановке Карпов.
— Роденко, — сбивчиво сказал он. — Вы сопровождаете цель?
— Я не видел его ранее, товарищ капитан-лейтенант, но сейчас наблюдаю. Сигнал слабый, уходит в южном направлении. Я не думаю, что он атакует снова.
— Тарасов? — Он хотел знать и то, что происходило под ними. Первым правилом, которое он мог вспомнить, было оценить обстановку и составить как можно более четкую картину происходящего вокруг корабля. Он видел, как Карпов делает это много раз, поэтому решил поступить аналогично, проверяя глаза и уши корабля и уясняя самые безотлагательные на данный момент вопросы.
Тарасов поправил гарнитуру и закрыл глаза, затем открыл их и сверился с экранами ГАК.
— Ничего, товарищ командир, — сказал он. — Подводных целей не наблюдаю. Вообще ничего. Что-то не так.
— Рулевой, пятнадцать влево.
— Есть пятнадцать влево. Курс 210.
Изменить курс, подумал он. Правильно. Он видел, как Карпов делал это, чтобы уклониться от любого приближающегося врага — самый элементарный маневр. Корабль занял новый курс, и напряжение немного уменьшилось. Федоров посмотрел на радиста.
— Николин, — спокойно сказал он. — Включить «Ротан» и дать полную картинку района по носу и корме. — Если радары не засекли самолета, подумал он, что еще они могли пропустить?
— Так точно, — Николин включил систему камер высокого разрешения, выводящую картинку на ЖК-монитор на главном командном посту. Стабилизированные антенные посты комплекса «Ротан» располагались на носовой и кормовой надстройках и обеспечивали панорамный обзор на 360 градусов в реальном времени. Изображение шло с небольшими помехами, видимо, из-за того, что статические разряды затронули всю электронику главного командного поста, однако Федоров смогу увидеть ясное спокойное море без малейших признаков опасных целей. И, тем не менее, было светло! Это, похоже, поразило младших членов экипажа, которые смотрели на экран широко раскрытыми глазами, периодически поглядывая на Федорова, чтобы оценить его реакцию. Свет проникал и сквозь обзорные иллюминаторы, смешиваясь с мягким ночным освещением. Федоров удивленно моргнул, но собрался, желая подать пример для личного состава.
— Итак, Николин, вам было явно нечего делать последние десять дней, — сказал он. — Теперь, будьте любезны начать проверку всего диапазона. Проверьте все, КВ, УКВ, после чего доложите мне о результатах.
— Так точно, — молодой mishman[5] вскоре занялся радиостанцией. Федоров повернулся к самому старшему гардемарину[6] этой вахты — Виктору Самсонову, их крепкой руке на посту командира боевого информационного центра.
— Самсонов, доклад, — хладнокровно сказал он.
Самсонов тяжело сглотнул. Его мощные черты на мгновение утратили твердость, но затем он начал стандартный доклад четким и ясным голосом.
— Товарищ капитан, — начал он. — Нет параметров цели. Самолет, атаковавший нас, исчез, по крайней мере, по показаниями приборов. Обе носовые РЛС МР-90 неисправны, индикаторы красные. Комплекс С-300, один индикатор желтый.
По-видимому, получили повреждения основные радиолокационные станции ЗРК средней дальности «Кинжал», являвшегося основой ПВО корабля на дистанциях[7] от тридцати до девяноста километров. В НАТО этот комплекс получил обозначение «Гоунтлет» — «тяжелое испытание» — за свою смертоносную эффективность, а комплекс, которым был оснащен «Киров» был значительно модернизирован. Желтые индикаторы относились к не менее эффективному ЗРК дальнего радиуса действия С-300, вертикальные пусковые установки которого располагались в носовой части палубы. Оба комплекса были использованы несколько недель назад для отражения налета с авианосцев «Фьюриос» и «Викториес», и мысль о том, что они могут выйти из строя, вызывала у Федорова опасения.
- Еще что-либо?
— Все три комплекса ПКР норма[8]. Одна ракета каждого комплекса к пуску готова. — Настоящие зубы корабля, смертоносные противокорабельные ракеты, скрытые под люками в носовой части, были остры, как никогда.
- Хорошо, — кивнул Федоров, вспомнив, что именно так говорил адмирал после получения доклада. По той же причине он принял позу, которую принимал Вольский, получив доклад по обстановке — сложил руки на груди, приподнял подбородок и пристально посмотрел на поверхность моря — спокойного моря под дневным светом высоко взошедшего солнца. Он много раз смотрел на адмирала со своего поста штурмана и в душе надеялся, что адмирал уже направляется сюда, так что начал собираться с мыслями для собственного доклада. Но минуты уходили, а Вольский так и не появился. Время шло, а он так и стоял, не зная, что делать дальше.
Раздался вызов, и Федоров быстро подошел к переговорному устройству возле командирского кресла.
— Старший помощник Федоров слушает, — сказал он, желая услышать в ответ голос адмирала Вольского. Однако это бы начмед корабля Золкин.
— Боюсь, что у нас есть потери, Федоров[9]. — Его голос был слаб и серьезен. — Если ситуация позволяет, вы не могли бы зайти в санчасть?
Федоров заколебался. Затем он собрался с духом и заговорил, стараясь держать голос ясным и ровным.
— Понятно. Мне нужно получить доклады по повреждениям, но я прибуду, как только смогу.
Он положил трубку на место, и у него возникло ощущение, что он знает, почему адмирал не прибыл на ГКП.
ГЛАВА 3
Задержавшись у командирского кресла, Федоров понял, что очень скоро может оказаться в нем, чего он никогда не мог себе на самом деле представить, и чего, в общем-то, и не хотел. Он все еще слышал сигналы тревоги и знал, что возгорание под палубой еще не ликвидировано. Аварийные партии пытались справится с огнем. Взглянув в иллюминаторы переднего обзора, он увидел столб густого черного дыма, поднимающийся из центральной части надстройки «Кирова», покрывая сажей вращающиеся антенны радиолокационных станций на вершине фок-мачты.
Командир дивизиона борьбы за живучесть Быко доложил на мостик о характере полученных повреждений, которые казались удивительно легкими, учитывая грохот и ярость атаки, которую они только что пережили. Одна из спасательных шлюпок левого борта была пробита пулеметным огнем и загорелась. Более тяжелые снаряды ударили в главную надстройку, проникнув весьма глубоко. Трое погибли, еще семеро получили ранения. Наиболее плотный обстрел пришелся на район главного командного поста, но именно там повреждения были минимальны. 200-мм броня, защищавшая критически важные системы и личный состав, выдержала, но расположенные выше чувствительные антенные посты и другие электронные системы получили серьезные повреждения. Антенный пост левого борта комплекса «Кинжал» (SA-N-92) был разбит и почти полностью уничтожен[10]. Быко отправил группы на вершину цитадели, чтобы разобрать обломки и проверить, возможно ли восстановить поврежденные системы при помощи имеющихся запасных частей.
В конце концов, Роденко, похоже, обнаружил, что основные обзорные РЛС не были затронуты, и получил четкую картинку района вокруг корабля, хотя дальность действия систем все еще была ограничена.
— На данный момент все чисто, — доложил он старшему помощнику. — Я считаю, что нам повезло, что они не задели основные РЛС. МР-900 «Восход» работает нормально, трехкоординатная МР-910 «Фрегат»[11] на грот-мачте полностью работоспособна. Не могу понять, почему дальность настолько ограничена, но не похоже, что это как-то связано с полученными повреждениями.
- В прошлый раз были те же проблемы с дальностью радаров, — сказал Федоров. — Навигационные РЛС работают на 50 % возможностей последние несколько часов.
Роденко посмотрел на него.
— В прошлый раз? Вы хотите сказать…
— Нас атаковал не современный самолет, — сказал Федоров. — Я не слишком разобрался, но успел более-менее его рассмотреть и понял, что это двухмоторный винтовой истребитель. Вероятно, «Бофайтер» или, возможно, Ме-110.
Самсонов нахмурился. Он никогда не слышал о таких самолетах, и понял, что события опять уходят в невозможное русло.
— Мы что, опять вернулись во времена Второй Мировой? Это безумие!
Федоров посмотрел на него, на мгновение задумавшись. Он вспомнил ослепительные вспышки, пронесшиеся прямо через мостик. Роденко тоже их видел.
— Те вспышки, Роденко. Вы помните, как это было?
— Я решил, что это был лазер[12], - ответил Роденко. — Прошел прямо через стену цитадели и ударил в палубу. Но ведь никакого ущерба не было, — он почесал в затылке с явным смущением.
- Это могли быть снаряды авиапушек того самолета, — сказал Федоров.
— Не может быть, — возразил Самсонов. — Прошли прямо через броню? И где тогда пробоины?
— Я не думаю, что они действительно попали в нас тогда, — начал Федоров, все еще пытаясь объяснить случившееся прежде всего самому себе. — Эта проблема с реактором, о которой доложил Добрынин… Странное свечение моря перед атакой, странная дрожь — все было так же, как в прошлый раз. Я полагаю, что, возможно, мы снова переместились во времени.
— Но как? — Роденко и Тарасов повернулись к нему, внимательно слушая. Остальные члены экипажа также навострили уши, хотя Роденко махнул на одного из операторов РЛС рукой с раздражением на лице, что заставило того вернуться к своему экрану.
Федоров подошел к ним ближе, и они четверо словно сформировали круг сташих офицеров — Федоров, исполняющий обязанности старшего помощника, и старшие лейтенанты Роденко, Тарасов и Самсонов[13]. Федоров продолжил, все еще пытаясь разобраться с ситуации прямо на ходу.
— Предположим, что мы снова переместились, — начал он. — Бог знает, где мы сейчас, но явно не в будущем. Мы снова вернулись — или, возможно, нас отбросило обратно. Когда этот самолет атаковал нас, мы словно были уже здесь, но еще не здесь. Несколько снарядов прошли прямо через мостик, словно, как вы, Роденко, говорили, лазер. Затем мы как бы закрепились в этом времени, и снаряды начали бить по броне цитадели, которая легко их задержала. Эти пушки могли нанести гораздо больше вреда, если бы поразили критически важные системы, но большая часть снарядов словно прошла сквозь нас… Потому что мы были еще не здесь, а только начали появляться в новом времени.
Он понимал, насколько бредово это звучит, но к этому моменту экипаж начал свыкаться с невозможными обстоятельствами.
— Посмотрите на время, — указал Федоров на хронометр. — Два часа ночи, должна стоять непроглядная темнота. Прошу поправить меня, если это не дневное время. Если только скорость вращения Земли не изменилась, мы очевидно переместились во времени.
— Но ведь не было ядерного взрыва, — сказал Роденко. — Как это могло случиться? Как мы снова могли переместиться во времени?
— Этого я не знаю, — Федоров быстро признал свое невежество. — И мы можем никогда не узнать. Возможно, мы так и не закрепились во времени после катастрофы, забросившей нас в прошлое. Как камешек, брошенный по поверхности пруда. Мы плюхнулись в 1941, потом отскочили от воды в этот кошмарный мир будущего, а затем снова опустились на поверхность воды. Мы перешли Атлантический океан, потому что сознательно перемещались в пространстве.
— Но я не вижу никакого рулевого управления у перемещений во времени, — возразил Роденко. — Как это возможно?
— Я уже сказал, что не знаю, — ответил Федоров. — Послушайте, мы не сможем понять это в ближайшее время. В первый раз нам потребовалось несколько дней, чтобы понять, что случилось, но на этот раз у нас может не быть такой роскоши. Мы должны сохранять бдительность и быть готовыми к тому, что мы больше не там, откуда пришли. Если это случилось снова, мы должны понять, где оказались, потому, что если мы снова в 1940-х, это может быть очень опасным местом. — Он указал на передние иллюминаторы. — Не обманывайтесь спокойствием моря и ясным синим небом. Средиземное море во время Второй Мировой было плавильным котлом, и мы оказались прямо в нем. Если бы я только смог установить дату и время… — Он повернулся к радисту с загоревшимся взглядом.
— Николин, есть что-нибудь?
— Никак нет, товарищ капитан-лейтенант. Шумы на всех частотах. Я словно начинаю что-то принимать, но сразу теряю сигнал.
— Хорошо, продолжайте. — Он окинул мостик взглядом и задумался, что делать дальше. На данный момент ситуация успокоилась, и он хотел бы спуститься вниз, чтобы собственными глазами увидеть повреждения. Но еще больше он хотел бы добраться до санчасти и проверить, зачем его вызывал начмед.
— Мы выясним, что случилось, достаточно скоро, — подвел он итог. — Тем временем, мне нужно доложить адмиралу Вольскому. Роденко — нет, вы все — соблюдать готовность. Самсонов, — предупредил он. — Мы не можем дать застать себя врасплох. Я никого не обвиняю. Никто не видел этого самолета, пока он не оказался прямо над нами. Но не позвольте никому снова подойти к кораблю таким манером, понятно? Если Роденко обнаружит враждебную цель, разрешаю применить оружие по усмотрению. Боюсь, что обстоятельства вынуждают нас сначала стрелять, а потом уже задавать вопросы, пока мы не поймем, что произошло, и где мы оказались. — Он решительно поправил шапку.
— Это все, товарищи офицеры. Я должен идти вниз. Роденко, вы за старшего.
— Так точно.
* * *Он вышел с ГКП и направился вниз. Встречающиеся члены экипажа отдавали ему честь, но исключительно его форме и званию. Все знали Федорова как молодого штурмана, вне вахты вечно погруженного в свои в пыльные страницы истории в своих книгах. Тем не менее, учитывая слухи, которые пошли насчет адмирала, все были рады, по крайней мере, увидеть рядом старшего офицера. Карпов и Орлова все еще находились под арестом в каютах, а большая часть других старших офицеров — на ГКП. Хотя большинство младших офицеров все еще воспринимало Федорова как кого-то из своей среды, факт оставался фактом: теперь у него на манжетах были три полосы и две бляшки капитан-лейтенанта[14], а также должность старшего помощника командира корабля, второго человека после адмирала Вольского.
На нижних палубах всем заправляли mishmanyy, командовавшие starshini различных статей Ниже них находились старшие матросы, хотя большая часть 750 человек экипажа носили самое низкое звание — матрос, выполняя все каждодневные задачи, необходимые для поддержания корабля в надлежащем состоянии.
Федоров заметил худшее из случившегося — снаряд пробил наружный люк, породив град острых металлических осколков, убивших и ранивших нескольких в отсеке. Несколько трасс, густо идущих под потолком, были пробиты. Техники уже работали над ними, обрезая и заменяя поврежденную проводку и заменяя электрощитки, почерневшие от недавнего возгорания.
— Насколько все плохо? — Спросил он матроса.
Молодой человек повернулся к нему, отсалютовав, когда заметил фуражку и погоны Федорова. Затем он узнал и его лицо, чуть улыбнувшись. Однако его глаза быстро померкли.
— Было много осколков, товарищ капитан-лейтенант. Мы потеряли троих — Горохова, Калинина и Пушкина. Остальные более-менее нормально. Старшина отправил их в санчасть двадцать минуты назад.
Федоров знал одного из них достаточно хорошо, чтобы не суметь принять новость совсем просто так. Он кивнул. Его черты были напряжены, но он держал себя в руках.
— Я проверю, что с ними, — ответил он.