— Верно, — загудел кто-то справа от князя, — худородных гнать в шею, житья от них не стало!
— Пушкарева на кол! — раздался голос с другого конца стола.
— Немцев гнать!
— Вельяминову голову срубить! Это он надумал этого иноземца нам на шею посадить.
— Тиха! — ощерился Хованский, — вы еще Ивана Мекленбургского не одолели.
— Ничто, дай срок.
— Да я-то дам, а вот он даст ли вам? Сейчас, того и гляди ворота распахнуться да ярыги из приказа Ивана Никитича Романова нас всех и похватают.
— А за что? Грамотки у нас той сейчас нет, доказательств никаких не будет… или ты донести захотел? Так мы быстро…
— Не пугай, Борис Михайлович, пуганный я! Доносить не стану, да только скажу, что не получится у вас ничего. Побьют вас царские ратники, как пить дать побьют.
— А мы, как царь Владислав к Москве подойдет, мы в набат ударим, и ворота ему откроем!
— Это другое дело, — задумался князь, — а если не подойдут ляхи к Москве?
— Как это?
— Обыкновенно. Ударит по ним царь, да и побьет всех разом. Он на такие шутки мастер.
— Польское войско в чистом поле не одолеешь!
— Как знать. А что об сем деле святые отцы думают?
— А им на что знать?
— Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без церкви то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить собираешься?
— Иона есть.
— Тьфу, ты что совсем дурак?
— Чего лаешься?
— Меня в ту пору в Москве не было, а я и то знаю, что митрополита Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили. Ты думаешь, он такое забыл?
— Что с того, нас в ту пору всех могли побить.
— Верно, могли, и сейчас могут. Так что пойду я бояре, бывайте здоровы.
— А…
— А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим.
Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон, двинулся к выходу.
— Донесет, — прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший Телятевский.
— Нет, не успеет, — покачал головой боярин, — пусть идет покуда.
После ухода Хованского, засобирались и остальные гости. Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков, Телятевский, да молодой Щербатов.
— Боятся, сукины дети, — с нескрываемой злобой пробурчал Телятевский.
— А ты разве не боишься? — пожал плечами князь.
— Меня ищут.
— А кто тебе виноват? Уж коли берешься за дело — так делай, а не умеешь, так и не берись. Виданное ли дело на божьего человека напасть?
— Знал бы ты, кем этот божий человек прежде был!
— А я все знаю. И то кем он раньше был, и чем занимался, когда его царь Ивашка на службу к себе переманил, и даже догадываюсь, за каким делом он его на сей раз посылал. Не знаю только за каким бесом, ты напал на него со своими холопами. Что молчишь-то?
— Не хотел я того.
— Так ясное дело, что не хотел. Ты там со своими татями грибы собирал, а Мелентий, ни с того ни с сего, семь раз на нож упал.
— Не куражься, боярин, невесело совсем.
— А с чего ты взял, что я веселюсь? Только ты ведь не рассказываешь ничего, вот мне и приходиться скоморошить на старости лет.
— Да что тут рассказывать-то. Глупо получилось, на постоялом дворе встретились случайно. Мы уж уезжали, а они только появились. На час бы разминуться, так ничего и не было бы.
— А коли встретились, так непременно убить надо?
— Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А это этот черт в рясе, да и заприметил.
— Так, что с того, сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял.
— Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто, да и рожу отвернул. А я сразу понял — признал собачий сын! И теперь не будет мне покоя, ни днем, ни ночью.
— Что хоть за вещь?
Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений.
— Вот что мил человек, иди ка покуда в людскую, да глаза не мозоль. Не надо чтобы тебя видели.
Дождавшись когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил.
— Чего встрепенулся Митя, — спросил немного насмешливо боярин, — али сон сладкий видел, да пробудился?
— Нет, князь, не сплю я.
— Уж я вижу.
— Правда, не сплю!
— Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так.
— Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя за место родного батюшки почитаю.
— Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в Кремль скоро ли?
— Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал, да загостился…
— Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали.
— Как так?
— Да так, в чем то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить, да всех кто въезжает, да отъезжает записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел, ему бы дураку круг описать, да с другой стороны в Москву въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали?
— А кто этот Мелентий?
— Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, да иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать.
— А меня, почему не записали? — вспомнил княжич.
— Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и не заприметили. Но то ладно, завтра, свою грамоту в Кремль доставишь.
— Это что, сегодня и погулять можно?
— Я тебе погуляю! Еще чего доброго на Панина набредешь, он как раз рядом рыщет.
— Ищет кого?
— Да вот его и ищет, — хмыкнул боярин, показав глазами на дверь в которую вышел Телятевский.
— Борис Михайлович…
— Что тебе?
— А отчего ты царя — Ивашкой кличешь?
— А кто он, Митя? Какой с него царь? Ни благолепия в нем византийского, ни стати царской. То на коне скачет, то в Кукуй к своей курве немецкой бегает. То школы свои бесовские выдумывает, то из пушек палит. Разве таковые цари бывают? Да и крови в нем Рюриковой нет.
— Как это?
— Да так, я у немцев справлялся. Не родня его пращур Никлот с Рюриком! Это он сам, собачий сын, вместе с Никишкой Вельяминовым придумал!
Услышав имя царского ближника, Щербатов помрачнел, затем немного помолчав, снова повернулся к боярину.
— А что с Вельяминовыми будет?
— Да чего с ним станется, — усмехнулся Лыков, — на башку укоротим, только и всего.
— А с сестрой его?
— Тьфу, нашел, о чем печалиться. Или по нраву пришлась бесстыдница эта? Так возьми ее к себе в холопки, да и дело с концом!
— Да как можно!
— А так! Если мы Ивашку скинем, то до той поры как Владислав на царство венчается, нам все можно будет. Да и потом так же. Хотя если не хочешь в холопки, так женись. Ей сироте худородной, если брата лишится куда деваться?
— Это другое дело, — задумчиво протянул княжич.
— Ладно, Дмитрий, утро вечера мудренее, ступай себе с богом спать. Вот сделаем дело, так и женишься…
— Спаси тебя Христос, боярин, — поклонился Щербатов и вышел.
Лыков задумчиво посмотрел ему в след, огладил густую бороду, и, буркнув про себя: — "если доживешь", — пошел спать.
Тем временем в Кремле, несмотря на позднее время, принимали дорогого гостя. Днем, к сожалению, как-то не получилось, то одно навалится то другое, но тут уж как говорится, лучше поздно, чем никогда. А гость и вправду был важный. Столицу посетил не кто-нибудь, а сам "именитый человек" Андрей Семенович Строганов. Главе баснословно богатого рода было около сорока лет. Не будучи формально дворянами, они имели огромные вотчины со слободами, селами и деревнями в которых проживало множество зависимого от них народа. Смута обошла их владения стороной, так что за время ее положение рода только укрепилось. Сами они в ней никак не участвовали, но исправно снабжали деньгами сначала Шуйского, потом ополченцев Трубецкого, затем Минина и Пожарского. Возможно, кстати, что не только их. Посылали деньги и мне, для организации похода на Смоленск, правда, немного, всего две тысячи. Потом, конечно, спохватились и добавили, только я к тому времени уже получил рижскую контрибуцию и большого восторга не высказал. Сообразив, что накосячили, братья Строгановы какое-то время сидели тише воды и ниже травы, но не было бы счастья, да несчастье помогло: приключился в тех местах бунт. Вообще, восстания в тех местах случались регулярно. Причиной чаще всего были злоупотребления местных воевод, но иной раз могло полыхнуть вообще непонятно из-за чего. Что послужило причиной в тот раз, я так до конца и не дознался. Вроде бы, был давний спор между двумя деревнями из-за выпасов, в один прекрасный день закончившийся мордобоем, перешедшим в смертоубийство. Тогдашний казанский воевода князь Долгоруков недолго думая прислал вооруженный отряд, который и навел порядок. Дело в общем житейское, всяко бывает. Но вот дальнейшие события заинтересованными сторонами описываются по-разному. Со слов князя Владимира Тимофеевича, темные татары, в силу своей природной злокозненности, не сумели оценить его милосердия и взбунтовались противу своего государя. Интересно я-то тут при чем? Другие источники утверждают, что ратники Долгорукова в процессе наведения порядка, обе деревни немного пограбили, и что еще хуже, кто-то из них лишил девства местную девку. Как это обычно бывает, пошли слухи и вскоре высеченные обыватели превратились в злодейски умерщвлённых, ограбленные деревни в сожжённые. Что же касается тамошних представительниц прекрасного пола, то согласно этим слухам, они были поголовно обесчещены, включая грудных детей и древних старух. В общем, нет ничего удивительного, что вскоре волнения перешли в открытый бунт, к которому немедля присоединилась вся округа. Князь спешно вернулся в Казань и принялся собирать войска, а к бунтовщикам тем временем подошли на помощь черемисы, башкиры и бог знает кто еще. Восстание ширилось, Долгоруков заперся за крепкими стенами и слал слезные просьбы о подкреплениях, а отдельные отряды восставших добрались до строгановских владений. И, похоже, что именно это и была главная ошибка бунтовщиков. Братья Строгановы немедленно собрали все наличные силы и в жестокой сече наголову разгромили их, после чего правительственные войска смогли-таки справиться с ситуацией. Посланный туда с расследованием думный дворянин Минин в числе прочего выяснил, что деревеньки, из-за которых разгорелся сыр бор, стоят целехоньки, а в отличие от тех сел и слобод которые пожгли борцы за народное счастье. Но как бы то ни было, Строгановы с ситуацией справились и правительству помощь оказали, так что оставлять без награды их было нельзя. Собственно потому я и пригласил главу клана в Москву. Конечно, по-хорошему следовало устроить пышный прием и в присутствии Думы осыпать его милостью, но я решил прежде поговорить с "именитым человеком" с глазу на глаз.
Привезенный по моему приказу в Кремль, на ночь глядя, купец, заметно нервничал, но старался не подавать виду. Палата, в которую его привели, была довольно просторна, но скудно освещена и потому выглядела немного зловеще. Служившие провожатыми стольники никуда не уходили, отчего казались караульными. Наконец, открылась дверь, и выглянувший из нее человек махнул рукой, дескать, ведите. Строганов давно не бывал в Москве и мало кого знал из царских приближенных, поэтому окольничий Вельяминов остался им не узнанным. Горница куда его ввели, была не слишком велика и непривычно обставлена. Одна из стен была полностью занята полками с книгами, что было за другой, скрывала тяжелая парчовая занавесь. На прочих висели ковры увешанные различным оружием. Посредине стоял большой стол заваленный бумагами и большой подсвечник. На лавках стоящих подле стен сидело несколько человек, внимательно разглядывавших купца.
— Ну, здравствуй, Андрей Семенович, — поприветствовал я его, выходя из-за занавеси, — давно хотел с тобой познакомиться, да все как-то недосуг было.
— И тебе здравия государь, — бухнулся Строганов в ноги, сообразив кто перед ним.
— Встань, — поморщился я, — или тебе не ведомо, что не люблю я такого?
— Обычай, — немного виновато отозвался он, поднимаясь, — от отцов-дедов заведено. Прости государь, если по скудоумию разгневал.
— Не прибедняйся, уж в чем-чем, а в скудоумии ваша семья не замечена. Да и богатство к дуракам не идет. Во всяком случае, надолго…
— Бога гневить не буду, великий государь, есть и умишко и какой-никакой достаток, — зачастил купец, понявший откуда ветер дует. — Не дали твои люди собраться, как следует, а уж мы для твоей царской милости привезли двадцать тысяч рублей серебром, да пушнины одного соболя сто двадцать сороков…
— Да не торопись, Андрей Семенович, успеешь еще с дарами своими. Завтра чин чином придешь с людьми к Золотому крыльцу, оттуда вас в Грановитую палату проводят, там все и объявишь. А я тебя за службу верную пожалую. Кстати, чем хочешь, что бы пожаловал? Говори не стесняйся!
— Слово твое ласковое услышать, великий государь, да и не надо нам твоим верным холопам ничего более.
— Ну, этого добра у меня хоть отбавляй. А может для дела что нужно? Ну не знаю, может шапку боярскую.
— Да господь с тобой, милостивец, — испугался Строганов, — на что оно нам?
— Да я не настаиваю. Просто мало ли, вдруг хочешь.
— Нет, царь батюшка, не надобно нам сего. Ты вот назвал меня, холопа своего, с вичем[42], так мне той чести и довольно. Вот если бы…
— Если бы, что?
— Вот если бы ты дозволил подати не на местах платить, а напрямую тебе, вот за это бы я еще раз земно поклонился.
— А что так?
— Да ты не думай, государь, казне твоей порухи не будет, просто так нам легче. А уж как ты решишь, так на все твоя царская воля.
— Ладно, подумаю я.
— Благодарствую, милостивец!
— Да пока не за что. Ты вот лучше расскажи, слышал ли ты, что я во всех пределах царства нашего велел искать места, где можно руду добывать, железную или медную?
— Слышал государь, как не слыхать. Да только наказал нас Господь, нету в наших местах такого. Уж как мы не искали, каких рудознатцев не звали. Хлебушко у нас родит, лен есть, соль вот еще добываем, а ни железа, ни меди не дал нам бог.
— Печально это, но кто мы такие, чтобы с божьим промыслом спорить?
— Так и есть, — горестно вздохнул Строганов, всем своим видом показывая скорбь от отсутствия металлов на пожалованной его роду земле.
— Ну, ладно, нет у вас, так может в другом месте найдется? Я вот думаю указ издать…
— Какой указ, милостивец?
— Да еще толком не решил, но думаю так: все недра в нашем царстве суть неотъемлемая и нераздельная царская собственность. А поелику оные недра принадлежат мне яко монарху, то я и соизволяю всем и каждому вне зависимости от чина и достоинства во всех местах, как на своих, так и на чужих землях искать, добывать и выплавлять всякие металлы.
— Как это на чужих? — насторожился купец.
— А так, если владелец земли ленив и не выгоды своей не понимает, то я не намерен доходы терять.
— Отбирать будешь?
— Зачем же, отбирать. Нет, Андрей Семенович, земля это земля, а недра это недра. Если хозяин добывать руду не хочет, так пусть ее другие добывают. А хозяину платят, ну, скажем, 1/32 часть прибыли.
— А сам подати сколько возьмешь?
— Первые три лета — ничего! Пока прибыли не будет, то могу и на пять. После этого 1/10 от добытого. Если вдруг, паче чаяния, найдется благородный металл, скажем, серебро, то так же.
— Всего одну десятую? — вылупил глаза Строганов.
— А что тебя смущает? Нынче ничего такого в наших землях добывают, а десятая часть от ничего — ничего и есть.
— Но это же…
— Прочее будет казна выкупать, по справедливой цене. Ну, а если в казне денег нет или надобности, то хозяин в своём добре волен.
— Ишь ты, — задумался купец.
— А тебе какая в том печаль, купец? — Усмехнулся молчавший до сих пор боярин Романов, — Ты же говорил, что в твоих землях ничего такого нет!
— Да как тебе сказать, Иван Никитич, — осторожно возразил Строганов, — может мы искали неправильно. Дело то ведь больно мудреное,
— Так поищите, авось найдете.
— Вот если бы…
— Что, если?
— Если бы ты государь, сам рудознатцев послал…
— Да я-то могу, Андрей Семенович, да только если я их найму, то они мои, а стало быть, все что они найдут тоже мое.
— Так оно же и так твое, царь батюшка!
— Верно, только я в том смысле, что и рудники и заводы тоже мои станут. Нет, я конечно, семью вашу не обижу, 1/32 дам как и обещался… Смекаешь?
— Понял я, государь, — вздохнул купец, — сами наймем хитрецов.[43]
— Вот это разговор! С наймом так и быть помогу, попрошу у короля Шведского.
— Еще бы лесов нам прирезать, — помялся Строганов, — для выплавки.
— Если найдете руды добрые, то и лесов прирежу.
— И людишек…
— Руду найдешь, приходи! Ладно, хватит на сегодня разговоров. Приходи завтра Андрей Семенович, тогда и поговорим.
— Что-то ты государь, сегодня щедр без меры, — пробурчал Вельяминов, дождавшись, когда купец выйдет. — Немало ли с такого дела десятину?
— Нормально, Никита. Главное чтобы за дело взялись, да в царстве свое железо да медь появилось.
— А коли и впрямь, серебро найдут?
— Когда-нибудь и найдут, — пожал плечами я. — Что с того?
— Так обогатеют паче всякой меры! — возмутился окольничий.
— Чего ты Никита Иваныч шкуру неубитого медведя делишь, — вмешался Романов, — не нашли еще ни серебра, ни злата, ни даже меди! Меня вот другое беспокоит.
— Что еще приключилось?
— Да покуда ничего, вот только Строганов то неделю как приехал, а эту, как ее… аудиенцию, что-то не торопился получить.
— Так это дело не быстрое. Да и мало ли, может дела какие у него были?
— Такие дела, что и к царю поспешать не надо?
— Не пойму я, что тебя беспокоит?
— Да я сам не пойму, только вот размышляю, а может Строганов пронюхал что-то такое, что торопиться перестал?
— Что, например?
— К примеру, что Владислав войной идет.
— Так это на Москве всякая собака знает.
— Верно, а вот то, что в казне хоть шаром покати, ведают не многие. А тут они с казной пожаловали. Как ни крути, а двадцать тысяч это деньги!
— Так они же их уже привезли?
— А кто знал про сие? Нет, вы как хотите, а что-то тут не так.
— Бог с ним со Строгановым, ты лучше скажи, куда Телятевский запропастился?
— Вот тебе крест, государь, не ведаю. Как сквозь землю запропастился проклятый! Ох, не вовремя ты Корнилия отослал, уж он бы его и из-под земли сыскал бы.
— А как там наш Мелентий?
— Плох духовник твой, Иван Федорович, иной раз в разум приходит да что-то сказать пытается, а так все больше в беспамятстве лежит.