— Заждались, господа полковники?
— Здравствуй на многие лета, государь, — нестройно гудят собравшиеся в ответ на мое приветствие. Хорошо хоть в ноги не падают, привыкли.
— Здорово, коль не шутите. Все ли у вас готово?
— Готово, царь батюшка, — отвечает за всех Пушкарев. — Слава богу, успели городовые стрельцы подойти, а мы уж завсегда в готовности.
— Нешто дворянское ополчение собирать не будешь, государь? — удивленно спрашивает командир ярославцев Автамон Ржевский.
— Отчего же не буду, — спокойно отвечаю я ему, — конечно, буду, только выступлю без них. Соберутся, будут резервом, не соберутся — так обойдусь.
— На все твоя воля, — поклонились начальные люди.
План мой был прост. Поскольку именно московские полки были самыми обученными и боеспособными, именно с ними я и собирался выступить навстречу армии Владислава. Однако оставлять столицу без гарнизона тоже не годится, а потому я заранее приказал стянуть из других городов воинские отряды, главным образом стрельцов. Сегодня с утра они начали сменять московских ратников в караулах, а уже завтра я двинусь вперед. И так много времени потерял. Все дело в том, что вчера вечером пришел в сознание отец Мелентий. Я уж из ворот выехал, когда меня догнал с этим известием гонец. Дескать, не вели казнить царь батюшка, а твой духовник тебя кличет. Ругнувшись про себя на отсутствие личной жизни, я повернул коня и помчался к раненому иеромонаху. Что уж тут поделаешь, подождет Лизхен. Впрочем, чтобы хоть немного утешить, я приказал случившемуся рядом фон Визену, отвезти ей подарок. Майор понятливо кивнул, приложил два пальца к краю шляпы и поскакал дальше в сопровождении моего конвоя, а я вместе с Вельяминовым без лишней помпы вернулся назад. Кстати, что-то я его не вижу…
— Где фон Визен?
— Не ведаем, государь, сегодня мы его еще не видели.
— Хм, а Панин?
— Да вон он, легок на помине.
— Куда его нечистый носил?
— Да какая-то замятня, у иноземной слободы ночью приключилась. По темному времени ничего не нашли, так он поутру туда сам и отправился.
— Какая еще к папе римскому замятня?
— Стреляли…
— Что?!!
Тем временем, подъехавший Панин соскочил с коня и, расталкивая собравшихся, подбежал ко мне. Сняв шапку, он низко поклонился и прохрипел, что-то вроде:
— Дозволь слово молвить.
— Подойди, — велел я ротмистру и обернулся к стоящему рядом Вельяминову. — Дай напиться человеку.
Никита тут же отстегнул от пояса флягу и протянул его запыленному Федьке. Драгун тут же схватился за нее и жадно приложился к горлышку. Дождавшись, когда Панин утолит жажду, я коротко велел:
— Говори, только тихо.
— Беда, государь, — выдохнул он в ответ. — Нынче ночью, какие-то воровские люди напали на фон Визена у самого Кукуя!
— Что за нахрен?!!
— Ждали их. Везде веревки натянули, чтобы кони ноги в темноте переломали, да накинулись с разных сторон. Били из луков и самострелов, добивали топорами, да рогатинами.
— А кто стрелял?
— Господин майор и его люди тоже не за печкой уродились. Дали отпор татям, только их слишком много было.
— А как же, мать их, патрули?
— Хитры оказались разбойнички. Пока драгуны немецкие собрались, и на место пришли, они уж и трупы сволокли в ближайший овраг, да там и бросили.
— Блин, у них, что глаз совсем нет?
— Так ночью же дело было, а следы читать и днем не всякий умеет.
— Так ты говоришь, нашел трупы?
— Да, в овраге. Я их достать велел, да в слободу отвезти, а сам дальше искать принялся.
— Нашел?
— Нашел дом один в посаде. Там разбойнички своих мертвяков схоронить хотели, да не успели.
— Чей дом?
— Посадского человека Охрима Власьева.
— Это еще кто?
— Да так, купчишка мелкий…
— Взяли?
— А как же, — измученно улыбнулся Федька, — уж как он, анафема, лихо через заборы скакал, что твой козел, а догнали!
— Допрашивали?
— Да когда же? — изумился ротмистр, — только в наш приказ доставили.
— В ваш приказ?
— Ну, не в земский же! Тут оплошки совершить никак нельзя, я чаю, не каждый день на царя покушаются.
— Ополоумел, я то тут при чем?
— А ведь Федька верно толкует, — вмешался с хмурым видом Никита, — на тебя покушение было!
— И этот туда же, да с чего ты взял то?
— Ну, сам посуди, с этим отрядом ты из Кремля выехал?
— Я…
— То-то, что ты. Того что Мелентий очнулся никто не ведал, а уж паче того не мог знать, что ты назад повернешь.
— Ну, допустим.
— А во что фон Визен был одет, помнишь?
— Да бог его знает, в камзол вроде…
— Такой же, как и на тебе был! Да к тому же и ростом и сложением он с тобой схож.
— Да он вдвое меня старше…
— А это в темноте не видно!
— Господин майор до последнего дрался, — вмешался Панин, — и лицо у него крепко побито было. Могли и не признать.
— Ладно, — задумался я на секунду, затем тряхнул головой и начал громко раздавать распоряжения: — Господа начальные люди! Все знают, что им делать, а потому возвращайтесь в полки. Выступаем завтра поутру!
— Да ты что, государь, — попытался возразить Вельяминов, — надо же сыск учинить!
— К черту сыск! И без нас найдется кому учинить. Ты не забыл, о чем нам Мелентий рассказал?
— А если бунт случится, пока мы в походе?
— Это вряд ли. Они если и поднимутся, то только когда Владислав подойдет, а потому нельзя его к стенам подпускать.
— Да он, верно, Смоленск осаждает…
— Э нет Никитушка, не угадал ты. Королевич к Москве пойдет, потому что знает, сукин сын, ждут его здесь!
— Государь, — снова подал голос Федор, — а что с Охримом делать?
— Как что, пойдем, поспрошаем доброго человека, как он дошел до жизни такой.
Пойманный Охрим Власьев сидел со связанными руками и ногами на полу в подвале Сторожевой избы. Было довольно зябко, и разбойник изрядно продрог. Впрочем, дрожал он не от холода, а от тревожных предчувствий. Когда распахнулись двери, он крепко зажмурился и принялся читать про себя молитву. Делать это вслух ему мешал кляп.
— Ну чего встали, заходите, — сказал я своим спутникам.
Отправляясь на допрос, я взял с собой Федьку, Анисима и Никиту Вельяминова, отправив остальных начальных людей к своим полкам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Панин был абсолютно прав, привезя злодея в приказ, а не съезжую. Не факт, конечно, что в Земском приказе есть сообщники заговорщиков, но, как говорится, береженого бог бережет, а небреженными из пушек на запад стреляют.
— Эй, служивые, — велел я стоящим у дверей стрельцам, — не пускать сюда никого!
Надо сказать, что в отличие от одного из своих предшественников царя Ивана, прозванного за жестокость Васильевичем, в пытках я разбирался довольно слабо. Обычно этим занимались специально обученные люди, а мне докладывались только результаты следствия. Но поскольку главные специалисты в этой области человеческих знаний служили в Земском приказе, нужно было обойтись без них. То, что никто не знает что делать, первым сообразил Пушкарев. Посмотрев, как мы топчемся и переглядываемся, он криво усмехнулся и взялся разводить огонь в небольшой печи. Благо дров и бересты для растопки оказалось в достатке. Веселые языки пламени принялись с треском пожирать поленья, освещая при этом стены причудливыми отблесками. Панин, очевидно, бывавший по долгу службы в подобных местах и в силу этого имевший некоторое представление о процедуре, принялся перебирать цепи, висящие на каком-то странном приспособлении оказавшемся дыбой. Никита тоже нашел себе дело и скинув богатый кафтан, принялся с остервенением качать огромный мех, поднимая температуру в печи. Я же не нашел ничего лучшего, как взяться перебирать диковинные инструменты разложенные на стоящих вдоль стены полках. Связанный Охрим наблюдал за нашими действиями с нескрываемым ужасом. Не будь его рот заткнут, он вероятно уже бы орал благим матом, но пока мог лишь отчаянно вращать глазами.
— Анисим, — спросил я Пушкарева, показывая ему довольно причудливо изогнутый железный штырь, — ты не знаешь, зачем эта штука?
— Так это, — задумчиво пробормотал стрелец, — ее видать раскалять надобно.
— Это-то понятно, а зачем?
— Должно в задницу совать!
— Что, правда? Никогда бы не подумал!
Наши рассуждения произвели на схваченного татя совершенно ошеломляющее впечатление и он, каким-то невероятным усилием выплюнув свой кляп жалобно завопил:
— Помилуйте, бояре!
— Да не ори ты, — отмахнулся от него Пушкарев и, повернувшись к Панину немного дурашливо посоветовал: — Федор Семенович, ты не тот крюк на цепь одел. Этим за ребра цепляют, а на первый допрос положено за руки!
— Бояре, смилуйтесь!
— Ну чего ты орешь, — попытался я урезонить Охрима, — не видишь, мы еще не начали.
— Господине, мой добрый, — завыл подследственный, — почто терзать меня хотите, я и так вам все расскажу!
— Брешешь! — авторитетно заявил ему Анисим.
— Христом-богом клянусь! Все скажу, как на духу, ничего не потаю!
— Ну, тогда рассказывай.
— Что рассказывать то боярин?
— Да все и рассказывай, а начни, пожалуй, с того откуда на твоем дворе тати убитые взялись?
— Это не тати, боярин, это боевые холопы господина Телятевского.
— Врешь поди! Хочешь порядочного человека оклеветать, чтобы самому из воды сухим выйти.
— Ей богу, не вру.
— Ну, пусть так, а отчего они в твоем дворе, а не в каком ином?
— Так торговлишку я Телятевским, какую-никакую веду. Вот его люди дорожку к моему терему и знают. Привезли под утро сих покойничков, а где и кто их побил, богородицей клянусь, не ведаю!
— А каким товаром, ты торгуешь, мил человек?
— Так всяким, какой бог пошлет.
— Федя, — обернулся я к Панину, — много ли добра у сего "божьего человека" в закромах?
— Да уж, немало. Сукна всякие, мягкая рухлядь[47], кожи, ремни, жито, овес, крицы железные… да чего только нет!
— Стало быть, ты, пес, краденым торгуешь?
— Нет, боярин! Нету на мне вины, знать не знаю, ведать не ведаю…
— Анисим, а это что за щипцы?
— Так это, наверное, отрывать чтобы…
— Что отрывать то?
Пушкарев с кривой усмешкой подошел ко мне и прошептал на ухо предполагаемое назначение инструмента, красноречиво показывая на пах задержанного.
— Боярин, — снова заголосил Охрим, сообразив что дело может кончиться худо, — так если господин Телятевский со своими холопами и поозоровал где, так я-то тут при чем? Невиноватый я!!!
До пыточных инструментов у нас дело так и не дошло. Подследственный по упиравшись еще немного рассказал все что знал: Где ухоронки с наиболее ценным добром. Где у Телятевского еще есть дворы, купленные на подставных лиц. Единственно он не знал, где его господин прячется сейчас. Слыхал лишь, что у какого-то "большого боярина", но у кого "не ведал, хоть режь". В общем, через некоторое время мы вышли из подвала и без сил опустились на принесенную нам скамью. Анисим оглядев наши серые лица, громко хмыкнул, дескать, хреновые из нас заплечных дел мастера. Возразить было нечего, палаческие инструменты внушали нам едва ли не большее отвращение, нежели ужас подследственному, и каждый, в глубине души, был рад, что не пришлось их применить. Никто из нас, разумеется, не был чистоплюем, век не тот на дворе. Но одно дело, разговорить пленного во время боевых действий, а другое… хотя кого я обманываю? Нет никакой разницы!
Обмякшего и не верившего что остался целым Охрима утащили в камеру, а в пыточную с деловым видом отправился благообразный старичок с добрыми глазами. Какое-то время он пропадал там, очевидно, наводя порядок и складывая разобранные нами пыточные орудия, а вернувшись, с назидательным видом заявил:
— На первый раз все верно сделали, инструмент злодею показали, а пытать не стали. Так и верно, так и положено!
— Это кто такой грамотный? — лениво поинтересовался я.
— Кат тутошний, — отозвался Никита.
— Кат… в смысле тут, что, палач есть?
— Конечно, все как у людей.
— И ты знал?
— В своих приказах я всех знаю.
Пока я соображал, как бы пообиднее отматерить своего верного окольничего, сообразивший, в чем дело Анисим согнулся от хохота. Потом, к нему присоединился Федька, а за ними махнув рукой, стал смеяться и я. И только Вельяминов удивленно посмотрев на нас, с недоумением сказал:
— Я думал, ты сам хочешь попробовать… для тайности!
Так уж заведено, что день русского царя должен начинаться с церковной службы и ею же и заканчиваться. Увы, я наверное не слишком хороший христианин, потому что следовать этому правилу у меня не очень то получается. Не то чтобы я противился, просто так само выходит. Вот и вчера не вышло, пока все необходимые распоряжения раздал, пока вернулись люди посланные разыскивать Телятевского, пока я их одного за другим выслушал, потом надо было навестить Кукуй и простится с беднягой фон Визеном. Приведенное в относительный порядок тело майора находилось в лютеранской кирхе. Возле гроба сидела его жена — бледная худая женщина с заплаканным лицом, и дети, четырнадцатилетняя Эрика и восьмилетний Август. Увидев меня, вдова поднялась и попыталась поклониться, но как видно силы ее уже были на исходе, и бедная женщина едва не свалилась на пол.
— Не надо вставать, фрау Гедвига, — припомнил я ее имя, — вам нужно беречь силы.
— Ах, ваше величество так добры к нашей семье, — пролепетала она слабым голосом, — ваш приход большая честь…
— Ваш муж погиб на моей службе, — мягко прервал я ее, — это самое малое, что я могу для вас сделать.
— Мой бедный Михель так гордился тем, что служит вашему величеству. — Всхлипнула она, — Боже, как мы теперь будем жить!
— Вам не о чем беспокоиться, фрау Гедвига, ваши дети — мои дети. Я позабочусь, чтобы вы ни в чем не нуждались.
— Благослови вас бог, Эрика, Август, благодарите его величество!
— Благослови вас бог, государь, — всхлипывая, отозвалась девочка, а мальчик плотно сжал губы и ограничился поклоном.
— Святой отец, — обернулся я к пастору, — позаботьтесь, чтобы все было пристойно.
Видеть семью фон Визена было невмоготу, и я поспешил выйти из кирхи. Остановившись на пороге и вздохнув полной грудью, я собирался уже вскочить на коня, но заметил, что в толпе местных жителей стоят старый Фриц и Лизхен с маленькой Мартой. Не обращая внимания на любопытные взгляды, я подошел к ним.
— Давно вы здесь?
— Мы знали, что вы непременно придете попрощаться с господином майором, — чуть дребезжащим голосом пояснил старый Фриц. — Сказать по правде, я полагал, что лучше подождать вас дома, но Элизабет настояла, и я пошел с ними.
— Ты не ошибся, старина, но почему вы не стали ждать меня.
— Прошу меня простить, ваше величество, — присела в книксене Лизхен, — но я боялась, что вы опять не пожелаете навестить нас.
— У меня было много дел.
— О, не подумайте, я никогда бы не осмелилась упрекать вас, но…
— Что, но?
— Я боюсь.
— Боишься, но чего?
— Всего, мой господин. Я никогда не была трусихой, да и профессия маркитантки не для робких… но теперь я боюсь! Боюсь всего. Того что вы больше не придете и мы с малышкой Мартой останемся одни. Того что ваши подданные сделают что-нибудь ужасное с нами. Мы совсем чужие в этой стране и я постоянно боюсь, что с нами что-то случится.
— Что ты хочешь Лизхен? — устало спросил я свою многолетнюю любовницу.
— Наверное, не стоит вести такие разговоры на улице, — ворчливо прервал нас старый Фриц. — У местных скоро уши отвалятся от любопытства.
— К черту любопытных! Раз уж вы пришли сюда, я хочу знать, что вам нужно?
— Скажите, Иоганн, — помялась Лизхен и пытливо взглянула мне в глаза, — вы ведь не собирались сегодня навещать нас?
— Что за вопрос.
— Вы даже не попытались меня опровергнуть… значит это, правда.