— Ага, кабы они нас догнали, так мы бы им дали… Ладно, чего уж там, пойдем, посмотрим.
Идти впрочем, далеко было не нужно. С холма нашу линию было видно как на ладони. Впереди стояли готовые к бою баталии немецких пехотинцев, в промежутках между которыми стали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина. Следом за ними встали стремянные стрельцы, а в промежутках между редутами — рейтары из числа не участвовавших в стычке у Петровских ворот. Кирасиры и пришедшие со мной поместные сотни оказались в резерве, а позиции в редутах заняли стрельцы из Московских приказов. Поляки, если не считать нескольких небольших отрядов гарцующих перед стенами Можайска, активности не проявляли.
— Вперед, — махнул я рукой и полки пришли в движение.
Немецкая пехота, слажено маршируя, пошла вперед. В такт их движению, мерно колыхались пики, слабо затрепыхались знамена, и потянуло дымком от фитилей мушкетов. Пройдя пару сотен шагов, они остановились и выровняли ряды. Пушкари, воспользовавшись остановкой, подтянули артиллерию. А рейтары Вельяминова вместе с присоединившимися к ним поместными перешли на левый фланг и встали перед стенами Можайского кремля. Владислав с Ходкевичем хранили олимпийское спокойствие и если бы за линией возов не дымились многочисленные дымки, можно было подумать, что они вовсе игнорируют мою армию. Похоже, что теперь поляки решили сыграть от обороны.
Новый раунд начали мои артиллеристы. Не опасаясь больше противодействия со стороны противника, они выкатили вперед свои орудия и принялись деловито расстреливать польско-литовский лагерь. Хотя пока огонь вели всего полтора десятка пушек, но натасканные Ван Дейком расчеты заряжали их с удивительной быстротой. К тому же, не менее четверти посылаемых ими снарядов было бомбами, производившими в укреплениях противника страшные разрушения. Разбив один из возов, наши пушкари тут же переносили огонь на соседние и вскоре в польской обороне появились довольно изрядные бреши.
Со стен Можайска за всеми этими событиями наблюдали трое французов. Еще совсем недавно они служили в войске королевича Владислава, но волею судьбы были вынуждены перейти на другую сторону и теперь, не без интереса, наблюдали за ходом сражения.
— Что скажете, месье де Мар, — обратился к товарищу по несчастью Безе, — похоже, артиллерия герцога Мекленбургского скоро сметет польский лагерь с лица земли!
Пикардиец в ответ лишь тяжело вздохнул. В отличие от петардистов он был взят в плен, а не перешел на сторону Иоганна Альбрехта добровольно, и его судьба была менее определенной. Узнав, что вместе с батареей захвачен командир всей польской артиллерии, герцог похвалил пленившего его командира русских драгун, сказал пару вежливых слов де Мару, дескать, весьма горд знакомством с таким искусным противником, и был бы рад видеть его на своей службе, но так пока ничего и не предложил. Правда, в темнице его подобно польским пленникам не держали, но несколько охранников во главе с молодым человеком, носившим странное имя — "Первак", постоянно наблюдали за всеми тремя французами.
— Это не так просто, — немного сердито возразил толстяку де Бессон, — вон показалась польская кавалерия, и она явно угрожает московитскому флангу.
— Ничего страшного, Жорж, — остался невозмутимым Безе, — у его царского величества достаточно пушек, чтобы атака превратилась в самоубийство.
— Ты уже говоришь как московит! — Раздраженно фыркнул в ответ Бессон, которого слегка бесил тот факт, что его товарищ не поделился с ним своим замыслом о переходе на другую сторону. — "Царское величество". Тьфу!
— Я говорю разумно и тебе рекомендую делать тоже самое. Если бы не я, то мы бы наверняка погибли при штурме этих проклятых ворот, чем сэкономили кучу денег этим польским свиньям!
— А если эти свиньи победят?
— Не волнуйтесь, месье, — не без сарказма в голосе поспешил успокоить спорщиков де Мар, — если что я подтвержу, что вы были захвачены в плен и отчаянно сопротивлялись. Но, по совести говоря, надежды на такой расклад немного. Ваш друг прав, у Мекленбургского герцога прекрасная артиллерия и его люди умеют ею пользоваться. Даже не знаю, кто бы мог их этому научить?
— Говорят, что это сделал сам Иоганн Альбрехт.
— А кто научил его? Если он сам все это придумал, то он — гений!
— Кстати, господа, а что это делает командир наших охранников?
— Кажется, он ведет записи, вероятно, описывает ход сражения.
— Я смотрю, они не теряют времени.
— О, его царское величество, славится своей стремительностью! Пять лет назад, он стремительным ударом овладел Ригой, а на следующий же день, повелел напечатать об этом прокламацию и разослать ее по всей Европе!
— Жак, слушая вас, можно подумать, что вы участвовали в этом походе!
Между тем, что-то увлеченно записывающий Анциферов, то ли почувствовал не себе взгляд, то ли еще почему, отвлекся и, сообразив, что говорят о нем, спросил:
— Чего вы?
Французы в ответ церемонно поклонились, и новоиспеченный царский секретарь неловко ответил им тем же.
— Гляди, как Первуху корежит, — засмеялись стоявшие в карауле стрельцы, — не иначе сглазили его басурмане!
Тот в ответ лишь пожал плечами и, конфузливо улыбнувшись, вернулся к своему занятию.
С другой стороны за ходом боя, кусая губы, наблюдал ксендз Калиновский. Святой отец достаточно разбирался в военном деле, чтобы понимать, что поскольку от всей польской артиллерии осталось только несколько мелких пушек, то дуэль со столь многочисленным и хорошо обученным противником вряд ли получится. Наконец, оказавшись не в силах что-либо предпринять, он с досадой отвернулся и его взгляд упал на непонятно откуда взявшегося Криницкого.
— Любезный, а разве вы не должны были пойти на приступ с господами Бессоном и Безе? — Удивленно спросил он толстяка.
— Увы, ваше преподобие, скорее всего наши друзья пали в бою.
— Что вы говорите!
— У ворот крепости нас ждала засада.
— Но, как это возможно?
— Откуда мне знать, — развел руками шляхтич, — впрочем, про герцога Яна давно болтают, что он знается с нечистой силой.
— Что за вздор, — поморщился ксендз, — скорее, что кто-то просто распустил язык раньше времени и эти вести дошли до противника.
— Да как же вздор, — оскорбился толстяк и тут же с горячностью стал отстаивать версию с дьявольским вмешательством. — Разве без нечистого, эти московитские пушкари смогли бы справиться с артиллерией такого ученого пана как де Мар? А где, позвольте спросить, герцог взял столько пороха, чтобы палить по нашим храбрым жолнежам без остановки? Точно вам говорю, сам князь тьмы поставляет этому еретику серу, прямо из преисподней!
Калиновский только усмехнулся, слушая эти разговоры, однако вовремя сообразив, что "происки нечистой силы" скорее находятся в его компетенции, спорить не стал и перевел разговор на другую тему.
— А где ваш друг, как его, месье Корбут, кажется… он что, тоже погиб?
— Да господь с вами, святой отец! Слава создателю, мой Янек жив и здоров.
— И где же он?
— Где-где, — нахмурился поляк, — утешает панну Агнешку, не иначе.
— А что случилось с панной?
— Да с ней-то ничего, а вот ее папаша совсем занемог.
— Он ранен?
— Нет, говорят, что его хватил удар после разговора с нашим добрым королевичем и его приятелем Казановским. Уж не знаю, что они там ему наговорили, а только пан Теодор вернулся от них сам не свой, после чего упал и более не поднимался. Лекарь, осмотревший его, велел звать ксендза, а пришедший на зов отец Кшиштоф начал говорить про страшный суд и про грех прелюбодеяния, так что пан Карнковский лежит без движения, и скорее всего уже не встанет, а панна Агнешка плачет и молится, и Янек утешает ее как может.
— Да смилостивится над ним Господь, и простит ему прегрешения, вольные и невольные! — Осенил себя крестным знамением, вспомнивший о своем священстве Калиновский, но тут же отвлекся. — Да что же это такое делается! Скоро ведь от первой линии возов совсем ничего не останется.
— Кажется, наши не собираются больше терпеть это безобразие! — Обрадованно воскликнул шляхтич и указал готовящихся к выходу гусар. — Сейчас они покажут герцогу Яну, как знаться с нечистой силой…
— Дай то бог, — задумчиво протянул ксендз, очевидно, имея на этот счет свои соображения.
Хотя Ходкевич и ожидал, что русские начнут обстреливать лагерь из своей многочисленной артиллерии, подобная концентрация огня оказалась для него неожиданной. Вражеские ядра и бомбы буквально сметали все на своем пути, и если дело дальше пойдет таким же образом, то к вечеру от польских позиций останется лишь кучка головешек. Впрочем, если все пушки герцога Мекленбургского сейчас ведут огонь по лагерю, то… Крылатые гусары не без поспешности вышли в поле и стали строиться для атаки. Конечно, таких бравых военных было довольно трудно удивить пушечной канонадой, однако несколько московитских бомб залетевших в середину лагеря, со всей ясностью показали им, что надо поторапливаться. Королевич Владислав со своими приближенными также счел за благо выйти в поле, тем более что один из взрывов прогремел совсем недалеко от его шатра.
Однако, как оказалось, пушек у русских было куда больше, чем могли подумать гетман с королевичем. Едва гусары закончили построение, раздался пронзительный свист, и очередная бомба разорвалась прямо посреди строя.
— Пся крев, — выругался гетман, глядя как совсем рядом развернулась вражеская батарея и немедленно принялась обстреливать его воинство.
Махнув булавой, он приказал было одной из хоругвей атаковать обнаглевших московитов, но те, обстреляв поляков, тут же подцепили свои пушки к конским упряжкам и немедленно отошли под защиту своей пехоты. В этот момент, к Ходкевичу с Владиславом подскакал Казановский старший со своей свитой и, приложив руку к сердцу, изобразил поклон.
— Что хорошего расскажете, пан Мартин? — обратился к нему королевич.
— Увы, мне нечем обрадовать ваше высочество, с вашего позволения, я совершенно разбит!
— Что вы говорите!
— Как и предполагалось, как только в Можайске начался бой, из русского лагеря выдвинулась пехота. Однако стоило мне ее атаковать, на нас со всех сторон накинулась московитская конница!
— Со всех сторон? — удивленно переспросил гетман.
— Именно так, пан гетман, даже из Можайска вышло несколько сотен во главе с самим герцогом.
— Из Можайска? Ну-ну, что и говорить, прекрасный был план. И чем же все кончилось?
— Мы успели порубить всю их пехоту и даже захватили полдюжины пушек, но схизматиков было слишком много! По меньшей мере, втрое больше чем нас.
— И после тяжелого боя, вы бросили захваченные вами пушки и вынуждены были отступить?
— Уж не хочет ли пан гетман, сказать мне что-то обидное? — Подобрался Казановский.
— Ну что вы пан Мартин, — криво усмехнулся Ходкевич, — слава богу, что вы вернулись и у вас остались еще жолнежи. Вон видите этих рейтар? Сейчас вы их атакуете…
— Но мои люди устали и понесли потери, — попробовал было возразить Казановский, однако гетман прервал его.
— Неужели вы не слышите этой канонады? Это пушки Мекленбргского герцога громят наш лагерь. Вам и вашим людям негде отдыхать, пан Мартин. По крайней мере, пока мы не победим. Я дам вам еще две гусарские хоругви, но вы, во чтобы это ни встало, должны сдержать этих чертовых рейтар!
— Ваша милость желает атаковать их пехоту? — Понимающе спросил старший Казановский, — что же, если господь будет на нашей стороне, вы ударите им прямо во фланг.
— Московиты в таких случаях говорят: "на бога надейся, а сам не плошай!" — Криво усмехнулся гетман. — Отправляйтесь к своим людям, пан Мартин, у вас много дел.
— Не беспокойтесь, ясновельможный пан гетман, у нас накопился изрядный счет к русским рейтарам, и я думаю, самое время его предъявить.
Сказав это, Казановский хлестнул коня и рысью поскакал к своим людям. Поначалу известие о том, что нужно снова идти в атаку не вызвало у польских жолнежей ни малейшего энтузиазма. Слишком уж чувствительные потери они понесли в утреннем бою у Петровских ворот. Один из шляхтичей — Максым Стшеледский, даже кричал, что если их предводитель с гетманом такие умные, то пусть сами идут хоть в атаку, хоть сразу к дьяволу! Однако, вид двух гусарских хоругвей присланных им на помощь, а также известия о том, что московиты ведут обстрел лагеря, укрепили их решимость. Пан Мартин в очередной раз взмахнул своей булавой и повел свое воинство в бой. Первыми, показывая идеальную выучку, двинулись гусары. За ними, выравнивая на ходу ряды, потянулись уже потрепанные, но еще сохранившие бодрость духа всадники Казановского. Постепенно разгоняясь, конница Речи Посполитой перешла сначала с шага на рысь, а когда до врага оставалось не более ста шагов пустились в галоп. Снова появившаяся зловредная русская батарея обстреляла их ядрами, но не смогла остановить яростного порыва.
Увидев кто их атакует, русские рейтары разделились. Основная часть во главе Вельяминовым рысью двинулись навстречу противнику, а один небольшой отряд попытался зайти во фланг полякам и обстрелять их из карабинов. Впрочем, едва они начали стрелять, на них налетела легкоконная хоругвь и связала боем. Первый удар крылатых гусар был страшен! Несущиеся стремя к стремени латные всадники буквально смели первые шеренги рейтар. Длинные пики в умелых руках показали себя страшным оружием. Мало какие латы могли устоять перед таранным ударом гусарского товарища. А если и случалось такое, то "счастливчик" все равно вылетал из седла от силы удара. Однако их противники тоже не зевали, и прежде чем дело дошло до сабель, перестреляли многих атакующих. Уцелевшие же набросились друг на друга с удвоенной яростью. Поначалу полякам удалось потеснить ряды русских, однако вскоре сражение разбилось на множество мелких стычек, в которых преимущество оказалось на стороне рейтар. В избытке снабженные огнестрельным оружием, они быстро выбили закованных в латы гусар и принялись рубить их почтовых. На помощь последним тут же пришли шляхтичи из панцирных хоругвей, и закрутилась ожесточенная карусель, в которой было уже не разобрать где ляхи, где русские, а звон оружия и грохот выстрелов заглушал крики умирающих и стоны раненых.
Пока отряд Казановского сдерживал русских рейтар, Ходкевич со своими главными силами обрушился на вражескую пехоту. Впервые за все время с тех пор как они оказались у Можайска, герцог подставил под удар свой фланг и гетман не мог не воспользоваться этой удачей. Пыль поднятая гусарскими и панцирными хоругвями на время закрыла солнце, топот копыт заглушил пушечные залпы, а от воплей атакующих и ржания их коней, казалось рухнут на землю небеса. Стоявшие на фланге две немецкие баталии успели развернуться к атакующим лицом и выставить перед собой пики. Мушкетеры, прежде чем уйти под их защиту дали залп, и всех их тут же захлестнула волна польской кавалерии. Треск ломающихся копий, крики дерущихся, команды офицеров и проклятия умирающих слились в один непрерывный гул. Немцы, многие из которых были набраны еще в Мекленбурге и Померании, стали непрошибаемой стеной. Стоило кому-нибудь пасть, и его место тут же из глубины строя занимал другой. Если ломалась пика, то он бросался вперед, обнажив шпагу, а то и просто нож, стараясь при этом поразить вражеского конника. Успевшие укрыться за строем товарищей мушкетеры торопливо перезаряжали свое оружие готовясь к продолжению схватки.
Однако главные силы ударили вовсе не по ним, а поскакали дальше надеясь пробиться вперед в самое сердце московитской армии и в яростной схватке решить судьбу сражения. В какой-то момент показалось, что им сопутствует удача. Дорогу им преграждала лишь тонкая линия драгун и небольшой отряд пехоты. Пехотинцы перед собой успели поставить рогатки, но их было слишком мало, чтобы надежно преградить путь польской кавалерии. Кроме того Ходкевич успел заметить, что кое-кто из вражеской пехоты что-то бросает перед собой. "Чеснок", — мелькнула в голове гетмана догадка. — "Что же, вряд ли вы успели накидать их слишком много" — криво усмехнувшись, подумал он. Однако, как оказалось, главная опасность исходила не от рогаток и не от железных шипов. Едва гусары и панцирные оказались перед вражеским строем, те расступились или отошли назад, и перед изумленными ляхами предстало почти полтора десятка готовых к выстрелу орудий. Гетман успел заметить, как лица пушкарей искажают злобные ухмылки, а может быть, ему это просто показалось, но фитили практически одновременно вжались в затравки. Вспыхнул порох, и пушечные жерла с грохотом выплюнули картечь в самую гущу противника. Рой чугунных пуль врезался в летящую вперед кавалерийскую массу и буквально разодрал ее на части. На мгновение наступила пронзительная тишина. Какие-то неясные тени кружились вокруг, мельтешили непонятные фигуры, кто-то размахивал руками, как будто стараясь привлечь к себе внимание. Удивленно оглядев окружающую его вакханалию, Ходкевич судорожно сглотнул, и в его уши немедленно ворвался невообразимый шум. Жалобно ржали лошади, громко кричали умирающие и на чем свет стоит ругались уцелевшие. "Почему я без лошади?" — попытался спросить он у окружающих, но не услышал своего голоса. "Чтобы вам всем пусто было!" — успел подумать он напоследок, и сознание его погрузилось в непроглядную, невозможно черную темноту.