Договорив, я пришпорил коня, и помчался впереди растянувшейся кавалькады. Мой телохранитель был кругом прав, я действительно много сил и средств вложил в компанию по торговле с Персией. Причем, отдачи пока видно не было. Но начинать было нужно, и я ввязался в этот проект как в военную кампанию. Первым делом были один за другим восстановлены разрушенные за время Смуты волжские городки-крепости Самара, Царицын, Саратов и построены новые. Денег и войск для гарнизонов ушла просто прорва, тем более что строительство каждого приходилось сопровождать военной экспедицией против осмелевшего ногайского хана Иштярека. Кстати, большой вопрос получилось бы с ними справиться, если бы не калмыки, ударившие Большой Ногайской орде в спину. Калмыцкие тайши расселившиеся со своими родами в приволжских степях охотно вступили в мое подданство, хотя я грешным делом подозреваю, что принесенная ими шерть[11] ничего для кочевников не значит. Но как бы то ни было, а торговля по Волге оживилась, поскольку купцы стали куда меньше тратиться на охрану. Следующим шагом была посылка большого посольства в Персию на предмет заключения торгового договора. Когда я вспоминаю, сколько пушнины, денег и драгоценностей увезли послы, мне становится дурно. Кстати, интересный момент, посольство формально русско-шведско-мекленбургское, а вот денежки на него тратил только я, надеюсь, это все окупится. Пока же никаких вестей из Исфахана[12] нет, а несколько тысяч хорошо вооруженных боярских детей, стрельцов и пушкарей сидят по волжским городкам, охраняя пока еще не мою торговлю. Правда, это еще не все траты: нанятые в Голландии корабелы, уже строят в Казани первую галеру для будущего Каспийского флота. Приставленные к ним русские дьяки, мастера и плотники должны научится для начала хотя бы копировать то что получится, а там видно будет. Если дело выгорит, то флот у России появится на сто лет раньше. Поначалу была мысль строить корабли силами русских мастеров с Белого моря, но поразмыслив, я пришел к выводу, что карбасы предназначенные для плавания во льдах северных морей не слишком подходят для жаркого Каспия.
События, происходящие в далекой варварской Московии, были мало кому интересны в Европе, по полям которой уже разносился запах пороха. Волнения в Чехии беспокоили Вену куда больше чем вести с окраины цивилизованного мира. Находились, впрочем, люди легкомысленные с восторгом рассказывающие друг другу небылицы о герцоге страннике, завоевавшему престол в далекой стране и имя его было даже популярно среди молодежи и любителей галантных историй. Одним из таких людей был молодой дворянин Вольдемар фон Гуттен недавно принятый на службу к совсем уже одряхлевшему императору Матвею. Вообще, старик не слишком любил новые лица рядом с собой, но новый камер-юнкер ему чем-то понравился. Возможно тем, что его болтовня помогала императору отвлечься от мрачных мыслей.
— И тогда, ваше величество, мекленбургский герцог соблазнил несчастную русскую царицу. Бедная женщина была столь поражена мужскими достоинствами Иоганна-Альбрехта, что на коленях умоляла его жениться на ней и забрать ее царство в приданое.
— Что вы несете фон Гуттен, — не выдержал этой дичи кардинал Клезель, — всем известно, что Великий герцог Мекленбурга женат на сестре шведского короля Густава Адольфа.
— Как вы не знаете? — ни мало не смутился молодой человек, — да ведь у диких московитов принято многоженство! Да, именно поэтому славящийся своим сластолюбием Иоганн-Альбрехт и отправился в эту варварскую страну.
— Какой вздор! — фыркнул кардинал, — они все же христиане, хоть и приверженцы схизмы.
— Помнится вы, ваше преосвященство, говорили нам, что где бы не появлялся герцог-странник, там немедленно беременеют женщины. — Проявил, наконец, интерес к разговору, кутающийся в шубу император.
— Да ваше величество, это за ним водилось, — поклонился Клезель, — однако его любовные похождения не имеют никакого отношения к россказням фон Гуттена, — он по-прежнему женат на Катарине Шведской.
— Да как же не имеют, — развязано воскликнул камер-юнкер, — а как он стал царем, лишив престола царицу Марину?
— Никто из здравомыслящих людей не считал фрау Мнишек царицей ни одного дня. А мекленбургского герцога русские выбрали царем за услуги, оказанные им в борьбе с поляками.
— Как вы сказали, русские?
— Да ваше величество, его титул теперь звучит как "царь всея Руси", что можно перевести как "цезарь всех русских". Кстати, ни в Швеции, ни в Мекленбурге, ни в самой Московии сейчас не принимают верительные грамоты, если там нет этого титула.
— Представляю, как бесятся поляки, — забулькал старческим смехом Матфей. — Кстати, а в новой стране он не оставил своих привычек? Ну, брюхатить всех встречных женщин?
— Разумеется, нет, — пылко вскричал фон Гуттен, — вряд ли странника можно назвать отцом отечества, но то что он отец многих своих подданных это несомненно!
— Помолчите Вольдемар, — прервал его красноречие император, нам нужно обсудить с его преосвященством важные вещи.
— Я буду нем как рыба!
— Вы что-то говорили в связи с польскими делами короля Богемии?
— Да, ваше величество, он и ваш брат, хотели бы заручиться помощью короля Сигизмунда. Он добрый католик и мог бы оказать им поддержку в борьбе с протестантами. Однако сейчас поляки планируют поход на Москву, с тем, чтобы вернуть престол Владиславу.
— Как вы думаете, мой друг, каковы их шансы?
— Надеюсь никаких!
— Надеетесь? — удивился император.
— За Иоганном-Альбрехтом, когда-то гонялся священный трибунал, но он обвел их сыщиков вокруг пальца, как младенцев, хотя сам был еще безусым юнцом. Поэтому даже если их поход увенчается успехом, герцога они не захватят, а его возвращение в Германию принесет множество проблем.
— Да уж, много рогов вырастет, — сказал в сторону фон Гуттен и тут же захлопнул рукою себе рот, изображая раскаяние.
— Да замолчите же вы, наконец! — не выдержал кардинал, — это для таких как вы пустоголовых бездельников мекленбургский герцог просто герой скабрёзных историй, а для протестантов он готовый вождь! Несмотря на молодость, он не проиграл еще ни одного сражения, а лишив католического монарха власти в Московии и заняв его место, он и вовсе стал легендой! Сейчас мы еще можем рассчитывать на успокоение Чехии, но если у еретиков появится такой лидер, это будет катастрофа.
— А ведь герцог Иоганн-Альбрехт, кажется, присылал что-то нам, — начал припоминать император.
— Осмелюсь напомнить вашему величеству, — поклонился кардинал, что драгоценные меха, согревающие ваши царственные ноги, — подарок русского царя.
— Ах да, — вспомнил Матвей, — там был еще такой странный посол с дурными манерами, и говорящий как простолюдин, как его?
— Карл Рюмме.
— Да-да, припоминаю… хорошие меха, не правда ли?
— Совершенно великолепные, ваше величество!
— Вы, кажется, довольно благожелательны к Иоганну Альбрехту?
— И чем дальше он от империи, тем благожелательнее я к нему буду!
Тем же вечером, когда император забылся беспокойным старческим сном, фон Гуттен стоял перед его двоюродным братом и наследником Фердинандом герцогом Штирии и королем Богемии. Будущий император Священной Римской Империи прибыл во дворец окруженный иезуитами и стражниками. Лицо его было мрачно, но полно решимости. Камер-юнкер склонился перед ним в самом изящном поклоне, но тот будто не заметил придворного. Впрочем, один из иезуитов сделав шаг к фон Гутенну, тихонько спросил:
— Где его преосвященство?
— Кардинал час назад покинул покои императора и удалился к себе.
— А его величество?
— Крепко спит.
— О чем они говорили?
— О всяких пустяках, святой отец.
— А именно?
— О Московии и герцоге Иоганне-Альбрехте Мекленбургском.
— Вот как? — удивился монах, — я бы не назвал это пустяками, хотя в данный момент это действительно неважно.
— Господи прости меня! — неожиданно воскликнул, молчавший до сих пор, Фердинанд, — ты же знаешь, что у меня не было иного выхода!
Иезуиты обеспокоенно обступили его и стали тихонько что-то втолковывать, стараясь при этом не повышать голоса. Наконец, он кивнул головой и сделал знак капитану стражников. Тот махнул рукой своим людям, и они двинулись вслед за показывающим им дорогу камер-юнкером. Через несколько минут послышался шум, и стражники вернулись, таща за собой извивающуюся фигуру, закутанную в покрывало. Поравнявшись с королем, они остановились на мгновение, но тот не захотел смотреть на схваченного человека. Повинуясь команде иезуита, они потащили его на улицу и запихнули в карету. Кучер щелкнул кнутом и лошади, цокая копытами по булыжникам мостовой, потащили возок сопровождаемый отрядом черных рейтар. Придворные и слуги, если и заметили происходящее, старались вести себя ниже травы и тише воды и ни во что не вмешивались. Фердинанд, убедившись, что все прошло гладко, отправился в часовню и, преклонив колени перед распятием, стал горячо молиться, прося господа простить ему это прегрешение против своего царственного кузена и верховной власти. Сопровождающие его иезуиты старались не мешать ему и держались в стороне. Наконец, почувствовав, что молитва укрепила его силы, король встал.
— О чем, вы молились? — неожиданно спросил его дребезжащим голосом непонятно откуда взявшийся император.
Фердинанд вздрогнул всем телом и со страхом воззрился на кузена. Седобородый старик в одной рубашке и туфлях на босу ногу стоял как живой укор его действиям.
— Что привело вас сюда? — продолжал вопрошать император своего наследника и тот не мог найти слов, чтобы ему ответить.
— Вашему величеству, вероятно, холодно, — кинулся к Матвею пришедший следом за ним фон Гуттен и накинул на плечи императора его любимую шубу из присланных из Москвы соболей.
Пока камер-юнкер укутывал своего господина, король Богемии пришел в себя и, прочистив горло, начал говорить:
— Дорогой брат, боюсь, что у меня для вас дурные известия! Ваше милосердие к еретикам привело к самым печальным последствиям, какие только можно себе вообразить.
— О чем вы?
— В Праге восстание!
— Ужасные новости, — вздохнул император, — нужно немедленно известить кардинала Клезеля.
— Да ваш Мельхиор Клезель и есть главный зачинщик этого бунта! — громыхнул Фердинанд, — во всяком случае, все это произошло не без его попустительства.
— Нужно немедля известить кардинала, — невозмутимо продолжал Матвей, привыкший, что его канцлера и директора тайного совета постоянно упрекают во всех мыслимых грехах.
— Простите, дорогой брат, — тяжело вздохнул король, — но я решил с корнем вырвать эту заразу австрийского дома.
— О чем вы?
— Увы, я был вынужден отдать приказ об аресте Клезеля и сейчас его везут в крепость!
— Что вы сказали?
— Затем, — невозмутимо продолжал Фердинанд, — его отдадут под суд и если наши подозрения подтвердятся…
— Вы приказали арестовать моего канцлера без моего ведома! — почти взвизгнул Матвей.
— У меня не было иного выхода!
— Как вы посмели?
— Это печальная необходимость, дорогой брат…
Но придавленный полученным известием Матвей, казалось, не слышит ничьих слов, лицо императора побледнело, дыхание стало прерывистым, и скоро он бессильно опустился на заботливо подставленное камер-юнкером кресло.
— Что с вами? — встревожено спросил Фердинанд, но старика уже окружили иезуиты.
— Его величеству необходимо отдохнуть, — успокоил его один из них. — Мы позаботимся о нем, а у вас еще много дел во славу Иисуса!
Императора увели в его покои, а богемский король прошел в кабинет, где фон Гуттен еще недавно развлекал его кузена россказнями и скабрезными историями. Камер-юнкер следовал за ним по пятам, подобострастно заглядывая в глаза. Наконец, тот обратил на него внимание.
— Мы довольны вашей службой, молодой человек, — четко выговаривая слова, заявил он, — ваши старания будут щедро вознаграждены.
— Счастлив служить вашему королевскому, а, возможно, скоро и императорскому величеству! — низко поклонился фон Гуттен.
— Что вы там говорили, о последних делах кардинала?
— Он рассказывал его величеству о Московии.
— Да, Московия, — задумался на секунду король, — скоро эту варварскую страну ожидают большие перемены. К сожалению, наши войска заняты местными еретиками, но мы послали королю Сигизмунду достаточно средств, чтобы он мог заплатить своим гонористым шляхтичам. В ответ он в нужный момент поможет нам. Польская кавалерия весьма недурна и может нам пригодиться, не так ли?
— Совершенно согласен с мнением вашего величества! — Пылко воскликнул камер-юнкер, — но осмелюсь доложить, что эта страна так же весьма не бедна.
— Дикие леса, в которых бегает много пушных зверей, — отмахнулся Фердинанд.
— Но, похоже, не только, вот посмотрите, что Иоганн Альбрехт прислал его величеству, — с этими словами фон Гуттен протянул ему какую-то вещицу.
Присмотревшись, король увидел, что это весьма изящная золотая медаль, размерами довольно близкая к венецианскому цехину. С одной стороны на ней был отчеканен двуглавый орел, на груди которого красовался щит с мекленбургским быком, на другой выбит профиль самого герцога в довольно странной короне, скорее просто шапке с крестом. Надпись по кругу гласила: Иоанн Теодор Цезарь Рутении[13].
— Цезарь Рутении, — фыркнул Фердинанд, — а орел на медали австрийский!
— Византийский, ваше величество, московиты используют его как герб с тех самых времен, как один из их князей женился на племяннице последнего басилевса.
— Бедный римский орел, кто только не треплет его перья!
— Кстати, обратите ваше высочайшее внимание на гурт медальона.
— На что?
— На ребро медали, ваше величество.
Король посмотрел и с удивлением заметил, что на нем тоже вычеканен узор с непонятными письменами.
— Весьма искусная работа, — хмыкнул он, — вы не знаете, что это обозначает?
— К сожалению, нет. Эту медаль Иоганн Альбрехт прислал императору с посольством, по случаю своей коронации. Что там написано, знал только кардинал.
— Что же, когда поляки выгонят этого новоявленного царя из Москвы, мы спросим Иоганна Альбрехта о смысле этой надписи.
Тем временем карета с арестованным кардиналом достигла замка… предназначенного быть ему узилищем. Едва они въехали во двор, как арестованному велели выйти. Утро было довольно прохладным и прелат, которому не дали одеться изрядно продрог. Заметив это, командовавший рейтарами офицер снял с себя плащ и накинул его на Клезеля.
— Благодарю вас, сын мой, — тихо сказал канцлер, — скажите ваше имя, чтобы я мог молиться за вас.
— В этом нет нужды, святой отец, — мрачно покачал головой рейтар, — мои грехи столь велики, что вы лишь зря потратите время.
— Странно слышать это от столь молодого человека, — удивился Клезель, — однако обстоятельства могут перемениться, и я, возможно, смогу иначе отплатить вам за вашу доброту. Так что я повторно прошу вас назвать ваше имя.
— Можете называть меня Каином, а можете Болеславом фон Гершовым, право же в этих именах нет никакой разницы.
— Вы поляк?
— Померанец.
— Вот как, вы католик?
— Я наемник, ваше преосвященство. До моей веры нет никому никакого дела в моем эскадроне, так зачем же она вам? — Сказав это, рейтарский офицер вскочил на коня и поскакал прочь, увлекая за собой свой отряд.
— Странное дело, — покачал головой кардинал, — я потратил на контрреформацию всю свою жизнь, а единственным кто отнёсся ко мне с милосердием, оказался последователь Лютера. Прощайте, сын мой, я буду молиться за вас, и уверен, что господь будет к вам милосерднее, чем вы сами к себе!
Коронационная медаль, красотой и изяществом которой так восхитился будущий император Священной Римской империи, действительно удалась на славу. Изготовивший ее мастер московского монетного двора Раальд Каупуш был весьма искусным мастером и настоящим художником. В родной Риге он вряд ли бы поднялся выше подмастерья, но в Москве он вскоре стал первым минцмейстером, как иногда называл его государь. Иван Федорович велел построить ему дом в Кукуе, но строптивый латыш не ужился с местными немцами. Тогда царь пожаловал ему землю в земляном городе и дал денег на покупку сруба. Новое жилье получилось не таким красивым, но мастер и его молодая жена были довольны. Да, так уж случилось, что Раальд вскоре после приезда овдовел, но горевать с маленькими детьми ему пришлось недолго. Нашлась хорошая девушка, да еще и его землячка, и мастер вскоре снова женился. Пастор, правда, немного сомневался, ибо про невесту всякое болтали, но полковник фон Гершов, узнав про его колебания, поговорил с ним и тот согласился. Надо сказать, что господин барон, вот уже пятый год неизменно выбираемый бургомистром Кукуя, пользовался большой любовью и безграничным уважением среди проживавших в нем жителей. Будучи близким другом русского царя, он всегда мог защитить любого из них от всякого посягательства, требуя взамен лишь безупречной честности в делах. Его жена — высокородная Регина Аделаида всегда щедро жертвовала на кирху и устраивала балы по праздникам. Крестным отцом их детей неизменно был сам русский царь, но тут уж пастор, сам бывший родом из Ростока, возражать не смел.