– Значит, вы не Кияма Укон-но Оданага, господин Хиго, Сацумы и Осуми? Настоящий Кияма, член Совета регентов Японии, глава даймё-христиан Японии, скончался? Так? – Старик выглядел растерянным, но необыкновенно заинтересованным. Это был хороший знак.
– И так, и не так. – Фальшивый Кияма погладил черную с проседью, похожую на серебряную дорожку луны бороду. – Кияма Укон-но Оданага, господин Хиго, Сацумы и Осуми, из династии Фудзимото, действительно умер в двадцать лет. Но вот членом Совета регентов Японии и главой даймё-христиан Японии стал не он, а именно я. Так что какая-то польза роду Фудзимото от меня все же была. Что же до тебя, друг мой, то, признаюсь, я все время пытался как-то загладить его вину перед тобой. Но что тут сделаешь?..
– Вы могли заставить меня жениться, – подумав, сказал Такеси. Теперь он не сидел на пятках, а полулежал там, где его оставил лже-Кияма. – Я бы высказал протест, но не посмел ослушаться. А потом, быть может, я привык к своей жене, и у нас сейчас были дети и внуки.
– Не знаю. – Лже-Кияма пожал плечами. – Я думал, что ты верен своей возлюбленной.
– Если вы пошутили надо мной, господин, выдумали сказку, чтобы я раскрыл перед вами свое сердце, считайте, что вам это удалось. – Такеси вздохнул. – Признаюсь, это я и только я повинен в том, что вы… или тот, настоящий Кияма… заболел проказой. Считаю своим долгом признаться, что это я купил у прокаженного некоторые его вещи и подсунул вам. То есть вам или тому, настоящему Кияма. – Такеси выдержал взгляд господина. – Я действительно отомстил обидчику. Отомстил подло и очень жестоко. И нет мне прощения ни на этом, ни на том свете.
– Понимаю, ты не мог поднять меча и…
– Мог! – Лицо секретаря из пунцового сделалось бледным. – Моя левая рука натренирована не менее, нежели была правая. Много раз я думал, как рубану сверху вниз, и тело молодого господина развалится на две части. Я во второй раз совершил предательство. Мне не следовало так думать, не следовало травить господина. Я должен был служить роду Фудзимото, как служили ему семь поколений моих предков. Но я ничего не мог с собой поделать, я подумал, что меч – это очень быстро. И что вы, то есть он, умрет, не мучившись. Я хотел, чтобы он страдал, невыносимо страдал… Убейте меня, господин!
– Ты поступил правильно. – Кияма ухмыльнулся. – И я рад, что все наконец разрешилось. Ты отомстил, убив обидчика, я же твой друг. И в доказательство дружбы я посвящу тебя в тайны и сделаю одним из нас, одним из членов ордена «Змеи». – Даймё плеснул в чашку секретаря саке, но поскольку руки старика сильно тряслись, заботливо поднес напиток к его губам.
Немного успокоившись, Такеси, пошатываясь, вышел из покоев своего сюзерена.
– Вам нездоровится, – остановила его принесшая столик служанка.
– Просто выпил лишку, – улыбнулся Такеси. – Наш господин, он сильный, как Суса-но-о-но микото[5], а я слабый, ветхий, пара чашечек могут с ног свалить.
За его спиной зашуршало, и первая заметившая хозяина девушка почтительно встала на колени.
– Отдыхай, старый пьяница, – добродушно похлопал его по плечу Кияма, – через несколько дней я соберусь с мыслями, вызову тебя в замок и расскажу о нем. – Даймё повернулся ко все еще коленопреклоненной служанке и, когда та подняла голову, погладил ее по щеке. – Позови ко мне мою младшую наложницу, – весело попросил он, все еще вглядываясь в почти что черные глаза оробевшей перед ним девушки. И когда та поспешно поднялась и убежала исполнять приказание, Кияма вплотную приблизился к лицу своего секретаря.
– Через несколько дней ты узнаешь, кто тот другой, что явился сюда из грядущего, из… – Он махнул рукой и вернулся в свои покои, оставив ошарашенного Такеси в одиночестве.
Глава 3
Деревья не спят над рекой
Если, стоя дома у окна, тебя распирает помочиться на прекрасный вид сада или горизонт, в этом нет ничего постыдного. Нельзя мочиться в сторону дома. Это невежливо по отношению к собственному жилью и великое оскорбление для человека, в сторону дома которого вы мочитесь. Все зависит от выбранного направления.
Как же прекрасны ночи в Японии, боже, как же они прекрасны! Луна нынче похожа на лодочку с бойко задранным носом, джонка, да и только. Плывет она в черном-пречерном море в окружении прекраснейших в мире звезд. А звезды все как на подбор огромные, окруженные какими-то чудными ореолами, точно лики ангелов небесных нимбами.
В такие ночи ясно понимаешь, что Бог действительно есть. Неважно – японский это бог или какой еще. Кто-то ведь должен был создать всю эту красоту.
Капельки росы на кустах светятся в лунном или звездном свете. В каждой свой оттенок, своя история, своя тайна. Внизу поблескивает вода. Змеится черно-серебряная шкура величественной змеи-реки, выгибается, вьется, унося в неведомые дали наши сны и мечты, все, о чем думают люди, смотрясь в ночные реки.
Царица-ночь закрывает бархатной накидкой Хоро {3} мир, чтобы влюбленные могли наконец остаться в одиночестве.
В богатых домах еще горит свет, отчего сами дома кажутся прозрачными, за их стенами – театр теней. Разыгрываются величественные драмы этого времени.
В прошлый раз, в прошлой далекой жизни, в недосягаемом сейчас прошлом, или будущем, если смотреть отсюда, из семнадцатого века, Ал бывал в Иокогаме в составе русской делегации. Тогда река была украшена синими огнями, расположенными в ночи во всю длину набережной, подобно удивительным бусам. А вот там по правому берегу тянулась аккуратненькая аллейка с деревьями, ветви и стволы которых были перевиты гирляндами с белыми лампочками. Под деревьями в гранитной набережной были сооружены крошечные квадратные прудики с красными карпами. Прудики соединялись канальчиками, что давало возможность огромным рыбам переплывать из одного насиженного местечка в другое.
Сейчас весь правый берег покрывал густой лес, а не те хиленькие деревца…
Ал снял с головы кожаную тесемку, позволяющую держать волосы в подобии самурайского пучка, помотал головой с длинными светлыми волосами.
Когда-то давно, шестнадцать лет назад, он, двадцатидевятилетний питерец, жил себе, не зная забот. Играл в компьютерные игры, тусовался с игровиками и инсталляторами, занимался конным спортом, дзюдо, учился владеть холодным оружием. И мечтал, страстно мечтал оказаться однажды в Японии начала семнадцатого века, в период становления третьего сегуната Эдо бакуфу – сегуната великого Токугава, о котором писал в свое время Джеймс Клавелл.
Говорят же – бойтесь желаний своих, ибо они исполняются. Впрочем, Ал не боялся. Не боялся брать у мужа сестры сомнительный эликсир, якобы способный перенести его в эпоху своего кумира, не боялся затем делать первые шаги в этом мире. На шее его висел амулет с обратным билетом, поэтому он не боялся почти ничего.
То есть, наоборот, теперь, когда Ал обжился и привык в Японии, он боялся как раз возвращаться. Он любил и был привязан к своей растолстевшей от частых родов жене Фудзико, обожал четверых детей, двое из которых были его родными.
Боялся оставлять их одних, боялся, что кто-то, видя его счастье, может попытаться разрушить его. Смертельно боялся за жену, когда вдруг начались преждевременные роды, и тройня застряла у нее поперек живота. Тогда, ходя вокруг дома и пытаясь по отдельным звукам понять, что же у них там на самом деле происходит, Ал мучительно страдал оттого, что больно ей. В этот момент он с охотой поменялся бы местами с любимой женщиной, но Бог – ни японский, ни русский – не дал ему такой возможности.
Потом вышел замковый доктор и предложил выбрать из двух одинаково ужасных вариантов один: либо он достанет детей из чрева, разрезав их внутри на куски, и спасет этим самым Фудзико, либо вскроет ей живот и вытащит еще живых детей, но тогда уже не будет возможности спасти любимую.
Умирая от жалости к еще не рожденным, но уже таким дорогим им детям, Ал все же приказал спасать любимую женщину. И, чудо, по кускам удалось вытащить только двоих первых девочек, третьего, пацана, доктор аккуратно повернул, после чего Амакаву благополучно появился на свет божий, а Фудзико осталась жива.
С тех пор они стали жить всемером, не считая слуг и частенько наведывавшегося проведать внучек и правнуков деда Фудзико и Тахикиро Хиромацу. Семеро – это он сам, Фудзико, старший приемный сын Минору, дочка Гендзико (оба ребенка на самом деле дети Фудзико от первого брака, официально его дети), дочка Марико, сын Амакаву и наложница Ала и одновременно с тем сводная сестра Фудзико Тахикиро. Крепкая и дружная семья.
Еще один ребенок, родившийся на следующий год после Марико, умер в младенчестве. И о нем почти не вспоминали.
Ал отлично знал, что готов жизнь отдать за своих домашних, и даже за старого брюзгу и убийцу каких мало Хиромацу, но одновременно с этим он не переставал думать о возможности возвращения.
Глава 4
Сад наслаждений
Самурай может быть образцом смелости на поле боя, но к чему он при дворе, если не умеет держать себя в обществе и не знает правил хорошего тона?
Госпожа Осиба склонила красивую головку на грудь спящего юноши. Ее новый любовник был поистине прекрасен, стройный и обворожительный, точно женщина, вакасю[6] обладал потрясающим голосом и исполнял женские роли в театре Кабуки. Осиба погладила нежную кожу юного красавца, устраиваясь удобнее. Прошлая ночь была волшебна, и они творили настоящие чудеса. Светила луна, благоухали пионы под окном, в саду пели птицы, а в соседнем домике спала ее крохотная дочь, которую не могли не привлечь доносящиеся из беседки звуки.
Когда госпожа Осиба была маленькой, она всегда подсматривала за матерью и старшими сестрами. А смотрела ли Юкки? В какой-то момент ей показалось, в домике напротив кто-то подвинул амадо, но она не была уверена. Ночь любви могла заставить маленькую больную Юкки выбраться наконец из своего чудного сна, проснуться и вновь стать нормальным ребенком.
Нет, Осиба выругала себя. Нельзя думать о Юкки как о ненормальном ребенке. Нет, ее Юкки не дурочка, не умалишенная. Она заколдованная принцесса, которую обязательно расколдуют не сама мама, так какой-нибудь святой человек, к которым Осиба время от времени возила Юкки, но пока все было безрезультатно.
А ведь еще совсем недавно, буквально два года назад Юкки была таким красивым и живым ребенком! Такой красивой, что многие считали, что вскоре она перещеголяет родную мать.
Госпожа Осиба вздохнула. Теперь уже немудрено и перещеголять, после несчастья с дочерью она потеряла почти половину своих некогда роскошных волос, утратила сон и аппетит, была вынуждена покинуть свет и уединиться с маленькой Юкки в отдаленном имении мужа.
Нет, несмотря на свои сорок семь лет, она все еще блистала красотой и о ней помнили как о возлюбленной самого Тайку и матери его наследника Хидэёри. Ее муж Дзатаки, которому после отъезда любимой жены хоть и пришлось делить ложе с многочисленными наложницами, до сих пор был неравнодушен к Осибе. Время от времени навещает ее или просит приехать хотя бы ненадолго в Эдо, где он должен был находиться вблизи своего брата сёгуна Токугава-но Иэясу.
При воспоминании о сыне Осиба невольно сжалась, чуть было не разбудив любовника. Ее сын, ее ненаглядный Хидэёри так и не получил наследство своего великого отца, а ее нынешний муж не мог поднять мятеж с целью возвращения власти сыну Тайку, так как дал клятву сегуну Токугава-сан, став его преданным вассалом.
Не мог помочь и орден «Змеи», в котором госпожа Осиба состояла с самого детства. Не хотел помочь сыну Хидэёри, так как считал его недостаточно сильным и способным удержать власть в своих руках, и не мог или не хотел помочь последней надежде Осибы – Юкки.
Впрочем, с орденом всегда было непросто общаться, они выходили на связь когда хотели сами, и что бы ни делала Осиба, ей не удавалось по своему желанию выманить их на разговор, а как бы славно было. Хотя воины «Хэби»[7] могут оказаться где угодно, в любой провинции, под любым именем, под любой личиной. А значит, почти невозможно предположить, что они не знают о несчастье, постигшем девочку из правящей династии. Возможно, они чего-то выжидают, у них пока нет возможности вмешаться или их посланцев следует ожидать с минуты на минуту.
Осиба услышала шаги в саду и поняла, что служанка готовит ванну для Юкки. Осиба не боялась оставлять дочь одну, так как ее личная служанка спала на пороге домика, в котором постелили на эту ночь Юкки.
Одна мудрая монахиня, к которой Осиба возила дочь, предположила, что девочку могли бы пробудить к жизни прекрасные вещи, такие, от которых замирает сердце и хочется плакать, смеяться, хлопать в ладоши или танцевать. Девочку следовало поразить чем-нибудь необыкновенным.
Поразмыслив над советом святой женщины, Осиба пришла к выводу, что такое лекарство могло бы действительно излечить Юкки, после чего мать начала приглашать в дом известных музыкантов и танцовщиц, садовники наполнили сад изумительными цветами, и легкокрылые бабочки, разведенные здесь китайским мастером садов, порхали с цветка на цветок, вдруг раскрываясь перед глазами изумленных людей, сверкая лазурью своих огромных крыльев. В ручейках плескались золотые и алые рыбы, и черные черепахи высовывали свои змеиные головы из воды в поисках подачки.
Несмотря на то что Осиба уже месяц как жила во всем этом великолепии, ее сердце то и дело замирало при виде прекрасного цветка или севшей на рукав кимоно стрекозы с огромными глазами и прозрачными крыльями. Ее душа то взлетала к небесам, то толкала прекрасную женщину писать любовные стихи, но вся эта красота, все эти чудеса совершенно не трогали маленькой девочки, для которой собственно и затевалось все это.
Юкки жила в этом чудесном месте не видя, не понимая, не осознавая окружающей ее красоты. Ее хорошенькое личико оставалось безучастным и к изысканным лакомствам, и к роскошным шелкам кимоно. Ее не радовала музыка, не интересовали танцовщицы, не забавляли представления театра. Ее вообще ничего не интересовало в этом мире. Да и видела ли она что-нибудь из того, чем окружила ее любящая мать?
Два года в этом аду. Два года с дочкой, больше напоминающей роскошную дорогую куклу, чем шестилетнего ребенка. Осиба была в отчаянии.
Два года назад, когда она и Юкки отправлялись в храм Канон на Белой горе, на них напали разбойники. Мать и дочь ехали в одном паланкине, и Осиба пыталась закрыть собой девочку, мешая ей разглядеть происходящее. Но Юкки все равно все видела. Один за другим падали их самураи, сраженные разбойниками. Их паланкин сначала несколько раз тряхнуло, после чего он завалился на землю и загорелся. Мать вытащила дочь, и вместе они бросились к ближайшей канаве, откуда и наблюдали за происходящим.
Двое самураев из их личной охраны бились около брошенного паланкина, который вдруг запылал, отменяя ночь. Осиба слышала, что это родные братья, должно быть, от этого их движения и казались такими слаженными и точными. Один наносил разящий удар сверху вниз, и другой тут же прикрывал его, обрушивая свой меч на подоспевших негодяев, носильщик попытался бежать, но получил стрелу между лопаток, другие валялись под кустами, в ужасе глядя на картину побоища. Начальник охраны, стоя посреди поля боя, отстреливал ронинов из лука, Осиба пожалела, что рядом с отважным героем нет никого, кто мог бы прикрывать его щитом.