Зря говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает — попадает, да еще как… Этот Алексей Владимирович еще большим подонком, чем Игорь, оказался — лейтенант просто попользовался Людой и бросил ее, а «московский коммерсант» еще и обокрал девушку: все деньги, что Алевтина Васильевна дочке с собой в Питер дала, утащил, и даже магнитофон «Панасоник» — подарок к окончанию школы — забрал…
Совсем бы сломалась Людочка, если ее одна новая подружка не поддержала — Жанна, работавшая медсестрой все в той же больнице. Жанна была старше, опытнее, она взяла своеобразное шефство над Милой.
— Мужики — они все сволочи! — убежденно говорила Жанна Люде. — Но без них тоже никак. Значит, нужно быть хитрее их… С одной стороны, не будь такой доверчивой, а с другой — не теряйся и не комплексуй… Меньше бери в голову, чаще бери в рот — но разборчиво, и о своей пользе не забывай… Сама о себе не подумаешь — никто о тебе не подумает… Здесь, в Питере, такой закон: человек человеку друг, товарищ и волк…
Жанна жила в Ленинграде уже пять лет, имела опыт двух абортов и одного лечения от гонореи, поэтому она знала, что говорила… И хотя ее слова коробили немного Люду поначалу, все же Карасева потянулась к Жанне — с ней было легко и просто, и будущее представлялось не таким мрачным.
— Ничего, — утешала Жанна Милу, — мы тебе где-нибудь приличного жениха сыщем, они тут тоже попадаются, только зевать нельзя. Ну и дома, опять же, сиднем не сиди — под лежачий камень вода-то не потечет…
Жанна начала таскать с собой молоденькую подружку по разным вечеринкам, и однажды — это было уже в ноябре, счастье, казалось, снова улыбнулось Людочке — на какой-то весело гулявшей квартире с ней познакомился худощавый бородатый скульптор, которого звали Валерием… Валерий совсем не был похож ни на лейтенанта Игоря, ни на «коммерсанта» Алексея Владимировича — не обладал он такой смазливостью, но все же Миле понравился… С Валерием было интересно — он часами мог рассказывать о судьбах разных великих художников прошлого, знал кучу сплетен из жизни современных корифеев… О себе Валерий рассказал, что раньше он ваял «Ильичей в кепках и без» для колхозов, а теперь перешел на надгробия для кооператоров, поскольку на «Ильичей» спрос упал.
— А надгробия — их даже выгоднее делать, — серьезно объяснял Валерий Миле, которая не понимала, шутит скульптор или серьезно говорит.
— Ильичи и надгробия, — пожала плечами девушка. — Это же скучно.
— Зато вплотную приближено к народным массам, как и положено настоящему искусству! — хмыкнул скульптор, и Людочка поняла, что у этого парня все в порядке с чувством юмора.
Не в порядке у него было с другим — а с чем именно, Людочка поняла, уже когда переехала к Валерию, жившему в небольшом старом домике в Парголово. Половина дома была жилой, а во второй половине Валерий оборудовал свою мастерскую… Милочка начала сразу прибирать холостяцкий бардак и была поражена, когда нашла в какой-то старой коробке из-под обуви несколько дипломов за победы в престижных конкурсах, свидетельства с солидных выставок… Оказывается, Валерий был когда-то очень и очень модным и перспективным скульптором… Что же произошло потом?
Людмила набросилась на Валерия с расспросами, но тот только морщился, хмурился и пытался отшучиваться… Впрочем, довольно скоро Мила и сама догадалась о причинах творческого падения Валерия. Однажды Люда не вовремя вошла в мастерскую и застигла скульптора со шприцем в одной руке и резиновым жгутом на другой. Наркотики… Мила хоть и была совсем молодой, но работала-то все-таки в больнице, поэтому она все сразу поняла… Так вот, оказывается, почему Валерий, работавший много и плодотворно на ниве ваяния надгробий богатым кооператорам, жил очень скромно, безо всяких излишеств… «Допинг» съедал все его заработки… Вот тут бы и бежать Людочке, как минимум — от Валерия, а как максимум — вообще домой в Череповец из Питера, но не поняла она последнего, третьего предупреждения, не почувствовала, что город на Неве категорически не принимает ее…
Стыдно было Милочке домой возвращаться, да и Валерия стало жалко — он так плакал, так клялся бросить это свое пагубное пристрастие ради нее, Людочки… Она же не знала, что чаще бывает наоборот — тот, кто живет с наркоманом, как правило, сам однажды попробует наркотики, а попробовав, «втянется».
Вот и Мила как-то раз попробовала — хоть и страшно было, но уж больно интересно ей Валерий рассказывал о своих ощущениях, да и, как известно — запретный плод манит…
А кайф поначалу действительно был очень приятным, и все проблемы Людочки отступили куда-то на задний план, и стало легко и весело, и жизнь перестала ей казаться такой серой и несправедливой.
— Смысл жизни — в красоте жизни, — любил пофилософствовать после принятой дозы Валерий. — Жить нужно красиво, но не гоняясь за мишурой, а пытаясь постичь все внутренние противоречия жизни через красоту этих противоречий… Именно в противоречиях красоты и скрывается вся сущность гармонии… Познание же гармонии — это удел избранных… Человек рожден не для того, чтобы пить, есть и плодить себе подобных, потребляя окружающую среду, его же создавшую, а для того, чтобы постигать гармонию и получать наслаждение от этого процесса…
Слова Валерия звучали для Людочки словно музыка, они казались ей не бредом эстетствующего наркомана, а каким-то откровением, вершинами человеческой мысли… Хорошо, очень хорошо было ей в часы забытья, но — за все приходится платить… Постепенно пробуждения от «кайфа» становились все более тяжелыми — все вокруг казалось серым и мерзким, но потом словно лучик надежды прорезал мрачную пелену, когда Валерий молча протягивал ей шприц и жгут…
Иногда Людочке казалось, будто все, что происходит — происходит не с ней, не с Людмилой Карасевой, отличницей, красавицей и хорошей девочкой… На нее словно морок какой-то опустился, да и как иначе можно было объяснить все случившееся — за те полгода, как Мила уехала из Череповца, она сменила трех любовников, научилась постоянно врать матери и пристрастилась к наркотикам… А ведь она действительно была хорошей девочкой — способной, с добрым характером… Может быть, внутренний стержень ее слишком хрупким, слишком непрочным оказался? Кто знает… У каждого ведь свой запас прочности, сильных же людей не так уж и много… Слабых — гораздо больше, только далеко не всех их жизнь на излом пробует, многие так и живут до старости спокойно и правильно, даже не понимая, что судьба просто пощадила их, не подвергнув серьезным испытаниям.
А Милочка… Наверное, судьба решила, что этой девушке слишком много счастья и радости уже было отмерено в той, череповецкой жизни…
Сразу после Нового года Люда, позвонив маме на работу в зубную поликлинику и лихорадочно придумывая причину, по которой можно было бы не ехать в Череповец на «каникулы», услышала страшное известие — Алевтина Васильевна трагически погибла в автокатастрофе вместе с новым мужем, Юрием Сергеевичем… Смерть их была нелепой и жуткой — они возвращались на стареньком «Жигуленке» домой из гостей, Юрий Сергеевич выпил там несколько рюмок, реакция его притупилась, а навстречу по дороге попался «МАЗ» с абсолютно пьяным водителем. Лобовое столкновение — и тела погибших пришлось извлекать, разрезая автогеном искореженный кузов…
Как она добиралась до Череповца — Людочка помнила смутно. Хорошо еще Валерий был все время рядом, пытался разговаривать с ней, как-то тормошить.
— Ты поплачь, поплачь, Людочка, легче будет, — убеждал ее скульптор. — Ты покричи, повой в голос, дуреха, только не молчи…
Но Мила словно закаменела и даже на похоронах не проронила ни одной слезинки.
И лишь после возвращения в Питер ее прорвало. Она рыдала отчаянно и страшно, потому что поняла — со смертью мамы сгорел последний мостик в ту хорошую прежнюю жизнь, в которую она еще подсознательно хотела вернуться…
Валерий утешал ее, как мог:
— Смерть, наверное, лучшее, что есть в этой жизни… Смерть заставляет человеческую особь воздержаться от проявления всей мерзости и гнусности, которые в ней, в этой особи, сокрыты… Тем же людям, в которых мерзости мало — даруется случайная мгновенная смерть, как легкий переход к иной субстанции…
Людочка плохо понимала, что он говорит, но была благодарна ему за простое человеческое сочувствие, которое скульптор выражал, уж, как умел.
Шок, вызванный гибелью мамы, не смог заставить Людочку совсем бросить наркотики, но по крайней мере она стала стараться «ширяться» реже — только тогда, когда уж совсем тоска к горлу подступала… Старалась Мила ограничивать и Валерия — она даже с работы уволилась, чтобы быть все время рядом с ним. Денег, оставшихся от мамы в наследство, могло хватить еще на несколько лет той жизни, которой Людочка жила с Валерием… Скульптор начал понемногу обучать Милу азам своего ремесла, она стала помогать ему в работе — а ее хватало, коммерсантам и кооператорам почему-то все чаще и чаще требовались надгробия.
Незаметно пролетел год (летом 1991-го Людочка, конечно, ни в какой институт документы не подала) — он очень изменил Милу, очень… Одноклассники бы ее теперь, наверное, не сразу даже и узнали… Кто знает, может быть, так и сожгла бы себя Милочка наркотиками, и ее история закончилась гораздо раньше, но судьбе было угодно помучить ее подольше…
Однажды февральской ночью в парголовский домик, где по-прежнему жили Валерий и Люда, ворвались четверо в масках:
— К стенке, падлы, к стенке!
Людочка спросонок не могла ничего понять, Валерий дернулся было к тяжелой кочерге, стоявшей у печки, но резкий удар ногой опрокинул его на пол.
— Ишь ты, наркот, а шустрый… Где деньги, пидор?! Где бабки? Сожгу падлу!
Человек в маске схватил Валерия за волосы и ткнул лицом в раскаленную еще дверцу печки… Скульптор страшно замычал, в комнате запахло паленым волосом. Мила закричала, бросилась было к окну, чтобы, выбив его, позвать на помощь, но другой верзила в маске перехватил ее на бегу, сбил лицом в пол, завернул руку за спину и задрал до пояса фланелевую ночную рубашку, под которой ничего больше и не было…
— А бабеха-то — ничего, — сказал грабитель, поглаживая Людочку по голому заду. — Может, вдуем ей шершавеньких?
— Заткнись! — оборвал его тот, что возился с Валерием.
Он связал руки скульптору, засунул ему в рот грязную тряпку и рявкнул двум остальным парням в масках:
— Чего встали-то, как в зоопарке! В коробках пошебуршите, баксы должны быть здесь, эта сучка только вчера меняла…
Эти двое неумело обыскивали домик минут тридцать, и все это время сидевший на Миле верзила тискал ее груди, бедра, живот, не обращая внимания на стоны и извивания.
— Слышь, кончай жамкаться, — остановил его тот, кто, видимо, был в шайке за старшего. — Давай-ка лучше, поспрошай ее поплотнее насчет «бабулек»…
Сам же главарь начал избивать ногами Валерия, который сначала стонал под ударами, а потом замолк.
— Надоест, падла, скажешь, где бабки, — хрипел бандит, не замечая, что скульптор уже без сознания. — Скажешь, тварь, куда денешься…
Между тем тот, который держал Милу, перекрутил ей руки веревкой и подвесил девушку к потолочной перекладине:
— Где баксы, сука?!
Людочка, конечно, знала, где лежали деньги, но если грабители заберут их — на что тогда жить? Мила замотала головой:
— У нас ничего нет, правда!
Главарь шагнул к ней и ударил кулаком в живот:
— Порву заразу!
Людочка заплакала. Бандит взглянул ей в лицо, и снова подошел к неподвижно лежавшему на полу Валерию:
— Слышь, сучка, либо ты говоришь, где деньги, либо твоему козлу — пиздец!
В руке бандита сверкнуло лезвие ножа, которое уперлось в горло скульптору.
Подвесивший Милу к потолку налетчик резко дернул девушку за волосы на лобке:
— Колись, соска ебаная!!
Мила забилась от боли и закричала:
— Отпустите, отпустите, я скажу…
Ее мучитель отпустил веревку, и Людмила упала на пол.
— Ну!… — налетчик ногой перевернул ее на спину и наклонился к ее лицу. — Давай, рожай, прошмандовка!
— Деньги под половицей, у входной двери, — еле слышно прошептала Мила.
— Давно бы так…
Грабители быстро вскрыли пол и извлекли из чайника пакет с долларами. Их там было четыре тысячи триста восемьдесят семь — мамино наследство и последний гонорар Валерия за законченное надгробие.
— Все, уходим!
— Этих кончить?
— Да на хуй они нужны, мараться о них… Наркоты — сами сдохнут…
— Может, бабу распишем? Пердальник-то у нее смачный…
— Уходить пора, после расслабимся…
Когда налетчики ушли, Людочка кое-как распутала веревку на руках и подползла к Валерию — скульптор по-прежнему был без сознания… Мила дотащила его до постели, а потом побежала к телефону-автомату. Милицию вызывать она не решилась, позвонила знакомой врачихе из Мариинской больницы. Знакомая пообещала приехать утром и действительно приехала, вот только Валерий до утра не дотянул…
Допросы в милиции, хлопоты с похоронами Валерия, полное отсутствие денег и некоторая помощь со стороны этой самой врачихи из Мариинки помогли Людочке пережить «абстинентную ломку» — ей было очень худо, но она держалась, твердо решив слезть с иглы.
Надо было куда-то устраиваться на работу. Но куда? Снова идти в санитарки Милочке не хотелось — слишком уж эта работа была грязной и унылой. Да и платили за нее сущие гроши…
Помогла ей снова Жанна, оставившая к тому времени медицину ради, как она выражалась, «коммерции». По рекомендации Жанны Людочку взял продавщицей в ларек азербайджанец Мамед — маленький и круглый, словно мячик. Ларек, снабжавший трудящихся пивом, сигаретами и разной другой мелочью, располагался на месте бойком — у станции метро «Ломоносовская», наторговывать дневную норму выручки было не очень сложно, и два месяца все шло нормально, можно даже сказать — хорошо… Но в начале мая 1992 года судьба снова пнула девчонку — однажды вечером к Людмиле в ларек влез Мамед, от которого явственно тянуло анашой.
— Ты чего? — удивленно спросила Мила, у которой до того никаких конфликтов с маленьким азербайджанцем не было.
Мамед молча расстегнул ширинку, извлек оттуда член, схватил Люду левой рукой за волосы и дернул на себя:
— Луби!
А у Милы в руке был столовый нож, которым она собиралась хлеб резать, чтобы вечерний бутерброд себе смастерить… Вот этим ножом она инстинктивно и махнула по мужскому достоинству Мамеда. Хлынула кровь…
— Ай, билядь, что сделала?! — охнул разом побелевший азербайджанец и обессилено опрокинулся в угол на упаковки с пивом и «кока-колой».
Увидев, что дверь в ларьке больше никто не загораживает, Людмила, не помня себя, выскочила на улицу и бросилась к метро…
Ей хватило ума не бежать домой — спустя час после инцидента с Мамедом, Мила позвонила Жанне. Несмотря на позднее время подружка не спала:
— Ну ты даешь, Милка, наломала дров! Все азеры на ушах, тебя ищут… Домой не возвращайся, ко мне — тоже не надо, они уже приезжали. Злые, как собаки… Из-за тебя и на меня еще наехали… Я тебя, конечно, понимаю, но — могла бы и отсосать, не отравилась… Что ты за девка такая непутевая, одни проблемы и у тебя, и у тех, кто с тобой рядом… Ладно, не переживай, подружка… Вот что: ты перекантуйся эту ночь где-нибудь, а завтра мне позвони, я тебя попробую с одним человеком познакомить — он может помочь… Только раньше часа дня мне не звони — меня все равно дома не будет…
Ночь Люда провела в аэропорту, пытаясь заснуть в неудобном кресле. Сон, конечно, не приходил… У нее болела голова, сердце бухало как после долгого бега, тело все время покрывалось испариной… Несмотря на то, что два месяца Мила не притрагивалась к наркотикам, ей вдруг снова очень захотелось «забыться», расслабиться… Деньги у нее с собой кое-какие были — Мамед как раз накануне с ней за второй месяц расплатился… У стойки бара крутился некий тип в кепке с рыскающими глазами — а Мила давно уже научилась по повадкам распознавать торговцев «кайфом».
«Может, подойти к нему?… Нет, нет, нет!!!»
Она решительно стиснула коленки руками и начала уговаривать себя, как уговаривала ее когда-то мама, если Людочка разбивала себе ножку или ручку: «Потерпи, маленькая, потерпи, все пройдет…»