— Нет. Спасибо, но я, пожалуй, уже попил — на много месяцев перед. Пора трезветь. А откуда, кстати, такое богатство? В Джамахирии сухой закон отменили?
Лена рассмеялась и закрыла бар.
— Это нам из посольства подкидывают, у дипломатов особое снабжение… Они — нам, мы — им что-нибудь из Союза привозим. Натуральный обмен…
Прощаясь, они еще долго целовались, договаривались встретиться на следующий день, потом Андрей ушел с виллы, так и не увидев на ней никого из сотрудников Аэрофлота. До гостиницы он добрался уже во втором часу ночи. В администраторской, мимо которой ему пришлось пройти, несмотря на позднее время, еще сидела Алла Генриховна. Супруга начфина окинула его осуждающим взором, но ничего не сказала.
Дома так никого и не было — Кирилл, видимо, где-то загулял, — и Андрей, в одиночестве наскоро перекусив на кухне, лег спать. В эту ночь он спал спокойно и глубоко, кошмары не потревожили его ни разу.
Утром его разбудил протяжный крик муэдзина, вылетавший из динамиков новой, недавно построенной напротив гостиницы мечети. Андрей вскочил с постели, быстро умылся и побежал в столовую на завтрак. Кормили в столовой очень даже неплохо, официантками, поварихами и посудомойками здесь работали жены советских офицеров. Чтобы получить место в столовой, им приходилось по нескольку месяцев простаивать в своеобразной «живой очереди». Как ни малопрестижна была эта работа для женщин, большинство из которых имели институтские и университетские дипломы, но все же за нее платили какие-то деньги, ну и, опять же, время шло быстрее. Ведь если только сидеть в квартире и ждать мужа с работы — свихнуться от скуки можно.
После завтрака Обнорский заскочил в Аппарат, узнал, что его официальное представление генералу Кипарисову и полковнику Сектрису состоится в 16.00, и вернулся в гостиницу. В своей комнате он сел за маленький письменный стол, положил перед собой чистый лист бумаги, авторучку, достал сигарету и глубоко задумался. Фактически он оказался в роли сказочного персонажа, перед которым стояла задача «пойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что». И тем не менее с чего-то надо было начинать.
Обнорский нарисовал в центре листа большую букву «И» и закурил, глядя на нее. Неожиданно ему вспомнились слова большевистского лидера Кирова. Много лет назад в турпоездке в заполярном Кировске Андрея от скуки занесло в домик-музей Сергея Мироновича, где он, слоняясь по комнатам, наткнулся на плакат с цитатой: «Гора только издалека кажется неприступной, а подойди к ней, начни взбираться — сам не заметишь, как окажешься на вершине». А большевики, надо отдать им должное, цели достигать умели.
Цель. Нужно определить цель…
Обнорский обвел букву «И» квадратной рамкой и начал внутренний разговор с самим собой:
«Итак… Вариант добровольного самоубийства мы отбрасываем. Значит, Илью вынудили уйти из жизни. Кому и зачем это могло понадобиться? Ливийцы… Нет, в это как-то не очень верится… Если Илья, предположим, выполнял какую-то деликатную работу, не понравившуюся местному Истихбарату, не стали бы они гасить его так — слишком сложно, слишком мудрено. Если уж они действительно решили бы Илью убрать (хотя зачем — выгоднее же задержать, подловив на чем-нибудь, а потом торговаться с советской стороной), то скорее всего был бы вариант „несчастный случай“ или — нападение на улице каких-нибудь уголовников… Тем более что Новоселов умер в выделенной ему квартире в советском городке в Гурджи — там же все на виду, все друг друга знают… Чужих ливийцев обязательно заметили бы… А если они наехали на него где-то в другом месте? Шантажировали? Ну да, а потом отпустили домой, чтобы он там газом подышал, — нет, это ерунда, Илья обязательно пошел бы к особисту. Да и вообще — не стал бы Истихбарат такой дурью маяться… Всякое, конечно, бывает, но это направление маловероятно. Маловероятно…»
Андрей встал из-за стола и начал ходить по комнате из угла в угол.
«Продолжим. Предположим, его убрали наши… Зачем? Допустим, Илья сунул нос куда-нибудь не туда, Системе это не понравилось и… Могли наши комитетчики или грушники сварганить инсценировку самоубийства? Теоретически, конечно, могли, эти ребята еще и не такое могут… Но опять же — зачем? Зачем Системе городить такой огород, если Новоселова легко можно было бы просто отозвать из Ливии в Москву под каким-нибудь предлогом, там все, что нужно, из него выпотрошить и уж только потом… Это если Илья где-то перебежал дорогу конторе, то есть организации… А если он влез в частные дела каких-нибудь частных лиц? Вот тут уже теплее… Частная инициатива — это совсем другое дело, за частной инициативой не стоит Система, а только в лучшем случае несколько человек… Частная инициатива…»
Обнорский снова сел за стол и обхватил голову руками.
«Здесь у меня появляется хоть какой-то шанс. Систему в одиночку не переиграешь, это только в фильмах бывает, а вот частника… С частником можно попробовать потягаться… А вдруг это все-таки Система?…»
Андрей закурил новую сигарету и откинулся на спинку стула. Никакого опыта оперативно-следственной работы по раскрытию убийства (а вынуждение к самоубийству — это то же самое убийство) у него не было. Правда, в отпуске он все же не только пил водку, но и осторожно попытался проконсультироваться по методике раскрытия преступлений у Сереги Челищева (он все же следователем горпрокуратуры работал, как раз, кстати, убийства расследовал) и Женьки Кондрашова — опера угрозыска. Ребята думали, что Обнорским движет обычное любопытство дилетанта, и отвечали на его вопросы в основном шуточками, но тем не менее что-то все же рассказали.
Как там у них по науке-то? «Сначала нужно танцевать от места совершения преступления» — так, кажется, Серега говорил? Значит, нужно внимательно осмотреть квартиру Ильи? Это нам не подходит. Осматривать нужно было сразу после его смерти, а сейчас там уже другая семья живет, квартир в Гурджи не хватает… Стало быть, место осматривать мы не будем — и смысла особого нет, реальной возможности. Нет, можно, конечно, познакомиться с семьей, которая там теперь, напроситься в гости… Но — смысл? Только время тратить и ненужные подозрения у разных людей вызывать… Так… Поехали дальше. «Отработка ближайшего окружения»… Мне нужно шаг за шагом изучить весь образ жизни Илюхи в Триполи, узнать, как к нему относились, были ли у него какие-то конфликты, установить его знакомства… Необходимо узнать, замечал ли кто-нибудь в его поведении какие-то отклонения от нормы, а если такие случаи были — чем они вызывались… Хорошо. Но начинать нужно все-таки с его контактов…
Обнорский нарисовал вокруг буквы «И» несколько квадратиков и провел к ним стрелки.
«Контакты… Какие проблемы у меня могут быть при выявлении круга его знакомств? Самые очевидные: во-первых, если начать спрашивать всех подряд, у меня могут резонно поинтересоваться — твое-то какое дело, милый? Может возникнуть такой вопрос? Элементарно… Во-вторых, народ здесь зашуганный, хабиры запросто меня за шпиона примут и особисту стуканут — со всеми, как говорится, вытекающими… Надо это мне? Нет, мне это как раз не надо. Значит, интересоваться нужно осторожно, как бы случайно, невзначай…»
Андрей глубоко вздохнул — хорошо киношным сыщикам: пришел к людям в пиджаке, с галстуком и красной книжкой, скроил морду позначительнее — и все тебе немедленно рассказывают… А здесь — попробуй-ка… Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что…
Обнорский вдруг почувствовал, как на него наваливается усталость, видимо, этим и воспользовалась подленькая мысль, скользнувшая в мозг: «А может, и не стоит во всем этом копаться? Илью уже не вернешь, стена лбом не прошибается…»
Андрей вскочил и сердито замотал головой — мыслишка сразу же исчезла, словно испугалась его реакции. Обнорский помахал руками, поприседал, несколько раз нанес удары ногами невидимому противнику и почувствовал, что кровь быстрее побежала по жилам. Он сходил на кухню, включил электрочайник и бросил в найденную в буфете чашку две ложки растворимого кофе, привезенного из Союза.
Горячий кофе (хоть и дерьмовый) взбодрил его. Андрей вспомнил, какой кофе они с Ильей пили в Йемене — настоящий, крепкий, после маленькой чашечки, выпитой в пять вечера, трудно было уснуть и за полночь…
Он вернулся к столу и снова склонился над листом бумаги.
«Допустим, Илюхины связи я потихонечку установлю. Что дальше? Как пишут в детективах, нужен мотив убийства. В нашем случае — мотив доведения до самоубийства, что сути дела не меняет. Все равно все упирается в мотив. Мотив… В нем ключик к разгадке, только где его искать? Кому мог помешать Илья? Из-за чего вообще убивают?»
Андрей нарисовал в свободном нижнем углу листа цифру «1» и прикрыл глаза.
«Во-первых — из ревности. Ребята говорили, что этот мотив до сих пор один из самых популярных. Мог Илья здесь с кем-нибудь схлестнуться из-за какой-нибудь женщины? Маловероятно, но мог. Сколько он здесь успел пробыть? Почти четыре месяца. Вполне достаточный срок, чтобы сперма в башку ударила — тем более что именно в первые месяцы тяжелее всего без бабы. Потом как-то привыкаешь, а сначала — просто беда. Ну, предположим, не удержался и трахнул здесь кого-то, чью-нибудь жену. Об этом узнал муж и… И что? Уговорил уйти из жизни, чтобы не разрушалась ячейка советского общества? Бред какой-то. Не складывается. Хотя…»
Обнорский вдруг вспомнил две переводческие байки, рассказанные ему кем-то из коллег в Краснодаре. В одной речь шла о жене какого-то хабира, которая в кого-то втрескалась и на этой почве однажды застрелила собственного мужа из его же пистолета. Самое любопытное заключалось в том, что вся эта история впоследствии была представлена самоубийством. Андрей уж и не помнил, как этой женщине удалось выкрутиться, но ее в результате никто ни в чем обвинить не смог. Или не захотел… Скорее всего не захотели «волну поднимать», все-таки самоубийство — это, конечно, плохо, но убийство в группе советских специалистов за рубежом — просто полный мрак.
Другую байку он помнил лучше, ее рассказывал тот майор Доманов, который объяснял Андрею тонкости, связанные с возрастом женщин. Дело было, кажется, в Сирии. Или в Ираке? Не так уж это и важно. Короче говоря, у одного веселого парня, молодого перспективного военного переводчика, начался роман с женой некоего хабира, причем дама была уже, что называется, не девочкой — чуть ли не на пятнадцать лет старше этого переводяги. В общем, трахались они себе и трахались, все было очень хорошо, пока срок командировки переводчика не подошел к концу. В день отъезда собрал он чемоданчики и из дома вышел к автобусу — в аэропорт уже пора было отправляться, — а в этот момент хабирша, любовница его, с восьмого этажа головой вниз ему под ноги бросилась.
Она в том же самом доме жила, что и парень этот… Хабирша, естественно, умерла — до больницы довезти не успели. А переводягу отовсюду поисключали-повыгоняли, говорят, он спился потом совсем… Больше всего в этой грустной истории Обнорского, помнится, поразило то, что так же повыгоняли-поисключали отовсюду и мужа — хотя его-то вроде бы за что? За утраченную бдительность и халатность, приведшую впоследствии к гибели члена семьи военнослужащего?
Андрей грустно усмехнулся — тут ему в голову полезли еще какие-то байки переводяг про любовь и ревность: как в Мозамбике «шведская семья» образовалась, как в Алжире два старших лейтенанта женами махнулись, вспомнилась и йеменская дуэль на топорах двух летчиков из Бадера. В общем, не стал Обнорский зачеркивать нарисованную на листе цифру «1», но рядом с ней поставил вопросительный знак.
Нарисованная им под единицей двойка обозначала убийство из корыстных соображений.
«Это совсем нереально. Что с Ильи было взять? Йеменские денежки у него давно кончились, на „Выстреле“ он получал — только-только на еду хватало, а в Ливии всего ничего пробыл. Не на что у Новоселова было зариться. Если он только не нашел древний финикийский клад где-нибудь в Сабрате во время экскурсии. Нет, денег у Ильи быть не могло — таких, чтобы из-за них его на тот свет отправить…»
Андрей тонкой линией перечеркнул двойку и нарисовал цифру «З».
«А если все-таки спецслужбы? Новоселов был ключевым фигурантом в какой-нибудь сложной комбинации, и… И что? Нет, это ерунда. Не такой уж важной птицей был Илья… Какие, в жопу, спецслужбы? Он был обычным переводчиком, сидел себе на „Выстреле“, потом поехал в Ливию на заработки… Если бы он после окончания ВИИЯ попал бы в ГРУ или КГБ, то обязательно на пару лет исчез бы из поля зрения, а он никуда не исчезал — ребята от него регулярно приветы передавали… Малореально».
Перечеркивать тройку Обнорский все же не стал, но поставил рядом с ней два вопросительных знака, обозначавших крайнюю степень сомнения.
«Но что же тогда? Если не ревность, не корысть и не спецслужбы — тогда что? Что-то другое. Другое…»
Андрей нарисовал цифру «4» и несколько раз подчеркнул ее… Ответ на вопрос, чем могло быть это «другое», надо было искать в связях Ильи.
Круг замкнулся, не принеся Обнорскому никаких открытий. Он почувствовал, как его неудержимо потянуло в сон, и решил прилечь на кровать — вроде и не делал ничего, только за столом сидел и из угла в угол ходил, а вымотался так, будто огород перекапывал. Даже в пот бросило…
Уже задремывая, Андрей задал себе еще один вопрос:
«Как все-таки можно было заставить Илью добровольно покончить с собой прямо накануне приезда в Триполи Ирины? Ирина…»
Какая-то мысль мелькнула у него в мозгу, но уцепиться за нее Обнорский не успел — он уже спал, свесив с кровати руку…
Во сне он увидел Назрулло и Илью — они сидели в каком-то огромном зале за столом из черного мрамора и играли в коробок. Андрей попытался крикнуть им что-то, но у него пропал голос, махнуть рукой тоже не получилось — не поднималась рука… А ребята не замечали его — подкидывали коробок один за другим над черной полированной поверхностью и беззвучно смеялись — молодые, красивые, оба в чистой йеменской, песочной форме… Обнорский, не предпринимая больше попыток привлечь их внимание, долго смотрел на ребят, пока их фигуры не растаяли в появившемся откуда-то в зале голубоватом тумане. Андрею не было страшно, хоть он даже во сне помнил, что Илья и Назрулло — уже в стране мертвых. Обнорский только удивился, что они сидят вместе — ведь один был потомком христиан, другой — мусульман. Вроде бы разные у них загробные миры должны быть… Или не добрались до них еще ребята, ждут чего-то?…
Разбудил его громкий стук в дверь — Андрей ошалело подскочил на кровати и бросился открывать. На пороге его комнаты стоял незнакомый парень в ладно сидящей светлой легкой форме, естественно, без знаков различия. Парень был на полголовы пониже Обнорского, его, наверное, можно было бы назвать красивым, если бы не излишняя рыхлость фигуры и чуть слащавое выражение лица. Кудрявые темно-русые волосы и розовые гладкие щеки делали его похожим на слегка повзрослевшего херувима. Херувим протянул ему руку и улыбнулся, обнажая мелкие ровные зубы:
— Здорово! Обнорский? Меня Кириллом зовут, соседями теперь будем!
Выродин излучал дружелюбие и приязнь радушного старожила к новому соседу. Однако долгого разговора по случаю знакомства не получилось — Кирилла, оказывается, поймали по дороге в гостиницу, референт велел посмотреть, не уснул ли там Обнорский: через пятнадцать минут его Киприсову с Сектрисом представлять, а его все еще нет в Аппарате.
Андрей глянул на часы и чертыхнулся — долго же он проспал — на обед опоздал, на представление начальству почти опоздал. За минуту он переоделся в такую же, как у Кирилла, светлую форму; несмотря на то, что на дворе стоял октябрь, в Триполи было еще довольно тепло. Застегивая на ходу широкий ремень брюк, Обнорский помчался вниз по лестнице и выскочил из гостиницы, едва не сбив с ног степенно входившую в нее Аллу Генриховну, — разминуться удалось в последний момент. Впрочем, если бы они столкнулись, то неизвестно еще, кто кого сбил бы с ног, — монументальные формы супруги начфина навевали ассоциации с гордым авианосцем, который не протаранить всяким там крейсерам…