Сазан молча смотрел на директора. Это было резонное соображение. Очень резонное. Сазан снял трубку и позвонил человеку, с которым говорил полчаса назад.
— Алло? Это Сазан. Прости, что опять беспокою. У меня вот еще что: я прилечу в Белогорск (Сазан быстро подсчитал в уме время полета и четыре часа разницы) — часов в восемь утра. На чартерном самолете. Ты скажи им, чтобы они посадили самолет, когда мне надо, а не когда им удобно.;.
Сазан обменялся с невидимым собеседником еще парой фраз и опустил трубку на рычаг.
— Я хочу улететь, — сказал Сазан, взглянув на часы, — в одиннадцать вечера. — Не удержался и добавил:
— Еще не хватало, чтобы я по твоим делам летал за свои бабки! Да на меня пальцем показывать будут, если услышат, что я в твоем самолете хоть за пиво заплатил!
***Валерий прилетел в Белогорск в восемь утра. «Окно» аэропорт выделил без малейшего прекословия, хотя даже Нестеренко понял, что обошлось это аэропорту непросто: восемь утра было забитое время, и пилот (большую часть полета один-единственный пассажир ТУ-134 провел в кабине, глазея на приборы) в начале посадки молча показал Нестеренко пальцем вбок, туда, где в разрывах облаков был виден разворачивающийся лайнер.
— Внуковский, — сказал пилот, — отогнали на второй круг.
У трапа Валерия дожидался похожий на породистого дога «БМВ» и машина сопровождения:"форд" с мигалкой. Мигалка завертелась и взвыла, ворота с летного поля услужливо распахнулись: небольшой эскорт вылетел на трассу как раз тогда, когда на взлетную полосу с ревом садился внуковский аэробус, задержанный ради чартерного рейса из Рыкова.
Через сорок минут бешеной гонки машины подлетели к кокетливому особнячку в центре города, неподалеку от здания администрации края. Особнячок во время оно состоял на балансе Белогорского меткомбината и служил прибежищем для курсов кройки и шитья и тому подобных занятий. Теперь от старого особнячка не оставалось ничего, кроме стен, отреставрированных и покрашенных. Внутри располагалась гостиница, штаб-квартира нескольких фирм и бизнес-центр.
При входе в гостиницу Валерий немедленно зазвенел, а на арке импортного металлоискателя замигал тревожный оранжевый огонек.
— .! — с искренним огорчением сказал Валерий и выложил перед изумленными охранниками крупную пушку в потертой бархатной кобуре. Охранники все были в пиджаках и при галстуках и с почти человеческим выражением лица.
Сазан с изумлением вспомнил, что просто забыл оставить в Москве ствол: и тогда, когда улетал из Рыкова, и тогда, когда сел в Елизарове. Положительно, владение собственным аэропортом развращающе сказывалось на его привычках как авиапассажира. Сверкающий лифт вознес его на третий этаж, и через мгновение Валерий очутился в просторном, с иголочки отделанном офисе. Навстречу ему поднялся молодой еще человек в безукоризненном костюме салатного цвета, с серым галстуком, заколотым бриллиантовой булавкой.
— Леший просил тебя принять, — сказал молодой человек, — прости, что не мог вырваться в аэропорт. Дела, — и собеседник Сазана со счастливой улыбкой обвел рукой письменный стол, заваленный бумагами, и офисный телефон с великим множеством разноцветных кнопок.
Когда— то Сергей Бакай начинал простым рэкетиром. Теперь под его началом был один из крупнейших металлургических комбинатов России, и хотя налоги, уплачиваемые комбинатом, были неприлично малы, в негласной табели о рангах завод вскарабкался в первую пятерку лучших по качеству менеджмента. Рабочие у прокатного стана получали по тысяче баксов и про задержки зарплаты слыхали только по телевизору, как про событие столь же далекое, как уличные беспорядки в Майами.
Последним финансовым достижением Сергея Бакая было избрание на пост губернатора края бывшего начальника заводского управления.
Бакай достаточно нервно относился к своему прошлому, терпеть не мог, когда его называли не по имени-отчеству, а старым погонялом, и единственным признаком, выдающим нетрадиционную финансовую ориентацию хозяина завода, была фантастическая тороватость, с которой Бакай осыпал жителей края подарками и субсидиями. Было в Бакае что-то от бедуина, вольного жителя пустыни, с безумной щедростью угощающего в своем шатре путника, которого он сам не успел ограбить в пустыне.
По меньшей мере половина того, что было недодано государству налогами, было раздаваемо им народу от имени завода. И лично от имени Сергея Бакая.
— У меня к тебе странный вопрос, — сказал Валерий, доставая из дипломата белый листок, — эти цифры соответствуют действительности?
На листке были данные МВД по городу Белогорску: кривая потребления наркотиков за последний год.
— Чушь собачья, — сказал Бакай, вчитавшись (по правде говоря, он выразился куда более энергично), — если бы я так налоги составлял, мне бы давно руки-ноги оторвали! Не знаю, с какого потолка они это берут! Вот, — и красная ручка Бакая яростно прочертила по бумаге новую кривую, по крайней мере раза в два более крутую, чем предыдущая.
— Значит, дури стало больше?
— Ты за этим летел из Москвы? Дури везде стало больше. Белогорский рынок приносит сорок миллионов долларов в год — я считал. Думаешь, мне это нравится?
Рукав щегольского пиджака вновь описал широкую дугу.
— У меня завод. Я хочу, чтобы он нормально работал. Я плачу людям зарплату, и я хочу, чтобы они на нее покупали телевизор, а не анашу! Я хочу, чтобы дети нормальные росли! Я предлагал прежнему губернатору: давайте мы уберем всех этих подонков. Будет чистый, нормальный город, сюда со всей России приедут смотреть, что можно жить без дури! И знаешь, что он мне ответил?
Нестеренко на мгновение представил себе процедуру «убирания» наркоторговцев его добродетельным собеседником. И реакцию газет на процесс очистки города от нежелательных элементов с помощью «Калашниковых» и «узи».
— И что он ответил? — спросил Сазан.
— А, полетел в Москву за разрешением на обыск у меня на заимке. — Обыскали?
— А то как же! Ничего не нашли, все вверх дном поставили, павлинам хвосты повыдирали. Павлины-то чем провинились, а?
Сазан представил себе заимку в сибирской тайге, окруженную частоколом, полувымершую деревню снаружи и павлинов — внутри и кивнул, соглашаясь, что павлины ни в чем не провинились.
— Они все тут только и думают, как бы у меня не оказалось побольше власти. Как будто мне нужна власть. Мне не нужна власть! Мне нужно, чтобы мой завод работал как часы. Я не понимаю: мы не в Америке! Это пусть в Америке мафия торгует кокаином. Зачем у нас нормальному пацану кокаин? Нормальный пацан берет завод или банк и создает для него нормальные условия работы, делает так, чтобы поставщики поставляли сырье, а потребители платили за продукцию, потому что государство этого обеспечить не может и это должен обеспечить частный человек. И он получает деньги за то, что выполняет работу государства, и ему вовсе не нужно травить людей дурью. Ему нужно, чтобы его завод работал нормально.
Бакай говорил агрессивно, напористо, размахивая руками, и Нестеренко невольно залюбовался собеседником.
— А что делают эти отморозки, которые торгуют дурью, — продолжал Бакай. — Я каждый день жду, что на стол президента ляжет газета. И в этой газете будет написано, что в городе Белогорске в этом году сожрали порошка в три раза больше, чем в прошлом. И президент спросит: «А кто там такой гад в Белогорске?» И ему ответят: «А вот сидит там такой Бакай», потому что про Бакая все знают. И где я буду?
— А кто именно торгует дурью? — спросил Сазан.
— Груздь. Мишка Лимон. Жид торгует… Груздь теперь самый крупный.
— А он кто такой?
— Да он всегда тут был.
— А чем именно он торгует?
— Да всем. Мишка Лимон — тот в основном коноплей, а Груздь всем торгует. Жид из Москвы «колеса» возит, а Груздь у нас — универсал. От анаши до крека.
— А нельзя сказать, — спросил Валерий, — что за последнее время Груздь стал получать больше товара и что этот товар — героин?
— Можно, — сказал Бакай, — только это героин и опий. Афганская флора. Они сначала детишек травкой пользуют. Бесплатно. А потом детишки дистрибьюторами работают за дозу. Уж не знаю, кто у кого заимствовал идею — «Гербалайф» у пушеров или пушеры у «Гербалайфа». Я своего пацаненка за этим поймал.
— И?
— Ну и, — ответил Бакай, — больше ребятки Груздя к этой школе не подходят.
— А кто Груздю поставляет товар? Бакай пожал плечами.
— Я в это дело не вникал. У меня своих забот выше крыши. Возят какие-то, через Горный Бадахшан. Они проговорили еще около часа, и затем Сазан начал прощаться.
— Ладно, — сказал хозяин кабинета, стискивая ладонь Нестеренко в железном рукопожатии, — чем смогу, помогу. Ты тоже не пропадай. Я ведь вполне серьезно: все нормальные люди должны объединиться и вымести дурь из России. Пусть народ видит, кто языками чешет, а кто на него пашет. Но Нестеренко не заблуждался насчет рвения своего собеседника. Тот, возможно, и в самом деле был готов объявить войну наркотикам. Но не иначе как с предварительного благословения федеральной власти и в обмен на очень серьезные уступки. Например, если бы после такой войны Москва разрешила ему стать губернатором в крае, и без того беззаветно влюбленном в романтичного Робин Гуда, и не стала бы поднимать своего обычного воя по поводу криминализации России.
За меньшее, пожалуй, воевать ему не стоило. К вечеру того же дня Нестеренко вернулся в Москву.
Прошло два дня с того момента, когда Андрей Новиков, первогодок из воинской части номер сто тридцать, повстречался на стройплощадке с земляком из Ярославля.
Жизнь в части тянулась без примечательных подробностей: подъем, плац, старый грузовик, вывозящий ребят на стройку, вечером — казарма. Глава строительной фирмы торопился — видимо, надо было сдать объект в срок, и арендованные солдаты хоть и требовали постоянного присмотра, зато были крайне дешевой силой.
Даже бесплатные рабы обошлись бы строителю дороже — рабов было бы надо кормить, а тут за кормежку платило государство.
На третий день Андрей оказался в бригаде, которая делала бетонный подъезд к забору: устанавливала доски, которые должны были служить формой для бетона, равняла крупный гравий.
Бетонирование закончили часам к трем, после чего все сошлись на той мысли, что хватит работать и пора бы и выпить.
— Давайте я схожу в магазин, — предложил Андрей.
Скинувшись, солдаты вручили Андрею двадцать рублей с наказом акцизной водки не покупать, а купить то, чем торгуют в соседнем с магазином киоске: может быть, акцизные марки там были и поддельные, но опытным путем солдаты уже удостоверились, что от дешевого пойла в киоске еще никто не умирал.
Андрей скатал в трубочку вверенные ему бабки, перешел дорогу и углубился в лее.
Через березняк была уже протоптана изрядная тропинка — от магазина и к стройке, по этой-то тропинке и заторопился Андрей. Впрочем, шагал он недолго: как только деревья и повороты закрыли его от товарищей, первогодок быстро свернул в сторону и побежал направо, перепрыгивая через корни и время от времени нервно оглядываясь назад. Муха, с самого утра изнывавший за кустами, насторожил ушки и тихонько последовал за Андреем.
Через пять минут солдат выскочил к краю дачного поселка, осторожно огляделся и подошел к забору первой же дачи, выходящей торцом в лес. То, что он увидел за забором, его явно не устроило: дача была населена, маленькая девочка подбрасывала в огороде мячик и кричала: «На! На!» Со второй дачи солдата облаяла собака, третью он пропустил из-за открытых дверей террасы. Четвертая, последняя из тех, что соприкасались с лесом, его устроила: он перемахнул через покосившийся забор и осторожно направился в глубь участка. Муха последовал за ним. Дальнейшие действия Андрея не отличались замысловатостью: солдат направился прямо к дачному домику и постучался в дверь. Никто не ответил. Андрей обошел дачу кругом, пробуя окна, но все они были закрыты. Андрей сдернул уже было с себя куртку, намереваясь выдавить стекло, как вдруг заметил, что в небольшом, видимо, кухонном окне открыта форточка. Недолго думая, он подтянулся и после некоторых усилий сполз через форточку внутрь.
Вряд ли взрослому мужику нормального веса можно было пролезть через эту форточку, но, как мы уже сказали, Андрей был салабон и весил шестьдесят два килограмма перед призывом, и за время службы в армии он, скажем, так и не поправился.