— В какой больнице лежит отец? — спросил Сазан. И, получив ответ, хмуро добавил:
— Никуда не отлучайся из палаты, ясно? Даже в сортир.
***Спустя два часа злой и невыспавшийся Сазан стоял посреди больничной палаты районной рыковской больницы. Палата была двухместная, но больной лежал в ней один. На другой койке, взявшись за руки, сидели Миша и Лера. Девочка была одета в кокетливые черные брючки и черный же топик, тесно охватывавший маленькие острые грудки. Между брючками и топиком белело тонкое девичье тело.
У дверей палаты между людьми Сазана и людьми покойного Шила произошло мелкое разбирательство, которое, собственно, и ссорой-то трудно было назвать. Благо с Сазаном приехала добрая дюжина отборных качков, а партию Шила в больнице представлял один человек. Ему намекнули, что в услугах его больной не нуждается, и ввиду численного превосходства противника он воспринял намек чрезвычайно мирно, тут же собрал свои вещички и в полном порядке произвел ретираду. Впрочем, Сазан не обольщался на этот счет: он был уверен, что в ближайшие дни его ожидает грандиозная разборка с Големом, и хорошо, если все утрясется без стрельбы.
Завидев Нестеренко, дети бросились к нему — так, словно в палату вошел не бандит, а Дед Мороз. Сазан вполголоса расставил своих людей по местам, отвел девочку в сторону и сказал:
— Все, Лерочка, спасибо. Тебя сейчас отвезут домой. Хочешь домой? Девочка сонно кивнула.
— И еще одно, — сказал Сазан, — больше так перед моими людьми не одевайся.
— Что?
Сазан медленно и как можно более выразительно обвел детскую фигурку взглядом, задержался на обнаженном, покрытом персиковыми волосиками пупке.
— Перед — моими — парнями — так — не одевайся. И перед парнями Голема. Объяснять дальше?
— Не надо, — сказала, сглотнув, девочка.
***Габариты «вольво», увозящего Леру, мелькнули и растаяли в темноте, как два красных уголька. Сазан обернулся от раскрытого окна.
— Ты, герой, — спросил он в упор, — зачем девочку сюда вывез?
— Я думал — они не решатся при Лере, — сказал Мишка.
— Ты что, телевизор не смотришь? — усмехнулся Сазан. — Ладно, отцелюбивое чадо, пойдем. Базар есть.
Они отыскали на втором этаже ординаторскую, позаимствовали у ночной нянечки ключи и разместились друг против друга за маленьким, покрытым рваной полиэтиленовой пленкой столом. В больнице удушающе пахло лекарствами и канализацией: два дня назад на первом этаже лопнули трубы, и никто их не чинил: денег не было.
— Рассказывай, — сказал Сазан.
— Что?
— Знаешь, я четвертый день вожусь с этим аэродромом. Он мне скоро сниться начнет. Но я ни черта не знаю, кроме того, что так не бывает. Что ваш паршивый аэродром не стоит тех бабок, которые были выплачены за Шило.
— Вы думаете. Шило…
— Я не верю в совпадения. Если на меня свалился кирпич, я всегда поднимусь и посмотрю, кто там стоял на крыше.
— Но милиция… Она же будет этим заниматься…
— Она не будет этим заниматься, — сказал Сазан. — То, чем ментовка иногда занимается, довольно, впрочем, безуспешно, — это раскрытие совершенных преступлений. Сегодня, если ты не заметил, никакое преступление места не имело. Имело место задержание вооруженного преступника. Человека убили на глазах у всех и совершенно законно, а заодно пристрелили двух баб, которым он что-то мог рассказать.
— Но говорят, что он сам…
— Взял в заложники свою любовницу, да? Замечательно звучит. Просто музыка для глухого прокурора. Хочешь я тебя научу, как это делается? Берешь волыну покойника, аккуратненько, перчаточками, и стреляешь в баб. И потом кладешь волыну обратно рядом с покойником.
Мальчик опустил глаза.
— Шило… он был очень неуравновешенным человеком. В последнее время.
— Я его видел позавчера. Он совершенно слетел с катушек. Не думаю, что из воров кто-то усомнится, что Шило мог вытащить волыну и шмальнуть в постового ни с того ни с сего. Это-то меня и пугает. Если бы эти товарищи втерли очки только посторонней публике: знаешь, это бывает, когда задерживают вора и кладут ему в карман дурь, а все смеются, потому что этот человек сроду ничего крепче кефира не употреблял… А здесь вся история сработана с запасом прочности. Очень бы хотелось перетолковать со сценаристом. И очень бы не хотелось оказаться персонажем новой постановки… Сазан помолчал.
— Так ты можешь объяснить мне, что у вас происходит? Потому что, извини, не бывает так, что людей мочат, а почему — неизвестно. В Америке, может, и бывает. А в России нет.
— Я не все знаю, Валерий Игоревич. Но есть такая штука — «Петра-АВИА».
— Ну?
— Понимаете, треть стоимости полета — это топливо. А топливозаправочный комплекс — это монополист.
— Что значит монополист?
— Ну вы же не будете самолет по бензозаправкам возить? На каждом аэродроме есть ТЗК. И он есть в единственном экземпляре. Второго ТЗК аэродрому просто не надо, особенно если он маленький.
— Ну?
— А поскольку заправка — это монополия, ее должно регулировать государство.
— В лице Службы транспортного контроля?
— Да. И вот они подумали и написали постановление, что, в целях оптимизации цены на топливо, улучшения расчетов, повышения качества обслуживания пассажиров и прочая и прочая, все ТЗК передаются новому акционерному обществу «Петра-АВИА».
— А кому принадлежит «Петра-АВИА»?
— Ну, сейчас оно государственное. А через годик, глядишь, приватизируется.
— А возглавляет кто?
— Сын Васючица. Замглавы СТК. Вот такую они кормушку себе придумали. Сазан помолчал.
— Ты понимаешь, Миш, что все ТЗК России контролируются… моими коллегами? И если этот ваш комитет по варке борща вздумал захавать треть денег за авиаперевозки, так он не для себя старается. Это же все-таки не ФСБ, рылом они не вышли наезжать на воров в законе. То есть кто-то стоит за их спиной и заказывает музыку.
Миша пожал плечами.
— Не знаю, — пробормотал он, — я так не слышал, чтобы там был кто-то, кроме чиновников.
— И много им заправок передали?
— По всей России — кое-кто передал. Вон, Кагасов передал, в Еремеевке.
— Это которого вместо твоего отца прочат?
— Да. В Ярославле передали, в Осетии. А из московских аэропортов мы первые, потому что самые маленькие. Если нас съесть, то можно потом и на Внуково наехать, и на Шереметьево…
Сазан внезапно вспомнил надпись: «Петра-АВИА» в конце коридора, вышколенного охранника и евроремонт.
— И какие у вас на сегодняшний день отношения с «Петрой»?
— Отец подписал с ними контракт. Сазан даже подскочил.
— Отдал емкости в аренду за десять тысяч рублей. В год.
— За сколько?
— За десять тысяч рублей. Новыми.
— Недорого.
— Как заставили.
— И какого хрена им еще надо?
— Там в контракте было оговорено, что другие поставщики тоже имеют право хранить свое топливо в их емкостях. Ну, Шило и хранил.
— Ага! То есть топливо было их, а вы покупали у Шила?
— У Шила дешевле. Над ними вся Москва смеялась.
Сазан про себя подумал, что даже будь у Шила топливо вдвое дороже, аэропорт все равно бы покупал топливо у своей «крыши», а не у чужих дядей.
— То есть отец твой попал. Либо собственная «крыша» замочит, либо чиновники снимут.
— Да.
Сазан подумал. В общем-то ситуация прояснялась. Контроль над авиационным углеводородом было дело довольно прибыльное, а главное — перспективное. Мочить Ивкина за право продавать несколько десятков тонн керосина затрапезному аэропорту Рыкове, возможно, и не стоило. Но если рассматривать завоевание Рыкова как первый этап перед завоеванием, скажем, Шереметьева, то все вставало на свои места. И меры, принятые по отношению к Ивкину и к Шилу, должны были отбить охоту к сопротивлению у будущих жертв, отнюдь не склонных подставлять правую щеку, когда по левой влепят из гранатомета.
Следовало думать, что за инициативой СТК стоит кто-то большой: либо крупный авторитет, либо нефтяная компания. Последнее было даже куда вероятней. Авторитету снюхаться с правительственной службой все же труднее, чем бизнесмену в законе. А вот нефтяная компания таким образом может вполне затеять передел рынка и пролезть сквозь рукава топливозаправочных комплексов на территории, доселе контролируемые соперниками.
Оставалось только выяснить, каким именно образом нефтяная компания нашла общий язык с устроителями международной выставки авиационной техники, вертолетчиками и остановившим Шило военным патрулем. И почему высокопрофессиональные товарищи, вооруженные полуоболочечными пулями, стреляли с точностью пьяного зенитчика, садящего из допотопной «Двины» по новейшему «Фантому».
Да, все сходилось. Плохо было одно: Сазану-то никакого контроля над третью российского авиабизнеса не светило. Ввязавшись в драку против неопознанного нефтяного гиганта с огромными надводными и подводными полномочиями, в случае проигрыша он терял жизнь. А в случае выигрыша получал разбитое корыто с двумя поросшими травкой взлетно-посадочными полосами. К тому же выигрыш был крайне сомнителен.
— Ладно, Миша, — сказал Валерий, подымаясь, — поехали домой.
— Вы поможете папе?
— А куда же я теперь денусь? — с искренним сожалением сказал бандит.
***Отправив домой детей. Сазан подозвал к себе своего зама Муху и дал ему четкие инструкции на завтра.
— Слушай сюда, — сказал Нестеренко. — Первое — узнаешь все о солдатах из этого наряда, который остановил Шило. Как зовут, где оттягиваются и какого цвета у них подштанники. Второе — когда все успокоится, пошлешь ребят к тому дому, где завалили Шило, и всех свидетелей штурма подробно опросишь.
Третье — этот чиновник, Воронков, по дороге к которому должны были расстрелять Ивкина, — о нем чего-то выяснили?
— Ничего особенного. Дачный участок у него по Ярославскому шоссе, довольно скромный, получил еще в семидесятых. Недавно купил квартиру в Медведкове, квартира двухкомнатная, живет с матерью и падчерицей. Денег немного, чтоб купить жилье, продал тачку. Сазан кивнул. Сказанное подтверждало его первое впечатление от Воронкова: обыкновенный чиновник, клюет, где может, на зарплату в сто долларов в месяц квартиры не купишь, даже в Богом забытом Медведкове, однако по рангу большой кусок ему не полагается, иначе не стал бы продавать машины…
— Глаз с него не спускайте, — велел Сазан, — по полной программе. И четвертое — первый зам Ивкина, Алексей Глуза. Они вместе были у Воронкова. Мне нужно на него полное досье.
— Только на него?
— На всех остальных замов тоже.
***Сазан не стал уезжать из больницы. Тратить полночи на дорогу было глупо, а уезжать с места боевых действий — опасно. Ему отыскали какую-то свободную палату, и бандит, не раздеваясь, лег на жесткую сетку, прикрытую одним дырявым матрасом. Ребята Сазана пошли отыскать для шефа хоть простыню, но простыни не оказалось — больница была бедная, белья не было, и первое, что сделала нянечка, когда ее отыскал Муха, — без стеснения совести попросила бандюков отремонтировать засорившийся унитаз. Муха так опешил, что чуть не выполнил просьбу.
Спустя полчаса в дверь палаты заскреблись. Сазан спустил ствол с предохранителя и открыл дверь — но это был только Миша Ивкин с огромным мешком за спиной.
— Вот, — сказал Миша, — из дома белье взял. А то в больнице своего нет.
Сазан сунул ствол обратно за пояс.
— Отец твой налогов не платит, вот и нет белья, — сказал он.
Из огромного мешка были извлечены две пышные подушки, две простыни и украшенный синими розами пододеяльник. Засим последовал еще один пододеяльник, на этот раз белый с желтыми полосами.
— Э-э! Ты что делаешь? — запротестовал Сазан, когда увидел, что Миша, кое-как управляясь одной рукой, застилает вторую кровать, у окна.
— Я тоже сплю здесь, — ответил Ивкин. — Отец здесь, и я здесь.
Спустя пять минут свет в палате опять потух. Пододеяльник с розами шуршал и приятно пах свежим бельем. В раскрытое окно палаты был виден кусочек аэродрома и взлетная полоса, обозначенная загадочными красными огоньками. Снизу доносились мужские голоса и женский смех — пацаны Сазана обхаживали молодую санитарочку.