На хозяйку дома я старалась не смотреть, чтобы не смущать ее разглядыванием. Не всем нравится пристальное внимание, а она была ко мне добра. Но я успела оценить, что хоть и одета она практически в тряпье, но тряпье это чистое и аккуратно заштопанное, а ее седые волосы тщательно причесаны (ни прядки не выбивается) и прикрыты косынкой.
Сама не заметив как, я доела завтрак и озадаченно обнаружила, что чуть не укусила себя за палец. Плохо. Рассеянность я себе позволить не могу.
– Где твой музыкальный инструмент, Рэм? – неожиданно нарушила тишину пожилая женщина.
– Что? Почему вы?..
– Ты же странствующий менестрель, да? Идешь мир повидать, Дагру всю насквозь решил пройти, коли своего дома нет. А благородное сословие своих детей музыкальным премудростям сызмальства обучает. Так где же твой музыкальный инструмент?
– А-а… он…
– Стало быть, лиходеи сироту обидели. Понятно. Разбили они твою… гитару… – мазнула она взглядом по моим пальцам, и я невольно их нервно сжала. – И ты собираешься пока просто петь, чтобы заработать монет на новую. Для менестреля ведь его инструмент – первый кормилец. Так?
– Д-да.
– Лиходеев было трое. Один косой на правый глаз. Второй – с рябой рожей. А третий – с выбитыми передними зубами. Так?
– Д-да…
Я окончательно потерялась в происходящем, но чувствовала, что мне хотят помочь. Пусть не едой или деньгами, но мудрым советом и ле-гендой.
– Вот и попросишься, значит, в компанию к кузнецу нашему. Он через часок поедет в город за покупками. Пообещаешь, что скрасишь путь ему песнями да разговорами. Так?
– Да, – медленно кивнула я.
– Правильно ты решил, путник. Негоже малолетнему сироте шататься по дорогам. А из новостей сам мне что расскажешь? Ничего? Ну тогда я тебе… Севернее наших земель лежит графство, так там ох и много всего произошло. Старый лорд дас Рези скончался от болезни. Вдова его руки на себя наложила в тот же день, горевала сильно. А новый владетель дас Рези, бастард который, лютовал последний месяц. Говорят, сестра его единокровная пропала. Точнее, отыскали уже ее тело, обглоданное волками. И откуда только взялись-то? Чудеса прямо. Сбежала молоденькая дурёха из дому и померла смертью страшной. Одни косточки только и нашли да обрывки платья, по нему и опознали останки.
Я затаила дыхание, боясь выдать себя хоть чем-то. Мама… Моя дорогая мамочка… Все же убил ее Гаспар.
– Бастард-то титул принял, коли он единственным графским потомком остался. Даже королевские дознаватели подтвердили смерть юной графинечки. А стало быть, и некому больше наследовать земли дас Рези.
– Я… не проходил по тем местам. А что еще нового? – тихо проговорила я, не поднимая глаз. Уставилась в столешницу, будто ничего интереснее не видела никогда в жизни.
– А более ничего, милок. Ничего, что могло бы быть любопытно маленькому менестрелю. Все прочие лорды ничем интересным не отличились. Всё по-старому. А ты лучше за собой следи, всё ж мужик, хоть и недоросль, а повадки чисто у девицы на выданье.
Я вздрогнула всем телом и испуганно вскинулась.
– Вспоминай-ка, менестрель, как вели себя отцовские друзья и гости сиятельные, да подражай. Коли уж ты из благородных дворян, пусть и безземельных и обнищавших, то не хорохорься сильно, на рожон не лезь, – всё же ребенок ты еще, к тому же без защиты рода, – но и не пытайся выглядеть как простолюдин. Все равно не выйдет.
– Я…
– Менестрелей народ любит. И накормят в благодарность за песни и музыку, и угол выделят для ночлега. А уж в трактирах да тавернах и заплатят, коли угодишь. А благородные, пусть и нищие, стихам обучены и грамоте, мелодии знают красивые, не чета нам, простым людям. Всё понял?
В меня вперился пристальный тяжелый взгляд.
– Всё! Спасибо, хозяйка.
– Вот и славно, путник Рэм. А фамилия-то твоя какая? Не Дирсаез, случаем?
Я помедлила. Дирсаез – это явная анаграмма от дас Рези. Но я не хочу, чтобы хоть малейший след вел к моему родовому имени. Вдруг умный кто да догадливый встретится на пути.
– Нет, – решительно отказалась я. – Ура́гус. Но менестрелям ведь ни к чему использовать родовое имя.
– Хорошая у тебя фамилия, – без тени улыбки кивнула загадочная старуха. – Мне всегда нравились эти птички. Голосок у них звонкий, перышки розовые, красивые. А сейчас ступай. Тебе еще с кузнецом договориться нужно, чтобы подвез до города.
– Благодарю вас за гостеприимство, хозяйка, – выскользнула я из-за стола. – Вот…
– Ничего не надо, – отрицательно качнула она головой, увидев, что я потянулась к карману. Хотела ей монетку оставить за еду и ночлег. – Мой срок пришел, и двух недель не протяну. Небось, Неумолимая зачтет мне добрый поступок. Ступай, юный менестрель Рэм. И да хранят тебя все боги, а не только суровая Неумолимая.
Я снова вздрогнула, так как в нашем королевстве любая вера и любое упоминание иных богов, кроме Неумолимой, каралось немедленной смертью. Многие знали, что существует целый пантеон, но подробностей не ведали и детям об этом старались даже шепотом не говорить. Маленькие они, сболтнут, и вся семья на казнь отправится.
Да кто же эта женщина, приютившая меня?! Не верю, что простая необразованная селянка.
Я сделала два шага к двери, но была остановлена последним напутствием:
– Ты, менестрель, скорбь-то свою спрячь. Улыбайся на людях, а горевать будешь, когда тебя никто не видит. Улыбайся, песни пой веселые. Народу хочется радости, тогда и платить хорошо станут. Чужое горе редко кого трогает, у самих бед немало. А вот тех, кто поможет развеять тоску и печаль, снимет тяжесть с сердца песней задорной али музыкой плясовой, ценят и любят. Так что – улыбайся, как бы ни было плохо.
– Благодарю за кров, еду и напутствие, хозяйка, – снова поклонилась я. Но уже так, как лорды склоняются перед леди. Не проста эта женщина, ох и не проста.
Она отмахнулась и вернулась к своему занятию, выискивая в крупе соринки и откладывая их в сторону.
А я вышла из дома, постояла осматриваясь. Рассвело недавно, роса еще не просохла на траве, и было зябко. Закутавшись в плащ, я сначала хотела сгорбиться, чтобы стать меньше и незаметнее, но потом, прокрутив в голове все услышанные только что советы, выпрямила спину и подняла подбородок.
Пусть я для всех теперь буду менестрель, мальчишка-сирота, но из «благородных», а значит, не пристало мне сутулиться и стыдиться себя. К тому же я все равно не смогу вести себя как простолюдин, старуха права. Выдам происхождение неизбежно, ведь манеры и этикет в меня закладывали с рождения. Просто сейчас мне нужно сделать поправку на то, что я временно – мальчишка.
И улыбаться! Ну что ж, я стану улыбаться. Мои боль и горе спрятаны в сердце и душе. Когда-нибудь станет легче, и я смогу веселиться и смеяться по-настоящему, а не потому, что играю роль. А пока я буду выглядеть радостной и беззаботной, раз так надо, чтобы выжить.
И выживу, назло Гаспару и его дружкам. Выживу, уйду далеко, туда, где он меня никогда не найдет. И начну всё с чистого листа.
Из кузни, располагавшейся на другом конце небогатого селения, шел черный дымок и доносился металлический стук. Кузнец или его помощник уже занимались делами. Вот туда я и направилась.
Заглянув во двор, обнаружила телегу, запряженную флегматичной крепкой кобылой. Из-за дома доносились два голоса: хриплый мужской, отдающий указания, и ломающийся мальчишеский. Вероятно, кузнец оставлял распоряжения подмастерью на время своего отсутствия.
Глава 3
– Эй! Хозяева! – крикнула я, стоя у калитки.
– Ну? – шагнул из-за угла здоровенный лысый мужик с суровым лицом. – Кто таков? Чего надобно?
– Менестрель я, хозяин, – улыбнулась я, втягиваясь в роль. – Мне одна птичка весть принесла на хвосте, что вы в город собрались. Не возьмете попутчика? Денег нет, – развела руками, – но оплатить дорогу смогу песнями да сказками.
– Кажется, той птичке пора хвост ощипать, – прищурившись, осмотрел меня кузнец. – Плащ распахни!
Я послушно откинула за спину полы плаща, позволяя осмотреть свой скромный наряд и невзрачный кинжал на поясе.
– Из благородных, что ли? – сделал свои выводы мой собеседник.
Непонятно, с чего такой вывод, но интересоваться я не стала.
Тут из-за дома высунулся примерно мой ровесник (в нынешнем обличье) с конопатой физиономией, встрепанной шевелюрой и блестящими от любопытства глазами.
– Из них, – продолжая улыбаться, призналась я. – Да только не всем благородным везет спать на перинах и есть с золотых тарелок.
– Сирота? – кивнув своим мыслям, спросил кузнец и, не глядя, отвесил легкий подзатыльник слишком высунувшемуся подмастерью.
– Ой! Дядька Жух! – воскликнул пацан, подмигнул мне и спрятался.
– Сирота, – подтвердила я, перестав улыбаться.
– А играешь на чем? Не вижу что-то у тебя струмента.
– А инструмент, – ненавязчиво исправила я, – разбили. Лиходеи… Сам-то я сбежать успел, а вот гитару мою растоптали. Один кривой такой, а у второго рожа рябая совсем.
– Садись в телегу, сейчас выезжаем, – указав мне подбородком направление, скомандовал он. – Мо́тька! Уши оборву, если к моему возвращению не сделаешь, что велено, – заглянув за угол, рявкнул он.
Конопатый Мотька звонко заверил, что всё исполнит.
А как только кузнец направился к телеге, на которую я уже взгромоздилась, пока он не передумал, пацан снова высунулся и, весело скалясь, второй раз подмигнул мне. Смешной. Я спрятала ответную улыбку, чтобы не выдать его.
Мы выехали со двора и неторопливо двинулись сначала по селению, а потом и за него выбрались.
– Есть хочешь? – только тогда заговорил невозмутимо правящий лошадкой мужик.
– Не откажусь. А вы что послушать хотите? Сказки или спеть вам что-нибудь?
– Спеть я и сам могу, – фыркнул он, не глядя на меня. – В корзине возьми пирожок из тех, что в синей тряпице, эти с яблоками. А как съешь, сказки будешь мне сказывать, менестрель. Ехать нам долго, а заночуем в лесу.
– О… – озадаченно протянула я, пытаясь сообразить, а куда я еду-то? Понятно, что в город, но в какой?
– Что, птичка забыла прочирикать, куда я путь держу? – беззлобно хмыкнул кузнец, поняв мое замешательство.
– Забыла, – честно призналась я.
– Птички, они все такие… На хвосте новость принесут, толком не зная, что к чему.
Дядька Жух, как он велел себя называть, оказался вовсе не таким грозным и сердитым, как выглядел. Беззлобный, даже благодушный по-своему, хотя и себе на уме. Меня он ни о чем не расспрашивал, в личную жизнь не лез, именем только поинтересовался. Слушал сказки, коих я знала великое множество, отмахивался от моих предложений спеть, заявив, что песни «благородных» ему не нравятся. А народных я, поди, еще и не знаю, больно уж зеленый и дохлый. Сразу видно, недавно на путь менестреля встал.
Я же воспользовалась случаем и попросила научить меня этим самым народным песням. Даже вынула из котомки обычную дешевую тетрадь, купленную еще с мамой, давно, и карандаш. Записывала слова под диктовку и разучивала нехитрые мелодии.
Скрывать, что я обучена грамоте, теперь не нужно, раз уж я «из благородных».
В обед мне был выдан еще один пирожок, но уже с капустой, кусок сыра, луковица и два ломтика сала. Лук мне ранее есть сырым не доводилось, впрочем, как и сало, так что я приступила к трапезе с некоторой опаской. А дядька Жух посмеивался, глядя на мои гримасы и катящиеся градом слезы.
– Что, не приучен ты к лучку-то? – хохотнул он. – А надо бы. Он всю заразу убивает, так что ешь его чаще, пацан, если не хочешь животом и хворями маяться.
– Постараюсь, – выдавила я из себя, шмыгая носом и стараясь не дышать.
Какой ужас! Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть есть лук вот так, словно яблоко? А ведь мой кормилец даже не жмурится, хрустит как ни в чем не бывало…
Меня и ужином накормил сердобольный попутчик. Не изысканным, само собой, но сытным – толстый ломоть ветчины, ароматный свежий хлеб, всё тот же сыр и на сладкое еще один яблочный пирожок. Ни разу я еще так плотно не ела в пути. А ночевали мы в телеге, съехав с дороги чуть в сторону. Даже костер разводить не стали, только закутались каждый в свой плащ, прячась от ночной прохлады.
К обеду следующего дня мы прибыли на место. Моя тетрадка была основательно исписана текстами песенок, а голова пухла от множества мелодий, но я была безмерно признательна кузнецу.
– Спасибо, дядька Жух, – поблагодарила я, спрыгнув с телеги, когда мы въехали во двор постоялого двора неподалеку от городских ворот.
– Ну бывай, Рэм, – добродушно потрепал он меня по голове. – Пусть хранит тебя Неумолимая. Пока не стемнело, загляни в центре города в трактиры поприличнее и попросись, чтобы пустили вечером выступить. Вид у тебя порядочный, так что не должны отказать. И покупай себе новый струмент.
Я не стала его исправлять, а вот то, что мне позарез нужно купить инструмент, тут кузнец прав. И, пожалуй, имеет смысл сделать это до того, как я начну просить трактирщиков пустить меня выступить в их заведениях. С чего-то нужно начинать новую жизнь.
В этом городе я ни разу не бывала, а потому найти лавку, торгующую инструментами, удалось лишь через пару часов. Там долго осматривалась, приценивалась… Приобретать дорогую гитару – неразумно. Во-первых, не стоит вводить в искушение лихих людей, во-вторых, ну откуда у малолетнего странствующего сироты деньги на дорогой инструмент?
А потому, приняв решение, я попросила хозяина лавки подобрать мне гитару дешевую, неприметную, безо всяких украшений, позолоты или инкрустации. Главное, чтобы играла чисто.
– Новых таких нет, – спокойно ответил мне худощавый мужчина средних лет, оценив мой вид и платежеспособность.
– А не новых? – правильно поняла я его слова. – Мне ведь главное, чтобы играть на ней можно было.
Прикинув что-то, он вышел в подсобное помещение и вернулся с двумя гитарами. Одна явно новее и приличнее на вид, вторая – старенькая, поцарапанная.
– Выбирай, – насмешливо хмыкнув, выложил их передо мной хозяин лавки.
– А цена? – не торопясь приступать к осмотру, поинтересовалась я.
Как и следовало ожидать, та, что была поцарапанной, стоила дешевле и мне вполне по карману. Ну, то есть не мне, а мальчишке-менестрелю.
Проверив обе, я с удивлением поняла, что, несмотря на неказистый вид, именно обшарпанная звучит чище. Только струны заменить, да и то не сразу, еще и эти послужат какое-то время. Разумеется, именно эту гитару я и взяла, отсчитав нужное количество монеток.
Вот теперь нужно искать место и для выступления, и для ночлега.
С этим оказалось не так-то просто. Из четырех трактиров меня выгнали, даже не пожелав разговаривать. В пятом выслушали, выступить позволили, а вот кормить и предоставить хотя бы угол для ночлега отказались. Мол, что заплатят мне посетители, если им понравится, то и мое.
И лишь когда я отошла подальше от центра города, в шестом по счету месте, мне повезло. Этим трактиром владела крупная, мужиковатого вида женщина, с замашками бывалого гвардейца. Она меня не только выслушала, но и согласилась допустить к посетителям. Не иначе – пожалела усталого ребенка.
– Спать можешь в чулане под лестницей, там всё равно кроме хлама ничего нет. Наверх – не подниматься, там комнаты сдаются. Напьешься – выгоню взашей.
– Да я вообще не пью!
– Выступать весь вечер, до последнего посетителя. Хочешь – брякай на этой своей развалюхе, – кивнула она на гитару, – хочешь – пой, хочешь – сказания сказывай. Что заработаешь, всё твое. Хоть монеты, хоть угощение.
– А вам что с меня причитается, госпожа Му́на? – деловито уточнила я и улыбнулась. Мне же нужно располагать к себе людей, я помню.
– А мне с тебя причитается то, что людям должно прийтись по душе твое выступление, чтобы захотели посидеть подольше, заказать побольше. Да еще и на следующий день пришли тебя послушать. Понял? А если и мне понравится, как ты себя покажешь, то кормить буду и позволю неделю отработать тут.