Боги, дороги и рыжие неприятности - Князева Анна

Глава 1

Об Исходе вы сейчас правды не найдете - даже Старшую Летопись переписали. Там теперь и про Великий Рубеж Времен есть, и про Десять Знамений с Семью Пророчествами, которые, якобы, этот день предвещали. Ну да, кто же признается, что величайшее событие, перевернувшее всю Империю, никто даже не заметил. Впрочем, иногда выдумки лучше правды. Уж поверьте той, кто этой правды на три жизни вперед наелся.

Поганый год был, с самого начала не задался: все Приболотье по весне под воду ушло да так, что до середины лета в огородах лужи стояли. Тут и до осени не надо ждать и так понятно - урожая не будет, а значит зиму наш поселок не переживет и пора искать себе местечко получше.

Этого селения и на старых-то картах не было, что уж о новых говорить, да и в имперских реестрах не числится: я потом специально проверяла. Между собой мы звали его Красильным Уделом. Земля в тех местах дрянная, дичи сроду не водилось, зато среди трясин попадались заросли красильной травы из которой, если все как следует сделать, можно сварить какую-нибудь «небесную лазурь» или там «изысканный багрянец», что по пять золотых за флакон идут. В хороший год мы везли на осеннюю ярмарку по семь бочек сырца - вонючей буро-зеленой жижи, которой до краски еще, как яйцу до курицы, - и этого хватало на сытую жизнь до следующего урожая. В плохие годы бочек получалось ровно вполовину меньше - только-только до весны перебиться. А бывали совсем ужасные годы и тогда в Удел приходил голод.

То недоброй памяти утро я встретила в блаженной полудреме на куче мешков в самом дальнем углу сушильни. Если бы кто меня тогда застал, то решил бы, что я просто отлыниваю от работы, но на самом деле пользы от меня тогда было, пожалуй, побольше, чем от целой толпы работников, дружно ворочающих тяжелые вязанки красильной травы. От них еще при развеске мокрой псиной слегка попахивало, а через каких-то два дня уже разило на пол-лиги против ветра. Тут и последний дурак сообразил бы: сопрел урожай. Из такой травы уже сырца не получится и лучше бы все это богатство сжечь, пока весь поселок не провонял, а сушильню перекрыть заново да побелить в три слоя, но на общем сборе решили - досушиваем и продаем как есть. Каково, а? Значит, сначала будем до последнего ворошить эту гниль, срывая спины, и ради чего? Если даже, милостью предков, найдется кто слепой, безносый да слабоумный, чтоб эдакий товарец ему втюхать, так ведь за сено больше шести серебрух все равно не дадут, а из них еще надо две на ярмарочный сбор отдать ну и страже столько же, чтоб не принюхивались лишний раз. Остатка не хватит и десятую долю того, что обычно закупаем для зимовки. И ладно бы работа легкая была, тогда можно было бы и рискнуть - две серебрухи все-таки лучше, чем ничего, но эти вязанки еще и тяжеленные, как я не знаю что. Когда-то в сушильню впятером ходили и то кто-нибудь непременно спину срывал, а в тот год как-то так вышло, что больше одного отрядить не могли никак. Очень уж мало нас осталось.

Если б я на эту работу не вызвалась, послали бы Хейнрика или Ярни, а они бы уж точно отлынивать не стали и, конечно, надорвались бы. Денег на лекаря у нас не было, а значит лечили бы их потом каленым кизяком и крапивой. Оно-то дешево и “предками проверено”, но ведь не помогает ни на мушиный клюв. Значит, все - готовь костер. Голодную зимовку и здоровые-то не все переживут, где уж больному... Вот так и получается, что я не просто так спала в сушильне - я жизнь человеческую спасала.

К тому же, тогда меня и посетила замечательная мысль. Свисающие с потолка вязанки травы вдруг напомнили мне картинку в одной старой книге, которую я как-то листала на ярмарке в Южном Порту. Сама по себе картинка была дрянная: горе-рисовальщик изобразил удивительный подземный лес так, что сразу видно было: он и в обычном-то лесу ни разу не бывал. И баллада под картинкой была не лучше - скучнейшее повествование о юноше бедном, но всячески прекрасном, благородном и премного талантливом, скромном, щедром и таком благородном, а к тому же еще не по годам мудром, безупречно воспитанном, музыкальном и... я уже упоминала, что он был невероятно благородным? Вот и сочинитель упомянул не меньше двух десятков раз - как видно, по числу золотых, которые славный Тидранди отвалил ему за труды. Так вот, возле картинки с лесом-из-сушильни было что-то такое: «Открылся изумленному герою, лес потаенный, что ветвями вниз стремился, корнями же пещеры свод оплел. И был сокрыт в лесу том удивительный колодец, что дать ответ мог на вопрос любой, но то неведомо герою было. Во тьму, однако, смело он шагнул...». Дальше без малого три сотни строк герой блуждает в потемках, рыдая о потерянном мече, потом натыкается случайно на тот самый колодец и занудно пытает его, верна ли брачным обетам оставленная дома юная жена. Дальше я тогда дочитать не успела, но и этого оказалось достаточно, чтобы заметить прилюбопытнейшую штуку: тот, кто все это написал, ухитрился вплести в поток стенаний и славословий описание пути героя, да такое подробное, что хоть сейчас на карту наноси и этот путь на самом деле существовал - я сама тот кусок, что от Старой Реки до Недоимок, раз семь прошла, когда мать подрядилась на весь сезон караваны с рыбой водить. А вот куда он дальше ведет - это я и собиралась проверить, как только случай подвернется. Вот это было бы приключение!

И вот тут-то мне и пришла в голову та самая Мысль и она была очень простая: да вот же он, случай этот, только что пониже спины не кусает! Еще одна голодная зима по колено в трясине мне не нужна, так не все ли равно, куда идти? Этот путь не хуже других, да и ведет на юг. Если и не найду ничего интересного, так хоть перезимую в тепле.

Следом за первой Мыслью пришла и вторая: раз всерьез надумала уходить, так и нечего время терять. До паромной переправы на Седой реке дней шесть идти, если, конечно, дороги не поменялись - как раз до сильных морозов проскочить успею. Пара монет у меня припрятана, на первое время хватит, а нет, так всегда можно в трактир наняться на день-другой. Котлы скрести я наловчилась так, хоть в гильдию котлоскребов вступай, самым главным Мастером. А за переправой, уже и до Южного побережья недалеко. Помнится, снега там вообще не бывает и можно хоть всю зиму ночевать в шалаше из веток, и всего за три медяка можно купить здоровенную рыбину, запеченную на углях и к ней...

Мысленно я была уже на полпути к океану, и тут меня ухватили за подол и чуть не сдернули на пол. Я заорала дурниной и рванула к двери под треск раздираемой ткани. С перепугу разглядела только желтые когти с пол-ладони длиной. И вот я уже снаружи, что есть сил дергаю разбухшую от влаги тяжелую створку и ору уже от радости, когд она, наконец, поддается, с маху впечатывается в косяк,отрезая от опасности - и только потом вспоминаю, что засов-то зимой сняли, когда от мороза скоба треснула. А на место его никто так и не приделал...

И тогда вместо того, чтобы бежать со всех ног к поселку, я подперла двери собственной спиной, покрепче уцепилась руками за косяк и зачем-то зажмурилась. До сих пор стыдно. Будь эта тварь чуть тяжелее - снесло бы меня первым же ударом, да еще и о стену приложило бы так, что и добивать не надо - с бревен соскребай да ешь. Но мне, вроде как, повезло: руки чуть из плеч не выскочили, но я устояла. Ну, почти... Лапу высунуть этот гад все-таки сумел и когтищи проскребли по доскам в каком-то волосе от моего виска. От ужаса я взревела раненным ящером и с такой силой налегла на дверь, что чуть не перерубила эту мерзость пополам, а тварь хоть бы пикнула! Вот тогда-то я и сообразила, кто пытается меня сожрать. Ну и заодно, как этой пакости удалось ко мне подобраться и не раскашляться от вони. Это ведь очень просто, если не дышишь.

И так я тогда на себя рассердилась, что прямо сама бы себя придушила с превеликим удовольствием. Столько визгу из-за какого-то упыря! Да если б не вонь от травы проклятущей, я б эту дрянь за пол-лиги учуяла. Теперь ведь не отстанет, если не упокоить как полагается, а для этого надо ему череп разбить. Было бы чем.

Я завертела головой, высматривая что-нибудь потяжелее. Засов сгодился бы, да уж очень неудачно лежал - самую малость не дотянуться. А дверь отпустить - так тварь тут же в меня вцепится. Убить, конечно, не успеет, но потреплет изрядно, а пасть у нее грязнее столичной помойки, любая царапина гнить будет полгода и шрамы останутся такие, что...

И только я успела подумать, что пес бы с теми шрамами - все равно не первые и не последние, - как дверь снова толкнули. Не сильно, будто примериваясь, но даже от этой малости плечи прошила такая боль, что ясно стало: не удержу. Резко выдохнув, я бросилась к засову, как пьяница к первой утренней чарке. Целую вечность проклятая железка не поддавалась, будто корнями в землю вросла - только скользила бесполезно в руках да рвала ладони щербатой кромкой.

Поминая добрыми словами кузнеца, сотворившего это орудие пыток, и всю кузнецову родню до седьмого колена, я едва успела развернуться туда, где под визг петель в дверном проеме уже поднималась во весь немаленький рост голодная тварь. Неловкий замах - и засов врезался прямо в жадно разинутую пасть, отбросив чудище назад, в темноту.

Настоящий герой тут же бросился бы добивать поверженного врага, или хоть убедился бы, что тот и правда издох, да только из меня герой, как из ящера вышивальщица. Меня тогда и на то, чтоб дверь прикрыть не хватило - так и замерла где стояла, прислушиваясь. Сердце грохотало так, что и конный отряд на марше заглушило бы, не то, что шорох мертвых ступней по земляному полу. А ведь эти твари часто в стаи сбиваются, особенно под зиму. Остальные давно в окошко выскочили и сейчас подбираются со спины?

Между лопатками тут же зачесалось, как от чужого недоброго взгляда. Терпела я долго, целую вечность. Или это только показалось? Не важно, главное, что все-таки не выдержала и обернулась. И сразу пожалела, что вместо упыря в сушильню не пришло умертвие. Или шайка людоедов, или костная гниль во плоти, или... да что угодно, только бы не видеть перед собой тонкую, почти детскую фигурку, укутанную в плащ нестерпимой белизны. Слабая надежда, что это все чья-то злая шутка, скорчилась и сдохла в жемчужном сиянии под нежный перезвон тысячи серебряных колокольчиков.

Божественная Госпожа, Величайшая и Светозарная, явила мне свой блистательный лик. Предки милостивые, да за что же мне такое?

Мысленно возблагодарив так вовремя подогнувшиеся колени, я почтительно склонила голову и приготовилась внимать. Если хоть что-то из россказней о Божественной правда, то внимать мне придется долго. Очень, очень долго.

- Приветствую тебя, дитя! Услышь слова мои и возрадуйся, - поплыл в морозном воздухе божественный голос, флейтой вплетаясь в ту причудливую мелодию, что вызванивали колокольцы. В моей бедной голове тут же загудело, как в дырявой бочке на ветру. Цветочный аромат накатывал тяжелыми волнами и смешивался с «ароматом» из сушильни в нечто непередаваемое. Разорванная юбка мало спасала от холода и колени уже потихоньку примерзали к земле. Но что Светлейшей до моих печалей?

- Время близится! - вещала она, простирая тонкую руку в сторону реки: - Грядет та, что изменит судьбу этого мира, сполна испившего горькую чащу страданий и молящего о милосердии. Сказано было: на исходе восьмой луны явится Избранная, отринувшая все, что знала прежде, чтобы даровать гибнущему миру надежду. И принесет она спасение и процветание, и насытятся голодные, и всякий болящий получит исцеление и скорбный думами утешен будет, и прольется живительный свет на исстрадавшиеся нивы, и золотой стеной поднимутся колосья, и тучные стада...

Слова сливались в чарующее журчание и меня несло этим потоком, укачивая на волнах, куда-то далеко-далеко, где вечное лето и нивы, и стада, и нет ни печалей, ни болезней, ни самой смерти.... Умеет Богиня голову заморочить, этого у нее не отнять. Перед глазами уже вздымался частокол колосьев, могучих, будто боевые копья, а между ними чеканили шаг легионы белоснежных барашков, стройным хором распевающие нечто радостное и героическое. До сих пор стыдно, как вспомню: мне еще и приказать-то ничего не успели, а я уже подпрыгивала от нетерпения и желания услужить.

Тут под правую коленку подвернулся острый камешек, и радостное наваждение слетело, будто и не было его. Ветер снова стал холодным, земля твердой, а будущее пугающим и туманным. Зато вернулась способность думать. И первая мысль была такой: бараны - это просто замечательно, но я-то здесь при чем?

- ... ибо лишь чистая сердцем достойна стать проводником Избранной на пути ее Предназначения, дабы в день Перехода достигла она Храма и свершилось предначертанное! Лишь верность слову и... - возвестила Лучезарная, будто в ответ на вопрос, который я, конечно же, не произнесла. И, хоть многое сразу прояснилось, а легче не стало.

Ну да, с богами всегда так.

Значит, какая-то «Избранная» вот-вот объявится неподалеку, а проводников в нашей глуши не так чтобы много. Вот только я и есть. Значит, мне и вести эту «надежду гибнущего мира», да не куда-нибудь, а в Храм, а Храм в столице, а до столицы при самом удачном раскладе не меньше седмицы добираться, но успеть-то надо до начала Перехода, то есть за десять дней, считая и этот. Веселого мало.

С дорогами тогда пес знает что творилось, а толком разузнать что да как мне было неоткуда - в гильдии я к тому времени уж лет семь, как не появлялась. Не до того было. Карту я, конечно, старалась содержать в порядке и на каждой ярмарке доводила пришлых караванщиков до икоты, занудно выспрашивая о новых ориентирах, но...

- ... многие опасности ожидают вас, ибо велики силы тех, кто захочет помешать Избранной завершить предначертанное. Помни же, дитя: тебе доверена надежда нашего мира, столь же хрупкая, сколь и драгоценная и беречь ее предстоит больше жизни, оберегая от всякого зла. Знай же: прислужники тьмы коварны и множество их неисчислимо! Каждый встреченный тобой может таить в сердце недоброе. Храни же в тайне все, что открыто тебе. Ни человеку, ни духу, ни зверю неразумному не открывай ни пути своего, ни цели. Лишь так сумеешь ты...

Она все говорила и говорила, а я уже вовсю строила планы, прикидывала расходы и решала, что из вещей в пути пригодится, а что можно бросить тетке на разграбление. Возвращаться-то я при любом раскладе не собиралась.

Даже удивительно, насколько быстро я тогда примирилась и с предстоящей дорогой, и с навязанной мне ролью, и даже с тем, что ничем хорошим все это все не закончится. Даже азарт разобрал - от безнадеги, не иначе. Подумаешь, полчища врагов! Пусть еще побегают за нами по дорогам. И, собственно, почему «за нами»? Меня-то уж точно искать никто не будет, я же никаким боком не Избранная. Пес с ней, с картой - до Забредней и так доеду, там проверю дорогу до Пристанища, а уж оттуда в караван напрошусь. Кто ж откажется от лишнего проводника, особенно если он денег не просит. А что сундук у проводника непомерно большой, так что ж такого? Может, к родне едет, гостинцы везет. Дырок только надо будет в сундуке наделать, чтоб не задохнулась в пути надежда наша хрупкая. Жаль, конечно, хорошую вещь портить, но что такое сундук по сравнению с целым миром?

- ... слова мои? - недовольно возвысила голос Светлейшая Госпожа и взглянула на меня так, что я который уж раз за это утро почувствовала себя дурой. Совсем уж дремучей, беспросветной и, к тому же, отвратительно воспитанной.

- Как прикажет Лучезарная, - брякнула я наугад и почтительно поклонилась, коснувшись лбом земли. Ни к чему злить богиню раньше времени.

Успею еще.

Светлейшая, между тем, уже направлялась куда-то в сторону реки, равнодушно бросив через плечо: «Время!». Пришлось догонять.

***

О реке Раннвейг легенд и песен сложено столько, что и за три дня все не перепеть. И шириной-то она морю не уступит, и в глубинах-то ее сокровища несметные таятся, и воды-то ее столь чисты, что стада диких буйволов пробегают сотни лиг, мечтая припасть к живительной влаге. Чушь дикая. И река то уже давно не река, а так - заиленная узкая протока, уныло плутающая в камышах и пропадающая среди болот, и «глубин» там жабе по колено, а таится в них только черная липка грязь, смердящая тухлыми яйцами, а уж припасть к великой и могучей Раннвейг не рискнул бы и дикий кабан, мучимый кожеедами.