– Хорошо, Рибен. Я подумаю, – сказал ошарашенный Деян. В голове до сих пор звенело, и все это было слишком неожиданно и на удивление не слишком-то приятно слышать. Противоречивые чувства боролись в нем. Он хотел как можно скорее вернуться домой, и при воспоминании о том, как близко от Медвежьему Спокоищу скользнул палец Ритшофа, обозначая угрозу, внутри все сжималось. Он хотел – конечно же, хотел! – отправиться назад. Но представлял себе это совсем не так….
– Подумай, – согласно кивнул Голем. – Как бы там ни было, я благодарен тебе за все, что ты сделал… Хотел бы я быть уверенным, что это не выйдет тебе боком.
«Вся его жизнь пошла прахом; ему безразлично даже, доживет ли он сам до следующего утра, – подумал Деян, глядя на чародея. – И он думает о том, доберусь ли я назад… А я, стал бы я беспокоиться о других, когда у самого все вверх дном? Кто бы стал?»
– В тебе больше благородства, чем можно предположить, – искренне сказал Деян.
– Ошибаешься, Деян: если не иметь в виду мое происхождение, благородства во мне ни искры. – Отвернувшись, Голем уставился в стену. – Я сожалею о той своей попытке перехитрить время; но, говоря откровенно, в глубине души еще более я сожалею о неудаче. Подари мне Небеса возможность прожить тот далекий день заново, я знаю, что сколько бы ни клялся в обратном и сколько бы ни каялся в грехах – я попытался бы еще раз. Вот и все мое благородство. А сейчас я хотел бы знать, где мое вино! – рявкнул вдруг он.
Хозяин с кувшином и стаканами объявился в следующую же секунду: очевидно, чародей не ошибся в предположении, что тот пытался подслушать под дверью.
– Лучшее, что есть в моем погребе, – услужливо сказал хозяин.
– Сойдет, – сказал Голем, наградив его тяжелым взглядом. – Надеюсь, у тебя большие погреба. Когда я говорю «много вина», я не имею в виду «один кувшин»!
– Разумеется, милорд. – Хозяин достаточно владел собой, чтобы не выказывать открыто своих истинных чувств: он пятился к двери, подобострастно улыбаясь. Но настороженный взгляд, в котором опаска сочеталась с досадой и гневом, выдавал его.
– Присмотрись к этому человеку, Деян, – сказал Голем, когда хозяин вышел. – Неловко за расходы, которые он из-за нас терпит? Он кажется тебе славным малым и тебе жаль его? Джебу вот жаль.
– Не знаю. – Деян пожал плечами: сложности хозяина мало его волновали. – Но стоило бы пожалеть, наверное.
– Если тебе так кажется, подумай вот над чем, – сказал Голем. – Сколько людей спешит сбежать из Нелова с тем имуществом, какое можно увезти с собой? Все они убеждены, что в случае победы Бергича город будет разграблен, и убеждены небезосновательно. Если офицеры Бергича знают свое дело, то не допустят большой резни и поджогов, но, несомненно, победители опустошат в городе все погреба. И не будут платить. Нас всего трое – а со дня на день заявится целая армия… Понимаешь, к чему я веду? Есть только две причины, Деян, по которым наш гостеприимный хозяин может быть в нынешней ситуации по-прежнему обеспокоен мелкими тратами и жалеть вина важным и опасным гостям. Либо он безоговорочно уверен в победе дарвенской армии, либо имеет тайную договоренность с бергичевцами о том, что разграбление его заведения не коснется. А много ли ты встречал людей, которые бы верили в победу дарвенцев?
– Ни одного. – Деян покосился на дверь. Он не слышал удалявшихся шагов: скорее всего, хозяин снова пытался подслушать.
– Зуб даю, на барона Бергича ему плевать так же, как и на князя Вимила: наш добрый хозяин принадлежит к тому типу людей, которые служат лишь своему кошельку, – сказал Голем. – Если бы я был дарвенским военачальником и собирался защищать город, то или перекупил бы этого подлеца, или, что более вероятно, повесил. Но, на его счастье, я не дарвенский подданный. Потому, если он будет достаточно благоразумен, чтобы не болтать обо мне со своими друзьями из баронства и прекратит совать нос в мои дела – я его не трону. Однако он уже дважды позволил себе проявить неуместное любопытство... Третий раз станет последним. Вы ведь не возражаете, господа?
– Не возражаю, мастер. – Джибанд выглядел огорченным, но все его сочувствие к хозяину двора испарилось как дым.
– Почему тогда его не казнил Ритшоф? – подумав, спросил Деян. – Тоже из-за каких-то «договоренностей»? Или ему не хватило ума заметить?
– Подозреваю, в лысую голову Варка Ритшофа попросту не помещается мысль о таком обыденном и прагматичном предательстве: продать своего короля и свою веру за горсть серебра – подобное для него немыслимо. Как кое для кого немыслимо обратное: отказаться от денег, власти, безопасности ради служения чему-то, что нельзя сунуть в карман. – Голем с видимым отвращением взглянул на дверь, за которой, судя по простучавшим по полу шагам, никого уже не было. – Ритшоф – опасный фанатик, но из этих двоих я всегда выбрал бы его. Что ж до меня самого, то чтобы я ни делал – я редко забывал о собственной выгоде. В деле своем я был хорош, да – но в остальном уважение, которым я пользовался, было незаслуженным….
Деян пожал плечами. Из того, что прежде Голем рассказывал о себе, этого не следовало, но спорить с ним, раз уж он решил обвинить себя во всех грехах, было бессмысленно.
– Правда в том, что мне стыдно смотреть этому юноше, Яну, в глаза. – Голем взялся за кувшин и наполнил два стакана, щедро расплескав вино на так и не убранную карту. – Он считает нас героями: Влада, меня… А мы лишь удачливые дураки и подлецы. Пей, Деян. Неизвестно, когда еще доведется отдыхать.
– Киан-Лесоруб, светлая ему память, говорил: «Когда в землю ляжем, тогда и наотдыхаемся». – Деян взял стакан. – Но, в общем, ты прав.
Стакан из темно-синего тяжелого стекла был хорош, однако напиток в нем оказался отвратителен: не только цветом, но и вкусом он немного напоминала закисший морс, в который зачем-то еще положили сахара и долили хлебной водки.
– Ты уверен, что это можно пить? – спросил Деян, с трудом заставив себя проглотить жидкость.
– Абсолютно… Погоди-ка, ты никогда не пробовал вина?! – удивился чародей. – В твоей Орыжи только воду и пьют?! Кипяток со смородиной и мятой?
– Обижаешь: разве ж мы животные, чтоб пить одну воду, – сказал Деян. – И пиво варят, и мед, и бражку из ягод делают. Но такого до нынешнего дня не пробовал: Господь хранил. Из какого это сорняка?
– Из такого, какой тут не растет; издалека привезено. – Голем в несколько глотков допил стакан и налил себе еще. – Ну, раз так, как хозяин зайдет, спроси у него что-нибудь простого и привычного: он только рад будет. Джеб! Позови-ка его… Хотя нет, сначала капитана, если он в зале.
Джибанд молча подчинился.
– Почему ты позволил этому мерзавцу отираться под дверью? – сердитым тоном спросил Голем, когда капитан Ранко Альбут в сопровождении великана появился в комнате.
Капитан беззастенчиво улыбнулся, встопорщив густые усы.
– Не его одного любопытство заело, о чем тут разговор, милорд. Виноват. А приказа никого к двери не подпускать у меня не было.
– Теперь – есть. – Голем пристально взглянул на капитана, отчего тот малость спал с лица. – В следующий раз не спущу! А что хочешь знать – спрашивай.
–Понял, милорд. – Капитан коснулся кулаком груди. – Дозволите спросить?
– Дозволяю.
– Кто вы такой?
Голем усмехнулся:
– Колдун; да это ты уже и сам понял. Меня долго тут не было, но теперь я снова здесь: вот и все. Много будешь знать – рано состаришься, капитан.
– Благодарю за подробные разъяснения, милорд, – с усмешкой, подозрительно похожей на големову, сказал капитан; он явно был не робкого десятка. – Дозволите идти?
– Вам или вашим людям нужно что-нибудь?
– Нужно…что? – Капитан нахмурился; на лице его отразилось недоумение. – Боюсь, я не совсем понимаю…
– Вам лучше знать: одежда, сапоги, патроны, еда, овес для лошадей, – раздраженно перечислил Голем, – может быть, какие-то другие припасы? Вроде как неподалеку есть еще не разграбленный склад. А у меня есть епископская бумага, которая позволит им воспользоваться. Если вы поторопитесь: я надеюсь выехать завтра утром, самое позднее – к полудню.
Капитан облегченно выдохнул:
– Премного благодарен за беспокойство, милорд. Но не нужно ничего.
– Не верю: умный солдат всегда голоден, – сказал Голем; Деян подумал, что, хоть чародей и отчитал капитана за промашку, все равно с ним он держался намного дружелюбнее, чем с остальными. – Скажите трактирщику подать вам ужин и пива к нему: я разрешаю. Где вы разместитесь на ночь?
– В конюшне.
– Там возможно спать в грозу?
– Крыша не течет: недавно чинена, – сказал капитан. – И стены теплые.
– Что ж, отдыхайте до утра, капитан Альбут. Только не переусердствуйте. Идите.
– Благодарю, милорд. – Капитан еще раз ударил себя в грудь и вышел.
Вид он имел озадаченный.
– II –
Хотя Голем и велел капитану Альбуту «не переусердствовать», сам он уничтожал отвратительное пойло стакан за стаканом, почти не уделяя внимания появившемуся на столе запеченному окороку, тушеной капусте и блюду с мелкой жареной рыбешкой, которая оказалась неплоха на вкус, но чрезвычайно костлява. Деян работал челюстями в одиночестве. Прошло немногим меньше получаса, прежде чем он насытился настолько, чтобы заметить, что окорок переперчен, а пиво кислит.
Джибанд наблюдал за Големом с явным неодобрением. Трижды он пытался завести с чародеем разговор о зелье, и трижды тот отмалчивался, а на четвертый раз – попросту отослал его.
– Тебе не нравится то, что я собираюсь делать, что я делаю сейчас; твое право, – устало сказал Голем. – Но наши жизни более не связаны так, как раньше, так почему бы тебе просто не перестать лезть в это? Чем злить меня и пугать тут всех, лучше найди тот тюфяк, который наш ушлый хозяин подготовил для тебя, и притворись до утра, что спишь. Право слово, Джеб, я не хочу тебя обидеть, но не желаю беспрерывно выслушивать твое недовольство.
Великан молча развернулся и ушел, и это было столь же странно видеть, сколь и жутко.
– Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? – осторожно спросил Деян.
– Ему нужно учиться жить одному, – отрезал Голем и потянулся к кувшину. – Если он хочет жить – у него нет выбора.
Чародей все еще сохранял четкость речи, но глаза его пьяно блестели, а лицо от прилившей крови пошло красными пятнами. Деян сокрушенно покачал головой. Никогда прежде он не видел, чтобы человек напивался с таким остервенением и так бестолково; одних с выпивки разбирал смех, других – слезы, Големом же все больше овладевало какое-то мрачное ожесточение. Иногда он пытался шутить, словно надеясь призвать в комнату пьяное веселье, но лучше бы и не пытался. Смотреть на это было тягостно.
– Смешно, – сказал Голем. – Это просто смешно. Мы с Венжаром часто собачились в последние годы, но никогда в жизни, Деян, никогда для меня не было человека ближе, чем Венжар ен’Гарбдад. Тогда я не задумывался об этом; но теперь не могу не признать. Я не мог влезть в его голову, как к Джебу, но и так знал – считал, что знаю, – что в ней творится. И он тоже видел меня насквозь. Мы редко говорили по душам, но после столетья общих побед и провалов разговоры становятся не нужны. Я так и жил бы, запершись в Старожье, и умер бы там, если б не Венжар. Но теперь я совершил две глупости кряду: сгинул и вернулся спустя три столетия; и все идет к тому, что вернулся я лишь затем, чтобы убить его… Никогда у меня не было друга ближе, а теперь, может статься, вообще никого, кроме него, нет; никого, кто хотя бы знал меня: у Джеба ветер в голове, другие умерли. Тот трусливый выродок, твой приятель, что навел на вас бандитов, как его звали – Кереб, Керек? – меня все занимало, отчего же ты не смог решиться на его убийство, несмотря на то, что он натворил…
– Кенек, – сказал Деян. – Его звали Кенек.
– Теперь я понимаю тебя немного лучше. Небо, сто лет, больше ста лет Венж был мне другом, я не хочу с ним драться! Но когда я думаю о нем, обо всем том, что сталось с его попустительства, меня душит ярость, и самому мне охота удавиться. Один из нас убьет второго: отличная шутка, наши прежние враги корчатся от смеха в своих могилах! Смешно и сказать. Но все к этому идет…
«Вот только, когда ты рассказывал про ваши прошлые дела, то много раз поминал, что в ссоре «чуть его не убил». И я отчего-то не уверен, что гроссмейстер ен’Гарбдад тоже считал это «чуть» смешным».
Деян потер засвербевшую отметину на запястье, там, где в первую ночь в хижине кожу сожгли чародейские пальцы. С той ночи он почему-то перестал бояться; но разумом отмечал, что в моменты глубокой задумчивости или гнева Голем частенько сам не замечает, что делает, и упускает над силой контроль. Расплющенное перо и вилка, угол деревянной – деревянной! – столешницы с глубокой вмятиной от ладони, разломанные подлокотники кресла, растекшийся в блин третий стакан… Вокруг чародея царил нечаянно устроенный им разгром, которого он даже не сознавал.
Если такое часто случалось и прежде, несложно было догадаться, почему обычные люди – да хоть бы и жена – боялись его; те же, на кого он обращал свой гнев, тем более вряд ли бы смогли назвать такие ссоры шутливым словом «собачиться».
– Хранители знают, чем теперь все это кончится! Лучше всего было бы тебе убить меня тогда, еще близ Старожья, – сказал Голем. – И не возражай, что не смог бы. Любой может: вопрос нужды и злости. А злости в тебе предостаточно.
– Этот Бервен-старший, который, как ты сказал его внуку, «видел перед собой цель», – кем он был? – спросил Деян, желая переменить тему. – Что это была за цель? Ты вроде не упоминал его раньше.
– Свобода жить как вздумается. Обязательным ее условием он считал славу и богатство. Мы с ним были дружны одно время, когда я еще носил маршальский жезл и мог выпить впятеро больше, чем теперь. – Голем допил стакан и налил себе снова. – Пока Радислав не отозвал его, Влад тоже служил в приграничье; как боевому чародею, мастеру над огнем, ему не было равных. Способности проснулись в нем поздно, но родня, учителя и командование всю жизнь благоволили к нему – и это сказалось на его характере не лучшим образом. Он был старше меня на век, но казался мне невоздержанным мальчишкой: прямота и упорство – лучшие его черты – сочетались в нем с наивностью, тягой к излишествам, черствостью и жестокостью. Если приказы позволяли, он никогда не брал пленных. И никогда не щадил своих – ни солдат, ни гражданских. Если это не вело очевидным образом к будущему поражению, потерять пять тысяч штыков для него было не горше, чем сбросить карты в пас. Порой его решения ужасали даже меня и самых закаленных моих ветеранов.
– Как же тогда вы с ним ладили? – удивился Деян.
– С ним бывало весело. – Голем неприятно усмехнулся. – Влад поддержал наш переворот в Круге, потому как тот сулил новые сражения; на политику ему было плевать. Выпивка, женщины, карты, кровопролитие – вот все, что его занимало… Со временем я потерял тягу к таким развлечением, и на этом наша дружба закончилась; хотя от случая к случаю мы по-прежнему оказывали друг другу мелкие услуги. Младший брат Влада, Кжер по прозвищу Мрачный, отчего-то считал, что это я дурно повлиял на его братца. Ха! Хотел бы я взглянуть на того, кому бы это удалось! Знай тот юноша, Ян, что являл собой его дед, – он бы сильно огорчился… А Влад от такого мягкого и нерешительного внука несомненно отрекся бы, а то и зарубил бы на месте. Если этот Ян вообще ему внук по крови, в чем очень сомневаюсь: пока Влад развлекался вдали от дома, его супруга не теряла времени даром. Когда Влад погиб, вряд ли многие сожалели о его смерти. Такой уж он был человек. Был – и умер… Какой тебе интерес о нем слушать, Деян?
– Да особенно никакого. Но я люблю слушать, – почти честно ответил Деян и, неожиданно для себя, разговорился; то ли хмельная словоохотливость чародея передалась и ему, то ли пиво оказалось крепковато. – Когда сам ничего нового не видишь, ничего сложного не делаешь, голова со скуки пухнет – что еще остается? Слушать, представлять, как оно было… Что представить не можешь – выдумывать. Глупость, а все ж хоть какое занятие и развлечение. Порой такое придумывалось – и смех и грех. Тебя я, неловко вспомнить, чуть ли не бесом с рогами представлял, с которым я, герой в косую сажень ростом, войну воевал. И ведь крепко в голове засело! Когда я понял, что ты и есть Голем, – чуть прямо на Беоновом дворе со страха не кончился. А все от того, что сам себе навыдумывал. Эльма все меня спрашивала, с чего я думаю, что ты чудовище и с нас кожу живьем со всех поснимаешь, если тебе что не так покажется, а я даже ответить ей не мог. Но и страх унять не мог. Вроде давно не ребенок, а все равно воображение власть имеет.