- Маршалла хулда хуна, а,- здравствуйте.
Этим словам его научил Умар.
Ахмед- хаджи опустил на него глаза:
- Живой? Тогда поехали домой.
Ехали молча. Женька сидел сзади, на ямах и кочках машину трясло, избитое тело болело. Он ёрзал на сиденье, стараясь сесть поудобнее. Водитель настороженно наблюдал за ним, бросая взгляды в зеркало заднего вида. Потом водитель, что-то спросил на чеченском, старик в ответ кивнул головой. Женьке показалось, что ехали они очень долго. По дороге несколько раз останавливались на блокпостах. Водитель выходил из машины, за руку здоровался с солдатом или милиционером, и после этого ехали дальше. Женька спросил:
-Вы что всех знаете? Это всё ваши знакомые?
Водитель засмеялся.
- Нет, конечно. Просто, когда солдат или гаишник со мной здороваются, у меня в ладошке пятьдесят рублей сложены. Я передаю деньги и еду дальше. Как говорится кому война, а кому мать родна. Неплохой бизнес, правда Ахмед-хаджи?
Старик строго молчал.
- А вот скажи, отец, раньше тоже так было? Когда ты на войне был, можно было за деньги через немецкие или советские посты проехать? Представляешь, дал эсэсовцу пятьдесят марок и на танке прямо в Берлин, к Гитлеру в бункер.
Старый Ахмед повернулся к водителю, хмуро сказал:
- Не болтай ерунды. Раньше такого быть просто не могло. Ни немцы, ни русские взяток не брали.
Я в июне сорок первого, когда война началась, в Белоруссии служил. Ну и конечно диверсантов немецких было полно, документы у всех лучше, чем настоящие, не подкопаешься.
Остановили мы как-то чёрную эмку, а в ней энкаведешник в звании старшего майора и жена, лейтенант госбезопасности с пятилетним сыном. В тыл едут, по заданию НКВД секретные документы спасают. А старший майор, этот чин, кажется, соответствует армейскому генералу.
Со мной старший наряда, старшина Виктор Ковтун, пограничник. И вот старшине показалось подозрительным, почему у матери с отцом глаза голубые, а у ребёнка карие. И мать курит постоянно, будто нервничает, как перед расстрелом. А у старшего майора пальцы правой руки от никотина жёлтые, будто бы он, самокрутку или сигареты курил. Сам понимаешь НКВДешный генерал вряд ли будет табак курить. Тогда что выходит, сигареты? Да ещё и до самого чинарика, пока губы обжигать не начнёт?
А в СССР тогда все папиросы курили, сигареты только у немцев были. Ковтун тогда и ковырнул штыком ящик с документами. А там железо, рация. Лейтенантша эта, несмотря на то, что баба, сразу выхватывает наган и Виктору прямо в сердце. Тут я их одной очередью всех и положил, и мальчишку тоже. Ребёнка потом жалко было, но не изменишь ничего, война.
А скажи мне, сейчас какой гаишник машину с генералом остановит, да ещё и документы проверит? Нет больше в русской армии таких смелых, как старшина Ковтун. Потому и наш Шамиль и дошёл до Будённовска. Жалко, что он денег с собой мало захватил, а так бы и до Москвы дошёл. Ельцина взял бы в заложники, или депутатов, вот тогда бы война сразу и закончилась.
Женька опять подал голос:
- А вы долго воевали?
Старик помолчал, будто вспоминая.
- Считай всю войну, с сорок первого по февраль сорок четвёртого. Я как раз с разведгруппой с немецкой стороны вернулся, языка- офицера притащили. Немец серьёзный попался, с важными документами. Я командиру полка доложил и только прилёг поспать, меня поднимают и в штаб. А там начальник особого отдела майор Гарбузов срывает с меня погоны, я за пистолет, но выстрелить не успел. Скрутили, связали, награды отобрали и в Северный Казахстан, в ссылку. А там уже все наши, кто доехать сумел, не умер по дороге. Брат мой Ильяс, на охоте был, когда чеченцев выселяли. Так с ружьём в горах и остался. Вот он почти десять лет воевал. Только не с немцами, а с советской властью. В пятьдесят третьем году, когда Сталин умер, он в наш дом пришёл. Там осетины тогда жили. Они его вилами закололи. Брат в горах замёрз очень, заболел, у печки пригрелся и задремал. Осетинам за него награду обещали, много он советской власти горя причинил. Начальника милиции убил, секретаря райкома. Солдаты его ловили, милиция, но всё бесполезно. Он такие тропы и норы в горах знал, что ни одна собака его найти не могла. Я когда из ссылки вернулся, искал этого осетина Марата Колиева, но он как сквозь землю провалился. Если мне всё же встретится когда -нибудь его сын или внук, убью не задумываясь. Кровная месть сроков давности не имеет.
- Да-а-а, протянул водитель, я своего кровника тоже пять лет ждал. Контрактник, моего отца застрелил. Зимой 95 года отец вышел из дома, ему уже больше семидесяти лет было. Пошёл утром к колонке, воды набрать, а снайпер в засаде сидел, скучно ему стало, и от скуки решил развлечься. Пуля отцу прямо в голову попала. Чтобы контрактника оправдать, старику, потом гранату в руку вложили, вроде боевик. Суда так и не было, дело закрыли, я и не хотел, чтобы ему срок дали. Дали бы за убийство десять лет, где бы я его потом искал, самому бы пришлось садиться, чтобы кровника в зоне достать. Контрактник уволился и уехал к себе домой в Кемеровскую область город Юргу. Я разыскал его адрес, купил билет на поезд и поехал в Сибирь. Пока добирался, бывший контрактник по пьянке убил кого-то. Но аллах милостив, дали всего пять лет, наверное, за прошлые подвиги снисхождение сделали. Я пять лет каждый день считал, когда он выйдет. Перед освобождением неделю у ворот ждал, всё боялся пропустить или не узнать. Только он вышел, я за ним немного от лагеря отошёл и ножом его по горлу, как барана. Об одном только жалею, надо было напомнить ему про моего отца, чтобы перед смертью страшно стало. Хотя, может быть, контрактник отца и не помнил уже, той зимой на улицах каждый день трупы находили, солдаты со страху стреляли, а кто-то для развлечения, чтобы не заскучать.
Женька спросил:
- Дедушка Ахмед, а как вы меня нашли?
- Умар сообщил, рассказал, что тебя бьют очень сильно, показал руку, которую ты ему спас. По родственникам собрали деньги и я поехал. Ты спас моего внука, я теперь твой должник. Ничего не бойся, у нас говорят, три дня ты мой гость, потом родственник.
У чеченцев есть обычай, даже если твой враг постучался ночью в твой дом, ты должен его защитить. У нас есть такая старая легенда.
На дне озера Кезеной-Ам когда-то находился аул Эзеной. В нём жили жадные и негостеприимные люди. И вот спустился с неба Бог и, как простой странник, стал проситься на ночлег. Отовсюду гнали его жители аула, и только на краю его, в дымной сакле бедной вдовы он нашёл и кров, и пищу. Разгневанный Бог решил уничтожить селение нечестивцев, забывших заветы отцов, забывших, что личность гостя — священна. Он затопил селение и пощадил лишь семью гостеприимной женщины, потомки которой ушли дальше от озера и поселились на новом месте, там, где сейчас дымятся трубы аула Кезеной.
Хотя с этой войной традиций в Чечне совсем не осталось. В Грозном, чеченская семья едет на своей машине, другие чеченцы их останавливают, избивают мужчину на глазах жены и детей. А вокруг тоже стоят чеченцы и делают вид, что не видят. Это Чечня? Я не узнаю этой страны. Я не узнаю свой народ. Чеченцы никогда не подчинялись ничьей воле. Они никогда ни за кем не шли, они не слушали никого, только своё сердце. Если сердце говорило, ты должен убить кровника, чеченец шёл и убивал. При этом он никогда не брал с собой помощников, он всё делал сам. Чеченец убивал врага и уходил в горы. А сейчас, у нас в Чечне кого только нет, и арабы, и хохлы и даже китайцы. Они что мусульмане? что они делают здесь? Арабы отрезают член, а потом голову русскому офицеру. А потом приходят солдаты и сжигают за это село. Арабы за убийство русского получают доллары, а мы получаем беду.
Женька прикрыл веки, сказалась усталость последних дней и он задремал.
Снилось ему мама, её тёплые руки и тревожный голос.
- Женя, Женя.... ты где, сынок?..
И не было сил подать голос и от отчаяния захотелось заплакать.
Но плакать Женька уже не мог. Детство кончилось, он стал мужчиной.
* * *
Проснулся от скрипа железных ворот, машина въезжала во двор.
Через несколько дней приехал Аслан, привёз Женьке новый паспорт. С потрёпанной и порядком замусоленной страницы на него смотрел молоденький парнишка лет шестнадцати. Кроме паспорта было ещё удостоверение беженца, выписанное на имя Беликова Михаила Юрьевича, уроженца города Грозного.
Видя Женькино замешательство, Аслан захохотал:
- Что, не хочешь быть Беликовым, солдат? Можем сделать тебя Усмановым, но только тогда придётся сделать тебе обрезание. А то милицейский патруль прикажет предъявить доказательства того, что ты мусульманин, а ты не обрезанец. И всё попался, объявят боевиком, не отвертишься. Милиция сейчас бдительная, везде ей террористы мерещатся.
Прибежал Алик, запыхавшись сказал Женьке.
- Тебя зовёт дедушка.
- Алик, что случилось?
Не знаю. Он тебе сам расскажет, не бойся.
Старик был один. Он сидел за столом, морщинистыми руками перебирал какие-то старые бумаги, фотографии.
- Посмотри сюда парень. Это мой отец, его звали Асланбек. Он служил в дикой дивизии, в царском конвое. На пожелтевшей фотографии стоял мужчина лет тридцати, в черкеске, с кинжалом.
Этой фотографии почти сто лет. Ты знаешь как она сохранилась? Когда нас выселяли, я со старшими братьями был на фронте. В селе оставались только женщины, дети и старики. Моя мать первым делом собрала фотографии, чтобы дети, внуки, правнуки знали от кого они ведут род. Потому что мы чеченцы, нас мало, мы всегда воюем, и чтобы сохраниться как нация, мы должны всегда помнить о том, что мы чеченцы. Мы должны хранить наши традиции и сейчас это сделать трудно. Если ты чеченец — ты должен накормить и дать кров своему врагу, который ищет спасения в твоём доме. Ты должен убить кровника, обязательно увидев перед эти его глаза , потому что ты не можешь выстрелить ему в спину. Ты должен отдать последний кусок хлеба другу, ты должен встать, чтобы приветствовать идущего мимо человека старше себя. Ты не должен бежать, даже если тебя окружила тысяча врагов. И даже если у тебя нет никаких шансов на победу, ты все равно должен принять бой. Ты не имеешь права плакать, что бы ни происходило. Пусть ты теряешь женщину, горит твой дом, погибают друзья, всё равно ты не можешь плакать, потому что ты чеченец, ты мужчина. Только один раз, всего один раз в жизни ты можешь плакать: когда умирает твоя мать.
Ты уже давно живёшь в нашем доме и мне не всё равно, что потом буду говорить люди. Я думаю, что тебе надо повидать свою мать. И помни, ты всегда можешь вернуться в этот дом.
Женька собрался в дорогу, Марьям положила в спортивную сумку пару футболок, спортивный костюм, еду. Алик шепнул:
- Возвращайся. Я буду тебя ждать.
Женька ехал в поезде. Колеса негромко постукивали на стыках рельс:
-Домой… домой… домой…
Вагон жил своей жизнью, бегали и играли дети, пассажиры пили чай, разговаривали, смотрели в окна. Глядя на мелькающие полустанки и перелески, Женька думал о том, что скоро окажется дома.
За стенкой ехали солдаты дембеля, на станции Петров вал, поезд окружили женщины со снедью. Все наперебой предлагали рыбу, пиво, пироги с капустой, варёную картошку. Солдаты притащили в вагон бутылки с пивом и рыбу. К ним подсели несколько мужчин, завязался обычный в таких случаях дорожный разговор. Мужчины вспоминали свою службу, каждый из них рассказывал что-нибудь смешное.
Женька думал: «А вот мне и вспомнить нечего, полгода учебки, потом Чечня, плен. Сначала русские били, потом чеченцы, потом опять русские. Кто я есть в этом мире?- чужой. Чужой для тех и для этих, чужой для всех. Одна только мама меня ещё, наверное, помнит, да может быть, Марьям за сына благодарит.
Один из солдат качаясь, прошёл в туалет. Возвращаясь на своё место,остановился рядом с Женькиной полкой. Долго стоял рядом, пытаясь сфокусировать свой взгляд на его лице.
- Земеля, ты, наверное не служил?
- Да нет, служил.
- Тогда пойдём, выпьем с дембелями.
- Я не пью.
- Тогда ты наверное не русский- ваххабит. Это они водку не пьют. А ну - ка, покажи мне свой паспорт.
- Земляк, не газуй, я русский. И служил там, где тебе, судя по всему, бывать не пришлось.
- Что – то ты, как-то непонятно говоришь, земеля, где это я не бывал? Ты меня, что, на фуй послал?
Женька приподнялся на локте, приготовился ударить ногой в пьяное лицо.
- Хайциа го дийна весур ву- сказал он на чеченском, потом повторил на русском иди домой и останешься жить.
Фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.
- Ты что, нохча?
- Я русский, иди спать.
Женька повернулся лицом к стене, прикрыл глаза, задремал.
Спал он недолго, минут через десять-пятнадцать, состав дёрнулся, завизжали тормоза. Пьяные солдаты всё же передрались, кто-то из них сорвал стоп- кран.
В вагоне появился милицейский наряд, у пассажиров проверяли документы.
Сержант милиции наскоро пролистал Женькие паспорт. Скользнул взглядом, небрежно козырнул.
- Счастливого пути.
На вокзал Новосибирска поезд прибыл к обеду. На перроне стояли встречающие, носильщики с тележками, торговцы пивом, варёной картошкой, пирожками, мороженым. Женьку никто не встречал. Иначе не могло и быть. Евгения Найдёнова, который уезжал с этого вокзала с воинским эшелоном, больше не было на свете. Рядовой Найдёнов погиб в горах Чечни в декабре 2000 года. Сейчас вместо него вернулся уроженец города Грозного Александр Беликов.
Ещё час Женька добирался на электричке до родного посёлка. Он смотрел в окно, узнавая и не узнавая родные места. Возвращался домой не он, двойник. Не дрожали руки, не было волнения.
Палило жаркое солнце,зной, улицы были пустынны. Кое-где в пыли купались ленивые куры, в тени заборов лежали дворовые собаки.
Дворовая калитка была заперта на щеколду. Мамин голос слышался в летней кухне.
- Ну что ты ходишь за мной как привязанный, соскучился? Давай полакай молочка, а я кушать приготовлю и возьму тебя на колени.
-Мама,- Женьке показалось, что он крикнул. Голос сел- мама-а-аааа!
В летней кухне со звоном упала на пол банка. В следующее мгновение он уже держал мать за плечи, повторяя и повторяя:
- Мама, не надо, не плачь. Не плачь мама, не плачь.
Испуганный кот сидел на подоконнике, следя за Женькой настороженным взглядом.
Когда немного успокоились, он кивнул на кота.
- У тебя новый жилец?
Она улыбнулась устало.
- Да жилец. Прибился ко мне, в ту зиму, когда от тебя письма приходить перестали. На улице мороз, а я слышу - мяв, мяв. Вышла во двор, а он ко мне ластится, будто сказать что-то хочет. Я сразу поняла, что-то с тобой случилось. Прости сынок, что не уберегла тебя.
- Да ты что мама, у меня всё в порядке. Просто служу в таком месте, что письма не доходят, секретная часть, потому и в гражданке.
Мать накрыла на стол.
Они сидели за столом. Маму интересовала его служба. Он он отшучивался, ссылался на секретность, потом сказал:
- Мама, я схожу в клуб, может быть кого их одноклассников увижу... Ты не скучай, я недолго.
Идти было недалеко, через две улицы показался дом культуры, где проходила местная дискотека. Гремела музыка. Перед крыльцом толпились парни, подростки. Девушки стояли отдельно. Шёл активный разогрев перед танцами. Парни обсуждали вчерашние кулачные бои, девушки бросали на них заинтересованные взгляды. Женька не останавливаясь прошёл в зал. Парни переглянулись, что-то сказали ему в след. Среди них не было ни близких друзей, ни даже шапочных знакомых. Было немного не по себе, это была не его жизнь, а какая-то незнакомая, чужая, непонятная. Накрашенные и разодетые девчонки, что то выясняющие между собой парни, какие-то разговоры ни о чём. К нему подошёл парень в белой рубашке, предложил выпить. Женька пил из протянутой бутылки, молча рассматривая танцующую молодёжь, односложно отвечая на какие-то вопросы.
В клубе становилось тесно. Кто-то приходил, кого-то выносили. Несколько десятков ног в такт гремящим колонкам от души сотрясали пол. Около часа ночи раздался душераздирающий крик: "Наших бьют!". Вся толпа ринулась на улицу. Даже те, кто уже дремал на лавочке.