Я огляделся. Вокруг нас раскинулся Город, точнее его очень некачественная ксерокопия. Серая, пыльная, безликая. Сарай находился в подвальном помещении какого-то непонятного предприятия, находившегося на склоне между строительным институтом и пивзаводом. Я помню, когда был студентом и смотрел вниз из окон аудиторий, выходящих на эту сторону, всегда гадал, что же происходит на этой обширной огороженной территории, большая часть строений которой, судя по всему находится под землей, так как видел я в основном терассы, покрытые зеленой травкой, разделенные железобетонными подпорными стенками, и множество здоровенных, как из метро, вентшахт, торчащих из этой травки. Если честно - до сих пор не знаю. Освоенные нами небольшие подземные пространства Сарая ответа на этот вопрос не давали, а дальше мы и не ходили. Зачем? Не лезет никто оттуда и хорошо...
Стояла мертвая тишина. То есть реально вообще никаких звуков, кроме нашего дыхания не было. В привычном мире не бывает такого безмолвия. Всегда и везде есть какой-то фоновый шум, даже если мы считаем, что находимся в абсолютной тишине, все равно он присутствует, мы его просто не замечаем. А здесь именно его отсутствие сразу же бросается в глаза, а точнее в уши. Очень непривычное ощущение. Ветра не было, воздух был неподвижен, хотя по серому небу с огромной скоростью неслись темно-серые тучи, и это стремительное движение как будто еще больше подчеркивало мертвую неподвижность всего остального.
Нам нужно было подняться к институту, пройти еще квартал вверх до Старогвардейской, повернуть направо - и еще квартал до площади. Как раз именно там, на углу, и находилась та самая высотка, которую Борода определили нам, как наблюдательный пункт.
Ближайшим путем наверх была изящная металлическая лестница маршей в пятнадцать с круглыми площадками, оборудованными лавочками и кованными фонарями. Она, красиво извиваясь, органично вписывалась в рельеф склона и когда-то была излюбленным путем студентов из строяка и политеха к вожделенной разливайке на пивзаводе. Сейчас она была не менее изящно оплетена какой-то сизой не то паутиной, не то проводами и как-то странно разорвана, будто кто-то большой и сильный ради забавы отодрал несколько маршей от площадок и вывернул их в разные стороны. Получилась довольно интересная композиция в стиле неоконструктивизма.
По лестнице мы, конечно, не пошли. И не только из-за ее состояния. С металлическими сооружениями здесь вообще происходили очень странные вещи, и приближаться к ним категорически не рекомендовалось. Я помню, когда в первый раз увидел в бинокль закрученные в немыслимый узел вышки Телецентра, вообще долго не мог понять, на что я смотрю. Интересно было бы взглянуть еще на американские горки в парке Единства, но уж больно далеко. Да и люди пропадали. Пропадали, подойдя слишком близко даже, например, к относительно небольшой опоре ЛЭП. Так вот - стоит человек живой, здоровый, потом треск какой-то, мелькает что-то неуловимое между двутаврами и уголками, бац! - и нет человека. Только взвесь кровавая в воздухе повиснет и опадет мелкими-мелкими капельками...
Леший повел нас прямо по склону, стараясь держаться поближе к забору территории, где располагался наш Сарай, поминутно с опаской косясь в сторону веселой лесенки. Двигались быстро, насколько позволял рельеф, и практически бесшумно. Тишину нарушал лишь треск сухого репейника, сквозь который мы продирались, и комья земли, иногда выскальзывающие из-под сапог из огнестойкой кожи и скатывающиеся вниз.
Поднялись. Выбрались на асфальт. Осмотрелись. Родной институт на углу квартала простирался корпусами в обе стороны, налево и вверх. Двери главного входа были гостеприимно распахнуты, но зайти в них я бы не согласился даже под дулом пистолета. Звуки, иногда доносившиеся из окон любимого ВУЗа, заставляли сердце испуганно замирать, а спину покрываться холодным потом. Кто там сейчас сидит на лекциях, я не знал и знать не хотел. Явно не восемнадцатилетние студенточки...
Двинулись вверх по улице следующим порядком: прямо по полустершейся разделительной - Леший, мы чуть позади, я - слева вдоль бордюра, Серега, соответственно, справа.
Этот поход для меня сильно отличался от немногочисленных предыдущих. Я был спокоен. Напряжен, сосредоточен, но я не боялся. Осознание себя в форме третьего лица не пропало, а наоборот даже усилилось и начало становиться привычным. Поэтому сегодня я мог смотреть по сторонам, не вжимая голову в плечи, и видеть все детали этого странного мира. Машины вдоль обочин, покрытые то ли пылью, то ли пеплом, деревья без листьев, серая, сухая трава газонов, окна домов, в большинстве целые, некоторые даже открыты, неподвижно свисают занавески, несущиеся надо мной облака, не отбрасывающие тени... Оп! А институт то - мой, да не совсем! Перехода через третий этаж между Старым и Средним корпусами не было. То есть, совсем не было. Торцы зданий, к которым он должен был примыкать не имели проемов, просто окна, и никаких обломков перекрытий и кирпича внизу не валялось. Видимо, создатели сего пространства на него просто забили или специально вычеркнули из списка, чтобы товарищ Егор не забывал, где находится. Да я и без этих напоминаний, в принципе...
Неожиданно, слева, то бишь, с Севера донесся приглушенный расстоянием трубный вопль. В моем представлении так кричать мог только какой-нибудь огромный, мутировавший в хищника, мамонт, которого очень разозлили. Вслед за воплем раздался треск выстрелов, намного тише, говоривший о том, что стреляют где-то очень далеко. Причем стреляют не в панике, а спокойно и расчетливо, отсекая очереди в несколько патронов. Тишина секунд пять, потом короткая тройка, видимо - контрольный, и снова тихо.
Мы застыли посреди улицы, ожидая продолжения. Через полминуты Леший обернулся и завистливо протянул:
- Из калашей херачили. Везет же гадам! Двинули, бойцы.
Да, тема настоящего оружия была для нас очень-очень больной. Только у Бороды имелся милицейский укорот неизвестного происхождения, который он никому не давал, да и сам старался не пользоваться, так как патронов было всего магазина на три. Мы же все были вооружены кустарными ружьями местного производства, выменянными на Рынке, на какие-то волшебные ништяки еще до моего появления. Все возможные места, типа РОВД или воинских частей, где можно было бы разжиться реальным железом, были очень далеко и, скорее всего, уже вычищенны до последней гильзы. А на том же Рынке такое не предлагали ни за какую цену, не дураки.
Дошли до перекрестка, огляделись. Старогвардейская была пуста. Ни движений, ни звуков. Только машины, кем-то когда-то припаркованные у зданий и одинокий автобус 24 маршрута, так и не отъехавший от остановки на той стороне улицы. Тоже покрыт густым слоем пыли. На лобовом стекле прямо по этой пыли большими буквами написано слово "хуй", чуть ниже буквами поменьше - "у меня теперь грязный палец". Кто? Зачем? Непонятно. Петросян, наверное, местный какой-нибудь. Развлекаются люди, как умеют.
Что самое интересное - светофор работал. Шагал зеленый человечек под электронным циферблатом, отсчитывающим секунды, стоял красный человечек. Секунды кончились, человечки поменялись, даже желтый фонарь чуть посветился перед красным. Все как надо. Бред.
Леший махнул рукой - переходим, и тут я выдал:
- Погоди, зеленый загорится!
Серега хрюкнул. Леший обернулся, посмотрел на меня, как будто впервые увидел, дернул головой и двинулся на ту сторону. Ясно. Сосредоточен, не до шуток. Ну ладно, буду молчать.
Почти дойдя до остановки, наш ведущий неожиданно чуть присел, резко развернулся направо, застыл на мгновение, а потом заорал шепотом:
- Бегом, бля!
И ломанулся к автобусу. Тихо, но очень-очень быстро. Мы с Серегой побежали следом. Я попытался разглядеть справа то, что так напугало Лешего, но ничего подозрительного не обнаружил. Те же машины, те же дома в девять этажей, внизу на первых - помпезные крыльца салонов красоты, ресторанов, турагенств, куцые деревья вдоль бордюра. Перспектива улицы упирается в площадь Фрунзе, вон уже искомые высотки стоят, метров четыреста осталось. Ничего.
В автобус, естественно, не полезли. Спрятались за стеклянной остановкой, оклееной рекламой. Сидя на корточках, я подивился невиданным скидкам в Медиа Маркт, юному лицу стапятидесятилетней Лаймы Вайкуле, которая давала концерт в ГДО в честь 8 марта. Интересно какое сейчас марта? Или не марта. Мои размышления прервал Леший, выглядывавший из-за угла остановки и прошипевший:
- Это че за херня такая?
Нам с Серегой не очень хотелось смотреть, что там за херня. Если Леший не дает команду бежать, значит нам она пока не угрожает. Поэтому меньше знаешь, крепче спишь. Но потом мне все же стало интересно, что так удивило бывалого, опытного мужика, и я, осторожно встав, выглянул через его голову на улицу.
Сначала не увидел ничего. То есть все тоже самое: машины, дома, окна, росчерки облаков, потом Леший прошептал:
- Третий этаж над крыльцом "Регион тур". От правого угла два окна, потом лоджии. Смотри между ними.
Я пригляделся по указанным координатам и не сразу, а как на картинках, где надо расслабить зрение, чтоб разглядеть фигуру, но все-таки увидел. Лучше б не видел. На широком глухом простенке грязно-бежевого фасада, прилепившись к нему, сидел Ужас. Ночной кошмар, словно сошедший с полотен Иеронима Босха или страниц Лавкрафта. Это был не Урод. Те не склонны к мимикрии. А это существо, как хамелеон, практически идентично воспроизводило у себя на теле цвет и структуру фасадной штукатурки, а одна из конечностей, цеплявшаяся за угол лоджии, была окрашена в коричневый цвет стойки витража, которой касалась. Заметить ее можно было только по полутеням на теле и по расплывчатому пятну под ней на стене, да и то переведя зрение в какую-то иную плоскость. Зато уж если заметил, взгляда не отведешь.
- Я сначала выглянул, смотрю - вроде все чисто. Думаю - показалось: - прошептал Леший, протягивая мне бинокль. - Уж хотел вам отмашку давать, но тут она задвигалась. Сначала на козырьке сидела, вон на том синем, а потом одним прыжком на два этажа вверх - херась! Цвет не сразу изменился - вот и заметил.
Я впился глазами в окуляры и снова потерял зверюшку. Секунд пять двигал по стене пока не сфокусировался в нужный режим. Вот она. Оно... Да - это Ужас. Самый настоящий. Даже Уроды по сравнению с этим - бандерасы. Размером с небольшой внедорожник, типа кроссовера. Какая-то помесь человека и паука. Горбатое туловище, обмотанное выступающими кольцами, как у червя, изгибается, заканчиваясь чем-то вроде здорового осиного жала, острого на конце, а в толстой части, перевитого венами, вызывающими неприятную ассоциацию с половым органом. С другого конца прилеплена голова. Небольшая, шишковатая, без шеи и носа, зато с огромными выпуклыми буркалами и широченным открытым ртом, из которого торчат ровные, как у пираньи, острые зубы и стекает какая-то отвратительная слизь. Но самое мерзкое - конечности, именно они делают Это похожим на паука. Их пять: две в передней части тела, три в задней, причем пятая торчит точно по ходу хребта, как гипертрофированный хвост. Длинные, мускулистые, неприятно лоснящиеся, трехсуставчатые, с выпуклыми маслами, заканчиваются вполне человеческими кистями рук с пятью пальцами, только очень длинными и с чем-то типа присосок на концах, которые держат этот, видимо, нехилый вес на стене. Мерзость.
Что-то на двух руках или ногах привлекло мое внимание, я чуть сдвинул оптический зум, немного приблизив чудовище, и охренел. Носки. Черные, с белым лейблом "Адидас". Если взять носок, одеть на руку и порвать его конец, натянув на предплечье, чтобы вышло что-то вроде браслета, то получится такая вот ерунда.
- Носки видел? - поинтересовался я у Лешего.
- Да пипец! - прерывистым шепотом ответил он. - Это типа раньше ноги, чтоли были? То есть я имею в виду, что из человека вот такое безобразие выросло? Ну ладно, ноги в руки превратились, а пятая-то откуда взялась?
- Может копчик мутировал? - я передал бинокль Сереге. - Все, мне хватит. Надолго.
Даже немногословный Серега не смог сдержать эмоций, любуясь человеком-пауком. Несколько раз выматерившись, он спросил:
- Ну и че делать? Тут весь день сидеть? Или может завалить попробуем?
- С дуба рухнул? - ошалел Леший. - Мы че на танке? Ты видел, как оно двигается?
Тут, как будто, услышав эти слова и решив продемонстрировать Сереге свои возможности, тварь одним стремительным прыжком пересекла лоджии двух квартир, оказавшись сразу метрах в двенадцати дальше и разбив одну из секций витража, на который она опиралась. Потом быстро по паучьи двинулась вверх по стене. Еще звенели, разбиваясь об асфальт осколки стекла, а она добралась до открытого окна на последнем этаже и, как-то немыслимо сжавшись в подобие шара, исчезла в темном проеме.
- Меня в этот дом в гости не зовите. Не приду, - пробормотал Леший, прижимаясь спиной к стеклу остановки и облегченно сползая вниз.
- Да, про такую херню мне еще никто не рассказывал. - продолжил он. - Нет предела совершенству...
- Может их пора уже как-то каталогизировать? - предложил я. - Типа - бестиарий нашего городка.
- Я кино смотрел, называлось вроде "Отвратительные твари и где они живут", - сказал Серега, выглядывая за угол.
- Фантастические твари, - поправил его Леший. - И как эту назовем?
- Тут без вариантов. Спайдермэн! -ответил я.
Леший снова посмотрел на меня, как первый раз, и спросил.
- Егор, а тебе что, совсем не страшно?
- Страшно. - соврал я, - Но не совсем...
***
- Да-а-а, вот это подстава, - ошарашенно протянул Серега, когда мы без происшествий добрались до площади и оказались у цоколя бело-синего многоэтажного здания, того самого к которому стремились. - Бывают в жизни злые шутки...
- Сказал петух, слезая с утки, - машинально продолжил я.
Незадымляемая лестничная клетка с переходными лоджиями, с которой я должен был осматривать окрестности, присутствовала. Красиво уходила синенькими ограждениями в туманную небесную перспективу. Вот только присутствовала она с северной стороны здания, а не с южной, откуда открывался бы вид на Шестерочку.
- Блин, не могли с другой стороны сделать, чтоли? - спросил Леший.
- Инсоляция, - запоздало вспомнил я, - Квартиры должны максимально освещаться солнцем, поэтому лестницы почти всегда смотрят на север.
- Соляция - хуяция! Что теперь делать-то? - сказал Серега. - Сейчас поднялся бы по-тихому этажа до шестого, глянул бы, да назад. А теперь что, в квартиру лезть?
- В квартиру - не вариант. Однозначно. Там разные спайдермэны обитают, - ответил Леший, рассматривая соседние здания, - Может куда еще залезть?
- Борода по ходу специально все так устроил. Он же - хитрожопый, все заранее рассчитал, - сказал мне Серега. - Наказать тебя хочет, в назидание другим.
Я помолчал, подумал:
- А зачем вообще наверх лезть? Сюда же низом дошли и ничего. Можно и дальше также - потихонечку.
- Мы шли - все просматривалось на все четыре стороны метров на триста, а ты на площадь глянь, сад камней, бля...- ответил Леший.
Я повернулся в сторону "самой большой площади Европы", по неофициальному мнению местных жителей, и присвистнул. Последний раз я здесь был, еще когда с неба светило солнце, а по улицам ездили машины. Тогда площадь Фрунзе представляла собой квартал метров пятьсот на триста, по углам которого были расположены четыре прямоугольных сквера. А огромный асфальтовый крест между ними с одной стороны был занят массивным зданием театра Оперы и Балета, а с другой стороны открывался в сторону Реки. То есть длинная перекладина этого креста была ровной пятисотметровой полосой, по которой 9 мая, в три ряда шли танки и прочая бронетехника, а по краям стояли трибуны. И Шестерочка, находящаяся прямо напротив нас на другой стороне, просматривалась бы отсюда очень даже хорошо. Особенно в бинокль.
Сейчас картина была немного другой. Скверы разрослись метров на пятьдесят в высоту и выплеснулись за ограждения еще метров на двадцать с каждой стороны. Непонятно, что это были за деревья, листьев на них не было, только густое переплетение идеально ровных, ломаных ветвей, утончающихся в конце, а в центре, сливающихся в непроглядную темно-серую массу. Я вспомнил слова Бороды о Волосатых и подумал, что, наверное, лучшего места жительства для них действительно не найти. С асфальтом тоже было непросто. Вместо него была мешанина ям, траншей, каналов и стен. Словно арктический рельеф, полный неровных ледяных торосов, айсбергов, и впадин. Настоящий лабиринт, вслепую преодолевать который решился бы только сумасшедший. В любой момент из-за любого угла, которых было немеренно, может выпрыгнуть кто угодно, пискнуть не успеешь.