Джамбек никак не показал своего отношения к этой попытке, лишь спросил:
— Мы только вдвоем остались?
— Похоже на то, что вдвоем. Но, пока мы способны держать автомат в руках, мы — волки-воины и не сдадимся. И мы не боимся волкодавов. Если раньше они шли по следу, то теперь, думаю, нас вообще найти не смогут. Лавина, судя по звуку, прошла как раз над входом в галерею, и его наверняка завалило. Никакой нюх волкодава не поможет им… Нам бы только здесь отсидеться. Запасы питания у нас есть, вода тоже есть. Что еще нужно? Патроны… Патронов хватит, но лучше бы их и не тратить…
— Еще бы женщину, — сказал Джамбек, — и на год можно залечь…
— На год — это слишком долго. Даже с хорошей женщиной. Любая надоест. А у нас весна впереди. К весне волки всегда тощают и выходят на охоту. Они не от голода тощают, а от страсти, страсти к охоте. Летом нам предстоит много дел. Наберем новых людей, вооружим и объясним волкодавам, что в своем доме мы хозяева, в своих горах — мы правим!
У Джамбека была крупная голова, соответствующая его крупному телу. Но большая голова, тем более с узким и приплюснутым лбом, никогда еще не была признаком большого ума. По крайней мере, эмир Гаримханов не замечал за своим моджахедом признаков высокого интеллекта. Но Джамбеку Абалиеву это и не нужно было. Его мало интересовало что-то высокое, как это интересовало порой самого эмира, считающего себя отчасти философом, отчасти воином. Джамбек был прост, как обыкновенный борец, и эмир легко прощал ему это.
Они вошли в узкую галерею, круто уходящую на нижний уровень. Джамбек по-прежнему светил под ноги идущему первым Далгату Аристотелевичу, а сам время от времени спотыкался. У него нога была, как минимум, сорок шестого размера, и ему при всем старании трудно было не наступать на камни. Хорошо, что в этой галерее их было относительно немного, а сама галерея приводила в небольшой грот, украшенный сталактитами и сталагмитами, делала петлю и уходила в нижний большой грот, где джамаат Гаримханова и жил перед тем, как построить себе более удобные и теплые землянки. Здесь протекал подземный ручей с какой-то минеральной водой, пить которую можно было в свое удовольствие. К тому же вода очень быстро заживляла порезы и царапины. Здесь же был склад продуктов джамаата. Вот склада тактических фонарей, к сожалению, не было, и эмиру со своим помощником приходилось по-прежнему обходиться единственным фонарем Абалиева, который, кстати, к концу пути стал светить заметно слабее. Правда, его это не особенно беспокоило, с того времени, когда джамаат постоянно жил в гроте, осталось еще достаточно дров, чтобы целую неделю жечь небольшой костерок.
— Костер разведи, — потребовал Далгат Аристотелевич, — а то меня слегка знобит…
Джамбек бросился выполнять приказание почти бегом. Но у него, как у человека не курящего, не оказалось ни спичек, ни зажигалки. Гаримханов тоже не курил, и, поскольку никогда сам огонь не разводил, даже в землянке, не имел ни спичек, ни зажигалки. Но эмир вовремя вспомнил, что в маленьком гроте, сбоку от большого, к стене была прибита доска с ввинченными в нее саморезами. Там, на этой доске, должна оставаться старая одежда.
— Поищи в карманах, — кивнул он в сторону вешалки.
Джамбек вернулся уже через тридцать секунд, держа в одной руке коробок спичек, в другой стянутую резинкой пачку долларов.
— Там было… Чьи это?
— Теперь — твои… — проявил милость эмир. Он никогда не был человеком жадным, и за это бойцы его ценили.
Джамбек остался доволен, сунул пачку в карман и попытался разжечь костер. Но спички в сыром воздухе тоже отсырели и не хотели зажигаться. Ломались одна за другой, но не загорались.
— Иди, поищи зажигалку, — послал помощника Далгат Аристотелевич.
Джамбек ушел и вскоре вернулся с зажигалкой в руке. Долларов больше не нашел, что его заметно расстроило. Первая пачка была толстой. Если не фальшивки, там хватило бы на новую машину. Но аппетит всегда приходит во время еды, и ему захотелось еще одну такую же пачку. Даже обида взяла, что никто ее не оставил.
Джамбек вытащил из своего кармана сухую бересту, и теперь костер разгорелся довольно быстро. Гаримханов протянул к огню руки.
— Я отдохну, Джамбек. А ты сходи, посмотри на вход. Нас в самом деле полностью завалило? А то, может быть, стоит ждать гостей? Или самим выбираться на ту сторону…
Выбираться на ту сторону — это значило идти к выходу в соседнее ущелье через весь хребет. Выход туда существовал. Его нашли давно, но не пользовались им потому, что из соседнего ущелья невозможно было напрямую выйти туда, куда джамаат чаще всего и выходил, отправляясь на очередную операцию.
— Я возьму фонарик? — спросил разрешения Абалиев.
— А мне он зачем? Здесь костер есть. Бери. Он все равно твой.
— Если выход завален, что мне делать?
— Попробуй прокопать.
— Пуля сквозь снег пройдет?
— Не знаю. Все зависит от толщины снега. Но лучше не стрелять. Спецназ может услышать.
— Они не найдут расщелину. И не поймут, откуда стреляют. Здесь много трещин, и звук будет выходить наружу везде, со всех сторон. Пусть испугаются, что окружены. Скоро уже ночь, а нам ночью выйти надо.
— На ту сторону выйдем. В соседнее ущелье.
— Вы ходили туда раньше, эмир?
— Нет. Но людей, помню, посылал.
— Я был с теми, кого вы посылали. Выход нормальный. Вернее, за выходом — все нормально, там можно пройти. Но чтобы до самого выхода добраться, нужно альпинистом быть. Мы там друг друга подсаживали, потом на веревке вытаскивали. И так по метру пробирались. Нам двоим не пройти. Один бы я прошел, а двоим там нет хода. Вы болеете, эмир. Надо здесь выходить.
— Что-то я не помню разговора о невозможности там выхода. Говорили, что существует путь, и все. Что-то ты, Джамбек, не договариваешь. А-а?.. Говори откровенно, почему не хочешь на ту сторону? Там кто-то есть?
Абалиев долго молчал. Потом, наконец, неуверенно заговорил:
— Эмир, есть слухи…
— Какие слухи?
— Там строят большую базу. Сильный отряд. Больше шестидесяти человек.
— Почему мне не докладывали?
— Вчера вечером вести принесли. Вы плохо себя чувствовали, и вас не хотели беспокоить. Доложили Вахе, а Ваха не велел вам пока говорить, хотел предварительно сам все выяснить.
— Что за отряд? Почему он может быть нам опасен?
— Потому что там не любят таких, как мы. Мы за себя деремся, а они — за веру. Это салафиты[2], они готовы уничтожать всех, кто не с ними. Из-за этого и упустили победу в Сирии, начали драться между собой.
— Откуда они такие взялись? Кто у них эмир?
— Я не знаю имени эмира. Говорят, какой-то саудовец, чуть ли не шейх. А сам отряд пришел сюда из Сирии. Это из тех, которых «Аль-Каида» выводит сейчас из Сирии в Россию, в Киргизию, в Казахстан, в Афганистан. Сейчас много новых отрядов прибывает, а ждут еще больше. И потому, я думаю, нам лучше ночью выйти на свою сторону. После того письма в «Аль-Каиду»… Они могут знать о нем. Вы же не самый последний человек на Кавказе…
Джамбек осторожно льстил, словно пытался такими словами уговорить Далгата Аристотелевича. Но в этих словах присутствовала и доля правды, даже весьма значительная доля.
Гаримханов закрыл глаза и поморщился. Ему, в его нынешнем состоянии, в самом деле было трудно принимать конкретное решение. В дополнение ко всему, все окружающее раздражало, даже верный помощник Джамбек Абалиев. И напоминанием о том письме, об ошибке эмира, чуть не обозлило и даже физическую боль доставило. Но, когда человек так сильно болеет, любая болезненная мысль сразу переходит в категорию физической боли. Это давно проверено.
Будучи не в состоянии как следует вникнуть в суть происходящего рядом, эмир просто отмахнулся:
— Не знаю. Думай сам, что предпринять, на то у тебя голова на плечах есть. Я полностью на тебя полагаюсь. — На него снова накатила изнуряющая боль, ему даже разговаривать было трудно, и он с трудом сдерживался, чтобы не сказать что-то резкое. Джамбек, конечно, не заслужил резких слов, он — верный. Но сейчас хотелось, чтобы он скрылся с глаз. Боль была изнуряющей, и не было рядом Герихана Довтмирзаева, пожилого пулеметчика, который только одним своим присутствием снимал приступ…
Глава первая
Лучше медленно идти, но остаться в живых, чем на тот свет бегом отправиться.
Такую достаточно верную и практичную установку дал себе старший сержант контрактной службы Слава Чухонцев и, выполняя ее, шел медленно, проверяя почву под ногами при каждом шаге. Скоро он привык к такому способу передвижения, и ноги уже не уставали с непривычки, как в начале пути. Неудобство состояло еще и в том, что галерея была просторная, но тропа резко сужалась книзу. Опираться одной рукой за стену возможности не было, тогда пришлось бы идти по наклонной неровной плоскости, что еще труднее. Слава шел и мысленно молился. Он никогда не молился прилюдно, наверное, стеснялся этого, как стесняются многие, хотя в ротной комнате отдыха в «красном» углу висел иконостас, и некоторые солдаты даже читали там утреннее и вечернее правила, выкраивая для этого время даже при чрезвычайно насыщенном расписании занятий, обычном для спецназа ГРУ. Сам командир взвода был верующим мусульманином, но лояльно относился к верующим христианам и кого-то даже отпускал в воскресное утро на церковные службы в поселок. Старший сержант Чухонцев был из тех, кто молился только тогда, когда ему бывало трудно. Сейчас ему было трудно. Но он не знал других молитв, кроме «Отче наш», а эта молитва казалась ему и длинной, и неподходящей моменту, и потому он только раз за разом твердил про себя: «Господи, помилуй» и время от времени крестился. Эта короткая молитва не сбивала с ритма движения и не мешала ощупывать ногами почву. При этом Слава знал, что помощь свыше может прийти только тогда, когда ты веришь в нее. И он старался себя уверить, что эта помощь обязательно придет.
В какой-то момент старшему сержанту показалось, что где-то впереди мелькнул свет. Это, естественно, насторожило его и заставило крепче сжать цевье автомата. Но свет больше не показывался. Тем не менее, Слава напряг внимание и приготовился к любой неожиданности, которая могла явиться ему из-за поворота в один из боковых гротов. Эти небольшие боковые гроты-углубления он успел рассмотреть еще на пути в большой грот, когда пользовался фонариком. Большому количеству людей спрятаться в них было невозможно, но двое бандитов, которые ушли от спецназа, могли без проблем. Физически справиться с ними, как считал старший сержант, он вполне смог бы, но в такие моменты многое решает не физическая готовность, а умение выстрелить первым. И у двоих таких шансов вдвое больше. По крайней мере, пока будешь стрелять в одного, второй успеет выстрелить в тебя. И потому, пробираясь среди камней, оружие Чухонцев держал наготове. Умение перемещаться часто спасает человека в ближнем бою. Попасть в движущегося человека, находящегося рядом, очень сложно. На этом, кстати, и основана знаменитая система «качания маятника», когда движения корпуса мешают противнику попасть точно в цель.
Старший сержант не зря смотрел внимательно. Он сразу заметил метнувшийся луч фонарика. А потом, через сорок коротких осторожных шагов, уже и слышно стало тяжелое дыхание, даже отборную ругань. Ругались, естественно, по-русски, но с неприкрытым кавказским колоритом. Неяркий луч фонарика невнятно метался где-то за углом. Обычно никто в здравом уме так не светит, и это вызывало и недоумение, и непонимание, и дополнительную настороженность. Старший сержант пошел еще тише, крадучись, левым боком вперед — шаг, который называется «челноком», когда левая нога выдвигается, а правая только к ней подставляется, но не выходит дальше, как при обычной ходьбе. Он слышал только одного ругающегося человека, но ведь где-то рядом должен быть и второй. Старший сержант сам видел издали широкую мощную спину помощника, исчезнувшего вместе с эмиром. Однако этот второй пока не показывался и ничем свое присутствие не выдавал. Или у него не было фонарика, и он наблюдал за происходящим из темноты, что тоже возможно.
Вдруг зазвучали автоматные очереди, злые, истеричные и слишком уж длинные для прицельных очередей. Потом опять послышалось яростное и сердитое пыхтение. Старший сержант узнал место, и ему показалось, что он все понял. Кто-то пытается прокопать снежную пробку, забившую выход. И руками работает, и стреляет в снег. Но что толку стрелять в снег! Если бы это был артиллерийский снаряд, еще можно было бы надеяться. А пуля сквозь снег или проходит, или вязнет где-то вдалеке, ближе к выходу. Нужно стрелять одновременно из сотни автоматов, чтобы хоть какого-то результата добиться. Иначе — бесполезно.
Чухонцев пригнулся к самому нижнему уровню, чтобы не быть замеченным со стороны бандитом, и осторожно выглянул из-за углового камня. Большой, сильный бородатый человек бил прикладом в снежную пробку, выбивая куски снега себе на голову. И этот человек был один. Где спрятался его напарник, неизвестно, значит, Слава не зря пригибался так низко. А странность поведения луча фонарика объяснялась просто. Бородатый человек закрепил фонарик резинкой у себя на предплечье, и при каждом движении руки луч фонарика трепыхался, ничего, в принципе, не освещая, но создавая видимость света.
Застрелить бандита, занятого работой, было очень просто. Но так же просто было и самому получить очередь откуда-то сбоку, с расстояния, не позволяющего промахнуться. Бандитов изначально было двое, и уйти им было некуда, кроме как в подземные проходы, хорошо им, видимо, известные. По всей вероятности, второй должен находиться где-то неподалеку, сидит в темноте и ждет, когда напарник устанет, чтобы присоединиться и помочь ему. Чухонцева второй пока не увидел, иначе очередь уже прозвучала бы. И Слава, выпрямившись, отступил на два шага, старательно выбирая каблуками путь, чтобы не споткнуться и не сдвинуть с места какой-нибудь неустойчивый камень. Он предпочел выждать момент, когда два бандита окажутся вместе, и стрелять только после этого.
Ждать пришлось недолго. Здоровенный бородач, кажется, уже устал работать, за время, проведенное в банде, наверное, основательно отвыкнув от физической работы. И снова принялся ругаться. Но теперь уже не так, как раньше. Если раньше он ругался, подбадривая себя, то теперь ругань звучала обиженно и обреченно. Результата бородач не достиг, и понял, что достигнуть не сможет. Он даже отступил из грота, где находился заснеженный выход, в галерею, когда сверху вдруг тоже послышалась глухая и словно бы отдаленная стрельба. Сверху стреляли, вероятно, в снег. В тот самый снег, в который стрелял и бородач, но уже с другой стороны, хотя тоже с точно таким же результатом. Это могли быть только товарищи Славы Чухонцева — солдаты взвода спецназа. Бородач еще раз ругнулся, закинул ремень автомата за плечо, бросил последний враждебный взгляд на неподатливую снежную пробку и зашагал по галерее. Но не в ту сторону, в которую первоначально пошел старший сержант, а прямо в противоположную. И никто не присоединился к нему, иначе вторая фигура время от времени перекрывала бы луч фонарика. Значит, зря старший сержант перестраховывался, зря не стал стрелять сразу. Но случайно ничего не происходит, в этом Слава был твердо убежден и, немного подумав, понял, что стрелять ему действительно было нельзя. Застрели он этого крупного бородатого бандита, и неизвестно, где искать второго, пришлось бы постоянно ждать автоматной очереди из темноты, пока не выберешься из пещеры на открытое место. А так можно бандита отследить, и он обязательно приведет ко второму.
Чухонцев двинулся в темноте, стараясь не отстать от бандита, который подсвечивал себе путь уже основательно подсевшим фонариком, но даже с таким фонариком он имел возможность идти быстрее, чем старший сержант спецназа ГРУ. Слава же не мог включить свой фонарь, любой случайный отблеск мог бы выдать его. И неизвестно еще, где впереди ждет бандита сообщник. Он вполне может сидеть где-то там, в темноте галереи, первым увидит свет от фонаря и атакует преследователя с предельно близкого расстояния. А сообщник этот не кто иной, как эмир Гаримханов, фотографию которого в разделе «Розыск» старший сержант видел на доске объявлений. Этот бородатый здоровяк под описание эмира никак не подходил. Значит, сам Гаримханов где-то прячется. От него доброго отношения и распростертых объятий ждать не приходится, не зря его прозвали Волком. Волк, когда забирается в овчарню, может унести только одну овцу, а остальных просто убивает. Начав убивать, он не может остановиться. Точно так же и эмир, он убивает всех, кого может убить и кто встретится ему на пути. Значит, убить его следует раньше, чем он сам попытается это сделать. Но он осторожный, как настоящий волк, и с таким же обостренным чувством самосохранения. Умеет устраивать хитрые засады и уходить от преследования. Эти его качества как раз и говорят о том, что Гаримханов может просто дождаться в коридоре, пропустить мимо себя идущего впереди бандита и напасть на преследователя из темноты. Но пока он преследования увидеть не мог. Нет включенного фонаря, значит, нет и преследования. И пусть дальше так считает. До того момента, пока Слава сам не начнет в него стрелять. В своих возможностях и в боевой реакции старший сержант не сомневался…