Он и так ударил. Словом можно высечь больнее, чем плетью, мне ли не знать этого.
Только не разреветься! Только не плакать!
Сглатываю неуместные, бабские слезы. И говорю с холодной насмешкой:
— От Риэна я сегодня услышала десятки прекрасных комплиментов, а от тебя — оскорбление…
— Конечно, он же во всем лучше меня.
— Возможно, мне и впрямь стоило быть с ним поласковей.
— Давай, беги. Вдруг он еще не успел никого подцепить.
Отворачиваюсь к двери. Невыносима мысль оставаться здесь после случившейся ссоры. Ходить по комнате, накручивая себя. А как после спать в одной постели?! Почему у нас одна спальня на двоих? Почему раньше это никогда не было проблемой?!
Он ловит меня у двери. Сгребает в объятия, удерживает молча, пережидая мои вопли «Пусти!» и удары кулаками. Бесполезные, слабые удары — женщине никогда не совладать с мужчиной.
— Мне больно! — Это ложь. Я просто пытаюсь заставить его разжать руки. Хочу сбежать, уйти, оставить его здесь — и пусть злится в одиночестве, как и собирался.
Хочу сбежать. И хочу, чтобы он не дал мне сбежать. Чтобы задержал, остановил, показал, как я ему дорога.
— Прости, — выдыхает он мне на ухо. — Я не должен был говорить такого. Не уходи. Пожалуйста.
И злость, которая не давала слезам прорваться наружу, исчезает.
Я всхлипываю, а он гладит меня по голове. По-прежнему удерживая в объятиях, хватка у него стальная — не вырваться.
…Да я и не хочу вырываться.
Тень отступила. Скрылась, уползла в норы души. Остался только человек, которого я люблю. И я не хочу бежать от него в ночь, подняв свою обиду, как знамя. Не хочу возвращаться во дворец княгини. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал о нашей ссоре.
— Ты тоже прости, — шепчу я, уткнувшись в его шею. — Мне не стоило флиртовать с Риэном.
Муж вздыхает:
— Это уж точно. Нашла ухажера! Этот парень любит все, что шевелится. Ты хоть знаешь, что на Эмайн Аблах не осталось ни одной не осчастливленной им девы?
— Про тебя говорят то же самое.
— Гриска с два! Я всегда был разборчив, — он снова заводится при воспоминании о сцене на террасе. — Радость моя, я понимаю, что тебе нравится кружить головы, но, будь добра, выбирай объект для своих чар тщательнее. Или сеньорите так хочется, чтобы братец увековечил это рандеву в очередной записульке?
Я — героиня похабного романчика?!
Эта мысль приводит в ужас.
— Ничего не было!
— У Риэна богатая фантазия.
— Но почему?! Он же знает, что я твоя жена.
Он улыбается грустно и чуть устало, целует меня в висок.
— Потому же, почему ты с ним обнималась. Азарт и нежелание думать. Раньше мы частенько ухлестывали за одними и теми же девушками. Иногда на спор.
— Прости. Это было очень глупо. И… мне стыдно, правда. Ну не злись. Пожалуйста!
Снова вздыхает:
— Я не злюсь. Не на тебя.
— Не будешь устраивать сцену ревности и крушить мебель?
Теплая улыбка. Настоящая. Больше всего я люблю его таким — открытым, близким, чуть уязвимым. Моим!
— Как в дешевой пьеске? Нет, пожалуй, воздержусь.
Поцелуй в уголок губ. И еще один — чуть выше, чтобы стереть суровую складку меж его бровей.
— Как я могу заслужить прощение?
Элвин ухмыляется. В его глазах снова пляшут лукавые искорки, которые мне так нравятся.
— «Служить за прощение» — это к святошам. Мое дело — грешить и сбивать с пути истинного честных квартерианок.
— О, вы жестоки, мой лорд, — подхватываю я предложенный тон. — Никакой епитимьи? Никакой возможности искупления? Я-то надеялась, вы накажете меня, избавив тем самым от чувства вины и мук совести.
В глазах моего мужчины загорается опасный огонек.
— Наказа-а-ать, — тянет он предвкушающим тоном, пока его палец очерчивает контур моих губ. — М-м-м, какая замечательная идея, сеньорита.
Мне внезапно становится жарко.
— Я не это имела в ви…
— Раздевайся! — приказ в голосе, как щелчок кнута.
Делаю шаг назад и замираю. Возбуждение накатывает откуда-то снизу живота, расходится по телу, заставляя вздыбиться каждый волосок на теле.
Пауза все тянется и тянется. Воздух вокруг, кажется, нагрелся. Я отступаю еще на шаг, к самой стене. Подчиниться? Спорить?
— А если нет? — в моем голосе звучит вызов. — Что тогда?
— Увидишь.
И снова напряженная, заполненная ожиданием тишина. Я понимаю, что хочу увидеть все, что обещает мне этот тон и этот взгляд.
— Тогда нет!
Он настигает меня уже на лестнице. Короткая, безнадежная борьба. Я сопротивляюсь почти по-настоящему. Элвин перекидывает меня через плечо и несет в спальню, чтобы швырнуть на кровать.
Руки клещами перехватывают запястья, нога вторгается меж коленей.
Долгий, безмерно долгий, возбуждающий поцелуй. Я отвечаю жадно и распутно, выгибаюсь, распятая в его руках, трусь о него всем телом, как кошка. Он отстраняется, нависает надо мной, словно раздумывая, что сделать дальше.
— И это все, что я должна была увидеть? — насмешливо спрашиваю я.
Дразнить его увлекательно и немного страшно.
— Это только начало.
Он сводит мои запястья, легко удерживая их вместе одной рукой. Ощущаю кожей неприятный холод металла — из этого плена не вырваться.
Тихий шелест покидающего ножны кинжала.
Я смотрю снизу вверх, тяжело дыша. Возбуждение мешается с испугом. Он не причинит мне вреда, но до этого в наших играх не было места заточенной стали.
Лезвие обрезает шнур, удерживающий полог, и занавес падает, отделяя нас от прочего мира. Элвин наваливается сверху, тянет меня за руку, чтобы привязать к столбику. Я шиплю, царапаюсь и отбиваюсь уже всерьез, прекрасно сознавая бессмысленность подобной борьбы.
Это знание мешается с вожделением. Я жду, я почти жажду, чтобы он сломил мое сопротивление. Потому что иногда мне нравится чувствовать себя беспомощной и покорной.
Осознание его власти пьянит сильнее любого вина.
— Так-то лучше.
Мои запястья примотаны к столбикам кровати. Мы оба тяжело дышим, на его щеке алеет свежая царапина. Я не хотела!
Он почти касается губами моих губ, я тянусь навстречу, впиваюсь в его рот, пускаю в ход зубы. Снова поцелуй, жадный, но короткий. Элвин отстраняется. Руки медленно, по-хозяйски гладят меня сквозь одежду, и я изгибаюсь, подчиняясь этой ласке. Хочу ощутить его прикосновения обнаженной кожей.
— Ты такая злючка. Может, оставить тебя здесь, чтобы подумала о своем поведении?
Смотрю на него в притворном гневе.
— Развяжи меня!
— Как можно? Мы же только начали.
— И как ты меня разденешь?
— О, это совсем не сложно.
В поле зрения снова появляется лезвие. Слышу треск ткани, холодная сталь плашмя касается кожи, и уже ничто не стесняет дыхания. Секундное сожаление по поводу испорченного платья.
— Я любила этот роб!
Его глаза смеются:
— Видишь, как вредно со мной спорить.
От одежды остались одни лохмотья. Он вынимает шпильки из волос, зарывается лицом в распущенную гриву, пропускает прядь меж пальцев, гладит шею, касается ошейника. Затем медленно разводит мои ноги, проходится, поглаживая, горячими пальцами по внутренней стороне бедра и скатывает сначала один, потом второй чулок. Я нага и беспомощна, руки раскинуты в стороны — не закрыться от жадных взглядов. Кожа горит от возбуждения. Прикрываю глаза и тяжело дышу. Предвкушение едва ли не слаще того, что последует дальше. Я знаю, что он сейчас сделает. Или нет? Тело жаждет прикосновений, хочу, мечтаю ощутить его внутри, хочу его рук, его горячих губ…
Открываю глаза, чтобы взглянуть в расширенные зрачки. Элвин нависает сверху и тоже тяжело дышит. Наше дыхание смешивается.
— Возьми меня! Пожалуйста.
— Подожди.
Я смотрю, как он раздевается, как подчеркнуто медленно, не отводя от меня взгляда, натягивает на протез перчатку. Это неповторимое, невероятное ощущение, когда знаешь, что сейчас тебя возьмет любимый мужчина. Это ожидание, возбуждение почти на грани терпимого.
А потом его губы и руки начинают странствие по моему телу. Он нежен и не торопится. Элвин не любит торопиться. Его неспешность всегда бросает вызов моему нетерпению. Будь мои руки свободны, я бы знала, как заставить его забыть обо всем. Но сейчас я могу только стонать в ответ.
Пальцы поглаживают грудь, легко, едва ощутимо, как крылья бабочки, касаются напряженных сосков. У меня вырывается хриплый крик:
— Сильнее!
Но он только усмехается и продолжает неспешную, нежную пытку. Правая рука ныряет меж бедер, я вскрикиваю, ощущая вторжение.
— Да, да, да, — шепчу, ощущая, как каждое движение приближает меня к сладкой, судорожной волне. Я почти готова нырнуть в это восхитительно-бездумное марево, когда его пальцы вдруг покидают мое тело.
— Не останавливайся! — мой негодующий крик встречает его усмешку.
— Куда ты так спешишь?
Я дергаюсь, приподнимаюсь, пытаюсь высвободиться. Почему он медлит? Я хочу! Я умираю от желания!
— Не надо, — шепчет он на ухо. — Только сделаешь себе больно. Я хорошо тебя привязал.
Возбуждение отступает медленно, тело ломит от похоти. Мой мучитель все так же нависает сверху, поглаживая кожу легкими, летящими касаниями. Я вижу и чувствую его вожделение, он голоден не меньше, чем я, но не спешит утолить страсть.
— Почему?
Горячее дыхание щекочет ухо:
— Это же наказание, сеньорита.
Не сразу, но я успокаиваюсь, перестаю жадно заглатывать воздух и вздрагивать, и это становится для него сигналом. Теперь он пускает в ход губы. Дразнящими поцелуями спускается вдоль шеи, прикусывает сосок, заставляя меня выгнуться. Рука поглаживает живот, спускается ниже.
— Я поняла, что ты задумал!
— Ты всегда была умненькой девочкой.
— У тебя ничего не выйдет.
— Проверим?
Я пробую отвлечься, не реагировать на его прикосновения, его ласки, но это невозможно. Голову дурманит осознание чужой власти, пьянит ощущение пут на руках, близость мужчины, возможность утолить плотский голод. А Элвин слишком хорошо знает, как заставить откликнуться мое тело.
Его пальцы порхают меж моих раздвинутых бедер. Я начинаю постанывать, потом кричать, голова мечется по подушке. Мне хорошо! Невероятно, невозможно хорошо, и я уже почти, почти…
Он снова останавливается и просто кладет мне руку на низ живота. Это невыносимо! Я давлюсь возмущенным всхлипом:
— Сволочь!
— Сколько страсти, сеньорита, — низкий и хриплый голос выдает, что он возбужден не меньше моего.
— Пожалуйста… помоги мне… дай мне…
— «Дай» чего?
— Пожалуйста, — скулю я. — Я хочу тебя.
Поцелуй в ключицу:
— Потерпи.
И снова мучительно-сладкая пытка. В моих криках возмущение смешивается с удовольствием. Мне хорошо и плохо. Я изгибаюсь, резко двигаю бедрами навстречу, пытаюсь поймать ускользающее наслаждение. Каждый мускул дрожит, каждое прикосновение заставляет дергаться, словно с меня содрали кожу. Соски ноют от напряжения, живот скручивает и отпускает сладострастная судорога. А он все так же неспешно и умело гладит и целует мое тело, подводит почти к самому пику и останавливается в полушаге от финала. Как он может себя контролировать?
Хочу! Хочу, чтобы он вошел в меня, чтобы взял, хочу слиться, ощутить его внутри! Хочу сладкой, восхитительной разрядки, что обещают, но никак не дают его губы и руки!
Воспитание и представление о благопристойности тонут в багряной пелене, жажда заполняет меня целиком, и я начинаю кричать и упрашивать, используя самые грязные и пошлые слова, что знаю. Сейчас мне плевать на любые приличия. Сейчас я просто хочу.
Хочу!
А потом он не выдерживает и прерывает игру. И я наконец ощущаю горячую тяжесть тела сверху, ощущаю тянущую, такую приятную наполненность внутри. Оплетаю его ногами, вскрикиваю от каждого резкого толчка и двигаю бедрами навстречу. Мне хорошо. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось…
— Да! Да! Да! — шепчу я, как заведенная. — Хорошо-о-о…
Всего несколько движений подбрасывают к вожделенному пику. Острая, восхитительная судорога идет по телу. Одна. Вторая и третья. С губ срывается стон. Я плыву в сладких волнах наслаждения, тону в них, обмякаю и погружаюсь в теплый, блаженный туман. Нет сил двигаться, но я продолжаю ощущать резкие движения мужчины: каждое из них вызывает новую упоительную волну, продлевая удовольствие.
Потом я слышу его стон, и низ живота снова скручивается в болезненно-приятном спазме. Я так люблю, когда Элвин теряет голову. Когда наконец отпускает этот проклятый самоконтроль. Люблю слышать его стоны, ощущать свою власть над ним.
Он опускается рядом, обнимает меня и тяжело дышит. Над кроватью запах пота и страсти.
— Развяжи, — прошу я.
Открывает глаза и снова ухмыляется, возвращая на лицо привычную маску:
— Зачем?
— Чтобы я могла тебя отдубасить.
— О! Достойная причина, — соглашается он и распускает узлы. Обнимаю его, утыкаюсь в плечо.
— Гад ты! Это было жестоко!
— На то и наказание. И еще скажи, что тебе не понравилось. Кстати, мне было очень сложно терпеть, когда ты так эротично пищала.
— Все равно предупреждать надо!
— Если предупреждать, уже не то. И потом, это была импровизация, — Элвин касается губами следа от шнура на моем запястье, где кожа стесана почти до крови. — Эх ты. Я же говорил «Не дергайся».
— Посмотрю я, как ты будешь не дергаться, когда я тебя так же привяжу и начну мучить, — притворно возмущаюсь я.
— Сначала привяжи, — смеется он.
Я начинаю думать, что это отличная идея. Кажется, знаю, что устроить ему в следующий раз.
Накатывает усталость. Закрываю глаза и сонно шепчу «Люблю тебя», он целует меня в макушку и ничего не отвечает.
Он очень редко говорит, что любит. Потому что вообще редко говорит о своих чувствах.
Я не обижаюсь. Люблю его таким, какой есть.
Глава 11. Призраков не существует
Элисон
— Мне кажется, ты заболел. Не знаю, умеют ли призраки болеть.
— Почему такие мысли, Элли?
— Потому что мы здесь. И ты сам меня сюда привел. А не стал рассказывать, какая я дурочка и как тут опасно.
Терранс покачал головой:
— Вот как вы меня видите, принцесса? Очень глупые фантазии. Избавляйтесь от них скорее. Недооценивать друзей не так опасно, как врагов, но вам надо уметь видеть реальный мир. Увлечение иллюзиями слишком дорого обойдется.
Я скопировала его обычную усмешку.
— Хочешь сказать, что не оттаскиваешь меня подальше от всего интересного, потому что мне «еще рано»?
— Нет. Я предостерегаю от реальных опасностей. Когда ты лезешь туда, где не справишься. И не даю отступить, когда вижу, что ноша тебе по силам.
С Терри невозможно спорить. Он всегда выворачивает разговор так, что он прав. Если я шучу, он серьезен, если серьезна — сводит все в шутку. А я всего-то хотела отыграться за его поведение в последние дни.
— Хватит нотаций, Терри. Ты иногда брюзжишь, как старик.
— Хватит так хватит, — неожиданно согласился он. — Наслаждайся, Элли. Зимняя ярмарка фэйри в Рондомионе стоит того, чтобы на ней побывать.
Окруженная ледяными арками площадь переливалась в лучах солнца. Хрупкие прозрачные ветки карабкались вверх по камню зданий, сплетались в изысканное кружево над головой. Цветы, гроздья ягод, узорные листья — у них можно было разглядеть каждую впадинку, каждую прожилочку. Не было двух одинаковых листков или соцветий, тончайшая резьба по льду во всем следовала природе. И все это было таким воздушным, невесомым, празднично-волшебным, так искрило и играло на солнце, что любое иное убранство показалось бы вульгарным и грубым в морозной свежести сегодняшнего утра.
— Красота, правда? У княгини безупречный вкус.
А под ледяным сводом раскинула свои яркие тенты и флаги ярмарка фэйри. Она была похожа на человеческую, только чище, меньше толкучки и шума. И меньше людей.
Нет, не людей. Посетителей. Хотя люди среди них тоже встречались.