И почувствовал в голове невероятную тяжесть. В глазах вспыхнуло пламя, и последнее, что запечатлело его сознание, был крик женщины, оборванный обмороком, и саднящая, тошнотворная боль в затылке.
– Живой?
– А что ему сделается? Пять лет на профессиональном ринге, а перед этим пятнадцать – на любительском.
Пламени уже не было, была тошнота и привкус меди на губах. Разлепив веки, Мартынов стал свидетелем странной картины. Он сидел на гостиничном стуле, прихваченный скотчем вдоль ножек и подлокотников. В таком же положении напротив сидела женщина. Рот ее тоже был заклеен, видимо, Вайсу не пришелся по душе ее голос. Глаза женщины были полны слез, и в них царил ужас.
– Что за шутки, Вайс? – прожевал губами Мартынов. Его английский при этом был не совсем хорош, но так же, наверное, звучал бы и русский. Поведя налитыми кровью глазами, он прохрипел: – Ты что, обалдел? Развяжи меня немедленно…
– Прошу прощения, Мартенсон, что пришлось прибегнуть к такому варварскому способу, но я не представляю, как бы пришлось вас уговорить сесть и дать привязать себя, – объяснил его давний знакомый по «Хэммет Старс». – Томсон, конечно, переусердствовал, но, согласитесь, у него есть основания злиться на вас.
Мартынов осмотрел комнату. Уилки и Томсон сидели на стульях в четырехместном номере, явно предназначенном для спортивных команд или дальнобойщиков… Четыре кровати, столько же стульев и тумбочек, цветной телевизор и стол, который сейчас располагался между ним и женщиной. Застиранные занавески, потертые карнизы и выцветшие обои также не радовали глаз и оптимизма не внушали. В таком помещении не хотелось даже умирать.
– Я так понимаю, – проговорил, облизав губы, Мартынов, – меня ждет горькая участь. Иглы под ногти, дыба, перебивание суставов – я правильно мыслю? Я должен вспомнить номер счета, куда перевел деньги, а также подробности расчетов с Мальковым-младшим… Если я не вспомню, то пожалею, что родился на свет. Ну что же, раз выбор невелик, приступайте… Может, вы и правы. Я где-то читал, что когда человек теряет память вследствие удара или стресса, то для возврата оной нужно проделать с ним то же самое. Вайс, я очень хочу вспомнить все. А потому давай не медли. Дай команду этому пидору начинать, – Мартынов кивнул на Томсона. – У него, наверное, дерьмо в душе кипит. Пидор, он и есть пидор. «Петух» – по-нашему, по-тюремному. Знаешь, что такое «петух», Вайс? Это человек, которого трахнули на зоне или в СИЗО сокамерники за несовместимые с блатным миром поступки. Например…
– Заткнись, сука! – взревел, вскакивая и выдергивая из-за пояса пистолет, Томилин.
– Сидеть, – осадил его жестом Вайс, который по-новому начал понимать значение английского coock.
– Например, – невозмутимо продолжал Мартынов, – за связь с администрацией, с копами то есть. Это чмо передавало информацию обо всех событиях, происходящих в бараке. Или же заехал на зону с проклятой статьей – мать убил или ребенка изнасиловал. Попроси его снять штаны и пройтись по номеру. Мы попросим женщину отвернуться, а сами полюбуемся. Я тебе голову на отсечение даю, что у него на заднице татуировка в виде двух чертей с лопатами. Когда он ходит, черти ему лопатами в задницу уголь забрасывают. Давай, Вайс, приколись…
Шагнув к Мартынову, Томилин изо всех сил ударил его рукой по лицу. Опытный боец Мартенсон, чуть качнувшись назад, принял удар, но это был уже не удар, а шлепок. Но для рассечения брови этого оказалось вполне достаточно.
Рассмеявшись, Мартынов крутнул головой, и по комнате веером разлетелся алый бисер.
– У тебя чудная компания, Вайс. Педераст и молчун, в глазах которого светится образование в три класса и даунизм. И этой дружине Малькольм поручил дело ценою в десять миллионов?
Убрав наконец взгляд с Томилина, Вайс зашел за спину женщине и положил ей руки на плечи. От этого прикосновения она обмерла, и Мартынов увидел, как расширились ее зрачки.
– Мартенсон, Мартенсон… Ты всегда был невысокого обо мне мнения. Зачем мне портить твой внешний вид? У нас для этого есть девушка. Милее ее я, кстати, не встретил ни одной за все время пребывания в этой стране.
«Милее ее я не встречал в жизни, – подумал Андрей, уставясь в лицо напротив. – А я в этой стране сорок два года».
– Что ты задумал?
Вместо ответа Вайс повернулся к Уилки и бросил:
– Скоро?
Тот поднял со стола трубку и набрал номер. Перебросившись с кем-то парой фраз, он отключил связь и посмотрел на Вайса:
– Пять минут.
– Вот и хорошо, – согласился Вайс. – А пока расслабимся за разговором. Значит, у Томсона черти… Сидеть! – повторил он приказ гораздо резче, чем в первый раз. – У вас, Мартенсон, купола и храмы… А что значит кот в цилиндре на плече у Уилки?
Мартынов расхохотался.
Раздался стук в дверь, невозмутимый Уилки ушел встречать гостей, но вернулся с подносом, заставленным банками с колой и бутербродами, – заказ был сделан, видимо, тогда, когда Андрей был без сознания.
– Вор вокзальный ваш Уилки, – сказал Мартынов и снова рассмеялся. – Господи, боже правый! Америка – огромный пылесос, всасывающий выблядков, неудачников, проституток и педерастов всего мира! Эти уроды вскоре забывают, откуда родом, покупают домишки в Джерси и Солт-Лейк-Сити и начинают каждое утро поднимать во дворе звездно-полосатый флаг! Что может быть хуже нации, принимающей эту мразь со всей планеты, Вайс?
– Вы, кажется, забываете, Мартенсон, что входите в число этих, как вы их назвали, подонков, – деликатно заметил Вайс. – Что же вы приехали в Штаты?
– А потому, что такой мрази, как я, больше некуда ехать. Самые тупые полицейские и граждане, которых они охраняют, находятся именно в Штатах. Что же касается меня, Вайс, то мне не суждено занять хоть какое-то место в рейтинге добрых людей. Двенадцать лет из сорока с небольшим своей жизни я провел в самых жестоких лагерях своей страны. Еще восемь раз задерживался и общей сложностью провел еще около трех лет в следственных изоляторах без отбывания срока в зонах. Итого – пятнадцать! – просипел Мартынов, спокойно глядя на Вайса. – Но я никогда – запомни – никогда! – не бил женщин, не стрелял во власть, не пытал и не мочился в штаны при виде двоих сявок и одного зажравшегося американца. На вашем фоне порядочности мне это, конечно, не добавляет, но сам факт того, что я не нравлюсь тупице, педерасту и чванливому ублюдку, меня вдохновляет и заводит. И если ты думаешь, что сможешь выдавить из меня хоть слово, даже при том условии, что я обрету память, то очень заблуждаешься.
– Я не буду тебя пытать, – просто ответил Вайс. – Зачем мне в этой гостинице нужны лужи крови? К тебе вообще никто не прикоснется. Речь идет о женщине.
Мартынов невольно бросил взгляд на сидящую перед ним девушку, и это не укрылось от ее внимания. Неизвестно, какие выводы она сделала, но глаза ее вдруг налились влагой.
В дверь снова постучали, и Уилки вновь отправился в поход. На этот раз, жуя и вытирая о платок перепачканные колбасой руки, он ввел невысокого роста мужчину лет сорока на вид с чемоданчиком и добрым взглядом из-за толстых линз очков. Одет вошедший был неброско, но со вкусом: костюм, рубашка, без галстука, туфли на бесшумной подошве. Росту в нем было не более ста семидесяти сантиметров, и Мартынов, встретив этого человека где-нибудь на улице, мог запросто принять его за инженера НИИ, торопящегося домой к ужину.
Очевидно, главный разговор между ним и людьми Вайса состоялся чуть раньше, потому что мужичок, кивнув и разместившись за столом, сразу принялся священнодействовать. Распахнул чемоданчик и обнажил его содержимое. Среди нескольких десятков свернутых в рулон одноразовых шприцев виднелись коробки с ампулами и добрый шмат ваты. Профессионально очистив шприц от кожуры, неизвестный так же ловко управился с ампулой и выставил на стол склянку с бесцветной жидкостью, в которой легко угадывался спирт.
Треск стекла среди мертвой тишины показался звуком выбитого окна.
Женщина встречала эти манипуляции с ужасом в глазах и напоминала Андрею кролика, загипнотизированного удавом…
– Что вы хотите делать? – тихо полюбопытствовал он.
Вайс поморщился, словно сама необходимость ответа была ему неприятна.
– Видите ли, Мартенсон… У меня есть основания полагать, что эта женщина знает гораздо больше вас. Для подтверждения этого факта человек и вызван. Видите, мне вовсе не обязательно окружать себя интеллектуалами. Если гомосексуалист обладает хорошими криминальными связями, а вокзальный вор знает, как быстро найти машину или гостиницу без подозрений полиции, то мне вовсе не обязательно таскать за собой специалиста по компьютерным технологиям или ученого с мировым именем. Сойдут и эти. Но перед тем как начать… Мартенсон, у нас в Вегасе, как вы помните, есть еще один русский… Литвинский, кажется – да, Липки! – так у него на спине дракон нарисован. Это что означает? Якудза, что ли?
Посмотрев на замершего, словно в почетном карауле мерзавца со шприцем, Андрей покусал губу и, занимая мысли расчетами, выдавил:
– Я не знаю, как у вас, в Америке, а у нас, на Севере, дракон – тот же петух, только гребень больше… Останови этого дрища, Вайс. Если девушка на самом деле что-то знает, я скажу ей, чтобы она была откровенна.
– Вы же понимаете меня, Мартенсон! – возразил Вайс. – Слишком многое поставлено на карту! Я не могу рисковать. Мне нужна правда. Вы ее не помните. Она молчит и вряд ли будет откровенна, даже если вы попросите, потому что наверняка помнит данное вам обещание молчать в таких ситуациях. Боюсь, что это предусмотрено вами… Приступайте! – приказал Вайс человеку со шприцем.
– Будьте вы прокляты! – взорвался Мартынов, видя, как женщина стала извиваться при виде склонившегося над нею палача. – Что вы ей колете?!
– Вы, наверное, считаете, что в вену девушке вводится какая-то сыворотка правды или что-то в этом роде? Бог с вами, Мартенсон, такой пакости не существует. Всегда есть риск нарваться на внезапную смерть или бред сумасшедшего. Не всегда есть время перед введением такой сыворотки определить душевное равновесие человека. Есть более простой способ с простейшим из препаратов, доступных любой клинической больнице. Это кетамин, Мартенсон.
Мартынов похолодел.
– Кетамин?! Вы хотите вызвать у нее… синдром предсмертных переживаний?!
– Да вы неплохо, вижу, разбираетесь в галлюциногенах, Мартенсон! – искренне удивился Вайс. – Нужно будет пометить это в вашем досье в «Хэммет Старс»…
– Оставьте свою иронию, идиот! Я прожил пятнадцать лет в одном помещении с наркоманами!.. Она может впасть в кому!
– Нет-нет, – невозмутимо подчеркнул Вайс, – наш доктор уже готовит второй шприц. Если сердце девушки окажется слабее, чем ему показалось, он тут же введет стимулятор.
Андрей вгляделся в молочно-белое лицо женщины и увидел маску смерти. Ее нос и скулы заострились, щеки вытянулись… но даже в таком виде она была прекрасна в своей беззащитности.
– Ста миллиграммов кетамина достаточно, чтобы душа человека покинула свое тело, – начал проводить курс ликбеза Вайс…
– Можете не продолжать, – отрезал Мартынов, уже приняв решение. – Я знаю, что сейчас происходит…
Глава 17
Маша кричала настолько сильно, насколько позволяли легкие. Но проклятый пластырь на рту заглушал крик и забивал его обратно в рот. Наружу пробивался лишь едва неслышимый стон, но и тот ничего не значил из-за звука новостей из телевизора, включенного ее недавним обидчиком на теплоходе…
Сначала ей пришло в голову, что негодяи будут пытать Андрея. Его такое близкое и родное лицо было напротив, и она совершенно не понимала, как могло случиться, что он не встанет и не раскидает этих мерзавцев, покусившихся на нее. Но он был странен, поведение его было необъяснимо, и по всему чувствовалось, что он гневается на бандитов не потому, что она дорога ему, а потому, что он не может позволить мучить в своем присутствии женщину.
Но когда палач в костюме, натянув перчатки и набирая содержимое ампулы в шприц, бросил взгляд на ее локоть, оценивая вены, она едва не лишилась чувств. А потом пришла радость – если она не выдержит и все расскажет, то они не станут мучить Андрея.
Когда мерзкое лицо безжалостного палача склонилось над ней и эти поросячьи глазки стали всматриваться в ее зрачки, она вдруг подумала о том, что Андрею, пожалуй, не хотелось бы, чтобы она что-то вспоминала и о чем-то рассказывала. И Маша дала себе слово вытерпеть все, что ей уготовано. Быть может, Андрей не потерял память, а просто играет, и тогда своим признанием она сломает ему всю игру. Но, боже, почему он так жесток… Неужели дело его стоит дороже ее боли?..
Когда игла впилась в ее кожу, она решила, что пришла смерть.
Некоторое время душа ее находилась в полном отрешении от происходящего, а потом вдруг выпорхнула из тела и стала подниматься вверх.
Удивительное дело… Ей вовсе не было больно. Ей было даже… приятно. Она впервые в жизни видела себя со стороны не в зеркале и не на экране видео. Она видела свое живое отражение, и ей пришло в голову, что, будь у нее достаточно денег, этот курносый носик можно было чуть поправить… Пластические хирурги нынче дорого стоят…
Но прошла еще минута или две – она не следила за временем, и неожиданно для себя Маша вдруг поняла, что пора уходить. И даже не жаль прощаться с этим красивым крепким телом, с Андреем и всем, что их связывало. Если верить ощущениям, то скоро они встретятся. И не будет больше ни страха, ни переживаний, ни разлук. Они обретут покой и благоденствие…
Ей пора. Осмотревшись по сторонам, Маша посмотрела наверх. Потолка не было. Легкий ветерок коснулся ее щек, шевельнул волосы, и она медленно, словно вагон метро, двинулась туда, где отчетливо виднелось оконце, освещенное светом…
Но что-то заставило ее остановить свое движение и повернуть назад. Сделать это было невыносимо трудно. Где-то там, впереди, она слышала голос маленького Артура Малькова. «Ты любишь меня?» – спрашивала далекая Маша. «Я не знаю», – отвечал ей Артур. О боже, как ей хотелось поскорее подняться и увидеть и Артурку, ростом с метр, и себя, совсем крошечную, в хлопчатобумажных колготках с сандалиями из дерматина!
Но она подумала, что это может подождать. Перед ней в режиме онлайн проносились видения прожитого. И раздолбай первый муж с бутылкой в руке и мутным взглядом, и соседская кошка, которую она приютила у себя в двадцать лет после смерти хозяйки, и Андрей, прижимающий к окровавленным губам Артура чистый лист бумаги. Как она могла забыть!.. У Андрея тут есть еще дела!
И она, взметнувшись над столом и всем миром, понеслась наверх…
Она видела каждый день своей жизни, живого отца, торопящегося ей навстречу, мать, которая была почему-то равной с ней по возрасту, она видела торт, который ела на свой день рождения, – такой большой, с семью желтыми цыплятами… И самое измазанное кремом лицо за столом было, конечно, у Артура.
Но вдруг она почувствовала удар по сердцу. Он резанул ее как ножом. Маша никогда бы не подумала, что душа может испытывать боль, отделясь от тела.
И еще больше удивилась, когда почувствовала толчки на том месте, где должно быть сердце. Разве у души может быть сердце? У души может быть только душа…
И сердце остановилось. Его не может быть у души. Оно в теле.
Глава 18
– Сволочи! – хрипел Мартынов, пытаясь вырваться из сковавших его пут. – Оставьте ее в покое!..
– Что за кейс, Мартенсон, – сипел над самым его ухом Вайс, налегши на русского американца всем телом. – Что за кейс?! У тебя был кейс? Что в нем находилось?! Какой мост?! Какие змеи?!
Дословный перевод Томсона его явно не устраивал. Ему нужна была правда. Но добиться от русского ее было, кажется, невозможно.
– Ты не потерял память, сукин сын! Ты лжешь! За десять миллионов я сам бы косил под юродивого!.. Томсон! Давай сюда нашего лекаря!..
Мартынов обезумел. В горячечном бреду девушка была бы, наверное, менее откровенна, чем в своих ощущениях скорой смерти. Кетамин – страшная вещь в руках медика. Он умеет анестезировать, а может и остановить сердце. И сейчас он налитыми кровью глазами смотрел, как невозмутимый «лепила» шприцем вводит женщине стимулятор сердечной деятельности.