Я торопливо оделся, накинул толстую шерстяную рясу. Сначала меня бесило это одеяние, но по опыту я знал, что в ней отменно тепло. А ведь тут почти не топят. Монастырь экономит на дровах – исключение делается для библиотеки, гостевых комнат, кухни и лазарета – наверное, для того, чтобы заранее подготовить нас к проблемам. Даже начальство порой по утрам дует на окоченевшие пальцы.
Причина этому, однако, проста, как дважды два. В монастыре постоянно проживает не так уж много народа, чтобы ради них протапливать огромные помещения. Из двух этажей жилого корпуса обитаем только первый, да и то некоторые кельи пустуют по две-три ночи подряд – когда их обитатели надолго задерживаются в библиотеке, лазарете или возле кухни. Теплое местечко – кухня. Теплое во всех смыслах слова. Там, правда, приходится вертеться, как черту в мельничном колесе, но зато спишь возле очага на мешках с мукой, и самые теплые булочки, с пылу с жару – твои. Эх, булочки с изюмом…Это, пожалуй, единственное, чего мне будет не хватать, когда я… если я…
Вместе с другими полусонными братьями вышел из жилого корпуса. До громады собора было шагов сто через двор, мимо гостиничного корпуса и палат, где обитало начальство. Там, кстати сказать, тоже топят почти круглосуточно. Ничего. Пусть ночи пока еще холодные – в конце весны нередки и заморозки – днем будет так тепло, что хоть раздевайся. Да, иногда нам разрешали снимать рясы и разгуливать по монастырю в обычной, гражданской, одежде. Но, если кто-либо приезжал в монастырь или надо было отправиться за ворота, приходилось облачаться в эту шерсть, невзирая на погоду.
Несмотря на тепло, я порой ненавижу эту рясу и мечтаю о том дне, когда смогу ее снять, чтобы больше никогда уже не надеть. Правда, с каждым днем мне все чаще кажется, что этот день никогда не настанет…
В соборе мне было скучно. Утренняя месса, наверное, нарочно придумана, как наказание – равно как и вечерняя молитва. Только в первом случае тебе еще хочется спать, а во втором – уже. Но я стоял, опустив голову и даже время от времени делал вид, что мне есть какое-то дело до происходящего.
Иногда я поднимал глаза на то место, где должна находиться статуя бога или богини. Это обычное возвышение, какие можно встретить в каждом храме или часовне. По краю невысокого, примерно в аршин, постамента выбиты ряды символов, по кругу стоят чаши-светильники и пожертвованные богомольцами свечи. Они должны озарять снизу вверх фигуру божества. Но вот парадокс – там пусто. Считается, что инквизиторы молятся всем богам сразу и потому выделять кого-то одного по меньшей мере неосторожно. Остальные могут обидеться. А вот я бы выделил одну богиню. С таким замечательным носиком…
Я скучаю без нее. Скучаю тем больше, что и она сама в последнее время не отзывается на мои призывы. То ли занята, то ли здесь ей просто некуда приходить. Даже крысам и тараканам нужны определенные условия для того, чтобы они завелись, а боги – сущности более возвышенные и сложные.
Нас на утренней молитве мало – всего дюжины полторы, не считая начальства и послушников. Еще около десятка человек избавлены от ежедневных посещений храма. Еще год назад к числу таких избранных принадлежал и ваш покорный слуга. И он – то есть, я – много бы дал за то, чтобы опять оказаться среди тех счастливчиков. Нет, не потому, что охота понежиться в холодной постели лишние полчаса. Просто это давало свободу…
Свобода… Это такая штука, которой мы не замечаем до тех пор, пока ее не лишимся. Как воздух. Он неосязаем, но вот его нехватку мы ощущаем, уже когда становится слишком поздно. С другой стороны, безвыходных положений не бывает, и даже из гроба можно выбраться. Кто-кто, а некроманты это знают лучше всех. Для меня пока еще ничего не потеряно, и главное – не упустить момент.
Колокол. Теперь можно и расходиться. Бросаю последний взгляд на пустое возвышение и горящие по его краям плошки с воском и ароматические свечи. Некоторые уже успели догореть до половины, одна чадит и, кажется, вот-вот погаснет. Я подождал немного, но она продолжала гореть. И горела, наверное, еще какое-то время после того, как все покинули храм.
Начало светать. Над стеной монастыря вставала заря. Еще немного, и начнется новый день. Для таких, как я, это наилучшее время, чтобы успеть приготовиться к тому, что начнется сразу после завтрака – доделать то, что не успел вчера, лихорадочно настроиться на кучу важных и неважных дел.
Я вернулся к себе. Комната встретила меня тишиной и пустотой. Личных вещей тут мало – все они умещаются на полке, прибитой у стола и в сундучке под кроватью. Несколько книг и стопка пергаментных листов, чернильница, светильник, смена обуви, белья и гражданская одежда, кое-какие личные мелочи. Если бы не эти мелочи для уюта, чистота и отсутствие запоров, комната вполне могла бы сойти за тюремную камеру… или монашескую келью.
И оружие.
Пожалуй, только стандартный «городской» меч и пара ножей отличает меня от моих соседей. Это – да еще и несколько украшений, которые я то ли сломал, то ли потерял. Так я всегда отвечаю, если мне о них напоминают. Вопрошающие пожимают плечами и оставляют меня в покое. До следующего раза. Украшений немного – пара колец, простое и с печатью – и медальон с двумя портретами и несколькими волосками, вложенными между ними. Будете смеяться, но это не прядка шелковистых локонов моей возлюбленной, а серовато-бурая шерсть. И лица на портретах тоже необычны – мужчина лет сорока с породистым серьезным лицом и маленькая девочка, разряженная, как кукла.
Мой брат и моя дочь. Я не видел их два года.
На столе со вчерашнего вечера разложены толстые книги, открытые на нужных страницах и несколько листов пергамента. На окне, возле свечи, восседает крупный жилистый черный кот. Любой бы испугался, заметив этого зверя. Но да я не из пугливых.
– Явился? Ну, как оно… там?
Кот нервно дернул хвостом и хрипло мявкнул. Я осмотрел его ошейник. Ничего. Опять ничего. В честности Зверя можно не сомневаться – он-то доставил мое послание по назначению. Но вот ответ… Скорее всего, его просто не было.
Опять.
– Ты устал?
– М-муф, – вздохнул-фыркнул он.
– Отдохни.
Зверь принял приглашение. Одним махом перескочил на постель, потоптался на подушке и свернулся клубком, умиротворенно урча.
Я присел к столу. Рука сама потянулась к перу, но писать и читать не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось. Я сидел, подперев щеку ладонью, слушал мурчание кота и лениво водил пером по пергаменту. Палка-палка-огуречик…Ручки-ножки-хвостик-рожки…За окном начинался новый день. Еще один день. Через полчаса – завтрак. Потом – занятия. Опять… Опять меня будут укорять за то, что я что-то сделал неправильно или не успел доделать накануне. Эх, почитать, что ли, от скуки? Все равно делать нечего!
Я опустил глаза на раскрытую книгу. Буквы складывались в слова, я даже вроде как шептал вслух, читая, но не запоминал прочитанного.
Шаги под дверью я услышал благодаря Зверю. Мурлыканье оборвалось, кот вскочил на подушке, выгнув спину, фыркнул и исчез. А я еле успел обернуться навстречу входящему.
Мой сосед, Жижко. Обитает через три комнаты от меня. Парень на пару лет постарше, но так и светится энтузиазмом.
– Брат! Ты не спишь?
– Нет.
– Чем это у тебя тут пахнет, брат? – он наморщил нос, принюхиваясь. Жижко у нас из знатного рода и привык к изысканным ароматам.
«Серой из Бездны», – хотел сказать я, но ответил:
– Не знаю.
– Как будто котом воняет.
– Где ты тут видишь кота? – я оглядел комнату. Спрятаться было решительно негде, но мой Зверь умеет просачиваться в такие щели, что остается только удивляться, как он вообще их находит. Правда, кто сказал, что у меня обычный кот? Нет, говорить он не умеет, на крыс и мышей охотится, как обычная кошка, гадит и метит углы исправно, но в остальном…
– Понятно, – Жижко переступил порог, но дверь держал распахнутой. – Меня за тобой послали.
– Откуда?
– Оттуда, – он мотнул головой. – Брат помощник настоятеля желает тебя видеть.
– Всего-то, – притворно вздохнул я. – И зачем? Надеюсь, не поговорить о моем отчислении?
– Смеешься? – скривился он. – Тебя – и отчислят? Да я сам несколько раз слышал…
– Жаль. Я так надеялся… Ничего, надежда умирает последней.
– Шутник. Собирайся. Там что-то срочное…
– Говорю же – отчислять меня собрались, – проворчал я, бросая, как попало, перышко и начиная приводить себя в порядок.
Сосед ждал на пороге, следя за мной. Собственно, собирать было нечего. Поправить пояс – и я готов. Смятую постель заправлять не стал, как и убирать книги. В комнате надо поддерживать порядок, но я нарочно бросал свои вещи, где попало, а уборку ограничивал тем, что заталкивал мусор под кровать. Мне не хотелось быть, как все.
– Я готов.
Жижко посторонился, пропуская меня в коридор. Дверь я запирать тоже не стал. Пока там Зверь, за мое добро можно не волноваться. Да и кроме оружия и пары упомянутых безделушек, я ничем в комнате не дорожил.
– Тебе хоть сказали, что случилось? – по дороге поинтересовался я. – Может, вчера письмо какое-нибудь пришло или…
Писем я ждал уже два года. Извел столько бумаги, что хватило бы всем моим соседям до конца обучения. Писал во все инстанции – и не получил ни одной строчки в ответ.
– Не знаю я ни про какое письмо, – ответил сосед. – Но кое-что все-таки случилось. Я слышал, как о чем-то помощник настоятеля разговаривал с привратником.
С одной стороны, это еще ни о чем не говорило, но в нашем замкнутом однообразном мирке любая новость приобретала значение события мирового масштаба.
Мы прошли по дорожке мимо жилого корпуса и, обогнув палаты отца-настоятеля, вышли в проход между библиотекой и кухнями. Учебный корпус примыкал к зданию библиотеки с другой стороны, а за кухней находились лазарет, огороды и прочие службы. Сама кухня граничила с трапезной, и я невольно сглотнул – с той стороны запахи доносились умопомрачительные. Кажется, обещали рыбный день – в воздухе явственно пахло ухой и жареной рыбой. Еще немного – и прозвучит колокол, созывающий на трапезу.
– Ой, как есть охота…
– Не сюда, – Жижко прибавил шагу. – Помощник отца-настоятеля велел сразу доставить тебя к нему.
– Издеваетесь, – проворчал я. Не то, чтобы я был таким уж любителем поесть, но перед этими ароматами не устоит и святой. Кроме того, так велик был соблазн заставить себя ждать!
Мы свернули к лазарету, и внезапно стало интересно. В голове выстроилась логическая цепочка: привратник – помощник отца-настоятеля – брат-лекарь. Скорее всего, к нам кто-то приехал с важной вестью, но в таком плачевном состоянии, что был помещен сразу в лазарет. И, поскольку меня велели срочно доставить пред ясные очи помощника этого самого отца-настоятеля, важные вести явно касались вашего покорного слуги. Ох, недоброе у меня предчувствие…
Лазарет я изучил досконально. Несколько раз имел сомнительное удовольствие притвориться больным. Поначалу меня сюда клали «для профилактики», но методы лечения выбирались столь своеобразные, что лишь настоящий больной мог безропотно их терпеть. Настоящий больной – или тот, кто любой ценой пытался тут задержаться.
Начинался лазарет с передней комнаты, выглядевшей как сени в деревенском доме, откуда решили унести все лишнее. Дальше шла приемная, где брат-лекарь осматривал пациентов и раз в три месяца делал некоторым обитателям монастыря профилактические кровопускания. Мол, это способствует очищению организма, исцелению от некоторых душевных и телесных недугов и просто доставляет удовольствие. Не знаю, не пробовал.
К передней примыкали две небольшие комнатки – спальня брата-лекаря и операционная. Дальше шла большая палата, где я несколько раз отлеживался, притворяясь больным. Лаборатория, где брат-лекарь варил свои снадобья, находилась в отдельном крошечном домишке размером не больше деревенского сортира. Ароматами от него порой несло такими, что напрочь перебивало запахи кухни и отбивало аппетит даже у вечно голодных воробьев и голубей.
Меня встречали на пороге, и при виде того, кто маячил в дверном проеме, мне вдруг поплохело.
Мой куратор, пра Михарь. Тот самый инквизитор, который сыграл в моей судьбе огромную роль – и ныне оказался в числе моих наставников.
– Ой, пойду-ка я домой…
– Что с тобой? – Жижко придержал меня за локоток.
– Да вот худо мне что-то. Слабость и голова кружится… С голодухи, наверное… Если мне дадут кусок хлеба с сыром и стакан вина, да позволят насладиться этим в тишине и одиночестве…подальше отсюда…
– Не советую торопиться с завтраком, – спокойно сказал встречавший. – Ему может не понравиться…Но, если ты настаиваешь, могу лично сопроводить тебя на завтрак к отцу-настоятелю.
Рядом завистливо сглотнул слюну Жижко. Даже за деньги, которые ему присылали из дома, он не мог заставить нашего повара готовить лучше, чем тот умел и мог. И дело было отнюдь не в его неумении, а в ограниченном наборе продуктов. Но отец-настоятель питался гораздо лучше. Если бы вы видели, какие ему разносолы присылают в качестве добровольных пожертвований…
– Вы можете быть свободен, брат Жижко. А мы с братом Груви пройдем сюда…
Я смерил голубое небо долгим взглядом. Никак, допрыгался, Згашик? Что тебя там ждет? И кто?
Пра уже был в сенях и откинул крышку, ведущую в погреб.
– За мной.
Изнутри пахнуло прохладой и запахом подземелья.
– А может, не надо?
– Я не шучу, – мой собеседник посторонился. – Время дорого! Ты, кажется, собирался завтракать? Чем раньше освободишься, тем быстрее попробуешь заливное из телятины за столом отца-настоятеля.
Он что, серьезно? Ну, раз так…
Спустившись по обычной шаткой лесенке, мы оказались в просторном глубоком погребе, где тускло горел светильник, озаряя отделанные старым камнем стены, низкий потолок, выкрашенный грязно-серой краской, утоптанный до твердости камня пол и деревянную перегородку, делившую погреб на две части. С той стороны было светлее, дверца на ту половину гостеприимно распахнута.
– Прошу, – мой спутник сделал приглашающий жест.
Переступив порог, я чуть было не шарахнулся назад. На низком столе лежало мертвое тело. То есть, даже не столько тело, сколько… как бы это сказать… туша.
Нет, дело было не в размерах – они-то как раз были обычными. Просто так разделывают туши мясники на скотобойне – распоротый от горла до паха живот, перерезанные запястья и щиколотки, содранная кое-где кожа, висевший на одном лоскутке скальп…
– Это – шестнадцатый, – прозвучал над ухом голос пра. – Шестнадцатый за семь с половиной месяцев, брат Груви!
Я все еще не мог отвести взгляда от тела.
– А я тут при чем? У меня алиби…
– На теле было найдено вот это!
Перед моими глазами на цепочке закачался гильдейский знак. Увы, по иронии судьбы он был мне знаком слишком хорошо.
– Некромант…
– Да, убитый был некромантом. И, судя по всему, еще молодым?
Вопрос относился к брату-лекарю, который выглядел несколько взволнованно. Естественно, большинство его пациентов, переселяясь в иной мир, выглядели не в пример лучше. Во всяком случае, в гроб они попадали целиком, а не частями.
– Ему было примерно двадцать три или двадцать пять лет, – негромким голосом промолвил брат-лекарь. – Точнее я ничего сказать не могу.
– Двадцать пять лет, – задумчиво повторил пра, покачав у меня перед носом знаком гильдии, который имеют право носить только выпускники Колледжа Некромагии и действительные цеховые мастера. – Значимый возраст, не правда ли, брат Груви?
Я старательно отвел взгляд от покачивающегося медальона. Если кто-то пытается меня загипнотизировать, он зря старается.
– А я-то тут при чем?
– А при том, что это шестнадцатый молодой некромант, погибший при загадочных обстоятельствах за последние семь с половиной месяцев, – донесся до уха вкрадчивый шепот. – Каюсь, точная статистика не велась. Трудно понять, какой случай был первым и когда это началось. Как и невозможно отследить все смерти. Кроме шестнадцати погибших, за тот же период расстались с жизнью еще несколько человек. Трое пропали без вести и тела до сих пор не найдены. Еще одного заколол ревнивый муж, застав в будуаре супруги, в чем мать родила. Второй утонул, свалившись пьяным с моста, одного зарезали в темной подворотне, двое других закололи друг друга на дуэли – вернее, один погиб, а второй скончался через несколько часов после него. Восемь случаев за полгода в целом по стране – это еще куда ни шло. Но на фоне тех шестнадцати…