– Лентяи... – с трудом выговорила Жанна.
– Что?
Колдунья покачала головой. Яд накера расползался по её телу, вывести его мог крепкий мёд или вино – но в дорогу Жанна никогда не брала ничего подобного, да и дома не держала бутылок. Оставалось только надеяться, что в Руайяне еще не выпили всё, что могли.
Лошади свернули на подъёмный мост – давно уже вросший в землю. Копыта гулко затопали по дереву, и на миг Жанне показалось, что мост сейчас треснет, сломается и упадёт в яму вместе с всадниками. Но иллюзия быстро рассеялась, и колдунья глубоко вздохнула, стараясь собраться.
– Эгей! – Эвен спрыгнул с коня и застучал кулаком в калитку. – Отворяй!
На стук никто не отозвался, и телохранитель забарабанил по двери снова. Но лишь когда он занёс кулак в третий раз, с той стороны послышались шаркающие шаги и дверь заскрипела, открываясь.
– Кого ещё черти принесли... – проворчал хриплый голос. – Сказано же, телеги через Восточные... Ох!
Эвен шагнул внутрь, бесцеремонно отпихнув привратника в сторону. Затем загремел засовом, открывая створку ворот.
– Вы кто? – растерянно спросил страж, глядя, как Жанна въезжает внутрь. – Э-э, проезд после темноты...
Жанна нашла в себе силы улыбнуться.
– Позови своего командира, – велел Эвен, даже не пытаясь выглядеть дружелюбно. Но звать никого не пришлось – на шум из караулки потянулись стражники.
– Поди закрой ворота, – гаркнул на привратника сержант. – Не видишь, ночь на дворе!
Тот торопливо пошаркал выполнять приказ, бормоча что-то под нос. Стражники тревожно озирались, явно желая побыстрее вернуться под крышу.
– Жанна Мируа, эмиссар его величества Филиппа, – коротко ответил Эвен, не дав сержанту вставить и слова. – Нам нужен лекарь и городской комендант.
– Ни того, ни другого предложить мы не можем, и лучше бы вам уйти с улицы, если не хотите накликать беду на нас всех, – сказал сержант. – Идите в караулку, там найдётся, где леди положить и вам отдохнуть. До утра за дверь соваться не стоит.
Усталые глаза его изучали Жанну так, словно в город въехал демон, надевший монашескую рясу. Колдунья знала, куда он смотрит – на волосы, рыжие, длинные, спадавшие на грудь и напоминавшие цветом лисий мех. Встретить рыжую – к беде, это знал каждый крестьянин и аристократ.
Эвен помог ей спешиться. Стражники уже торопились обратно, не скрывая облегчения, кого-то из молодых отправили пристроить лошадей. Жанна попыталась сделать шаг – и стиснула зубы, когда плечо вновь пронзило болью. Эвен подхватил её, и колдунья уже без сил рухнула ему на руки.
– Вина, – прошептала она. В караулке воняло прогорклым жиром и какой-то кислятиной, сменившей мертвечину, но сейчас колдунья не обращала на это внимания.
– Вина! – бросил стражникам Эвен, и через несколько долгих мгновений перед ним поставили глиняную бутыль и кружку. Жанна села, морщась от боли – и, выдернув пробку, приложилась к горлышку. Надолго.
Глаза стражников полезли на лоб.
– Пока хватит, – отдышавшись, сказала колдунья и отставила бутыль. Мерзкий вкус вина ничуть не походил на тот нектар, который ей доводилось пробовать в Париже, но Жанна давно уже не заботилась о таких мелочах. – До утра... до утра выпью ещё. А сейчас...
Она закрыла глаза.
– Что творится в этом городе, если ночами стража жмётся по тёмным углам и боится выйти на улицу? – услышала она голос телохранителя. Сержант стал что-то отвечать, но в этот момент усталость и боль взяли своё, и Жанна провалилась в сон.
Глава 2
Здесь не пели, не играли и не плясали. Мор не сумели остановить ни стены, ни люди, которые тщетно пытались закрывать ворота и не пускать всех, кто приходил извне. Чума пробралась сюда с крысами и блохами, проклюнулась внутри, точно ядовитый цветок — и теперь собирала свою дань, не обходя ни один дом.
Утром к Жанне наведался лекарь и, охая, обработал рану какой-то мазью, после чего сменил повязку и потребовал, чтобы больная оставалась в постели ещё неделю, на что получил вполне закономерное пожелание идти по своим делам. Правда, Жанна высказала это более грубо, так что целитель буквально выскочил за дверь, бормоча что-то про неуважение к врачам.
И всё же он был прав — яд накера проник слишком глубоко, чтобы можно было не задумываться о нем.
Жанна могла бы обратиться к иным сущностям, чтобы залечить рану, вот только глубоко в душе просыпалась жадность. Духи ничего не делают безвозмездно. И за то, что змея Рафаила вонзит зубы колдунье в плечо, выпивая боль, Жанна должна пожертвовать несколько месяцев из оставшегося ей срока на земле. А она не хотела отдавать ни минуты.
Она считала, что жизнь и без того слишком уж коротка.
Кроме того, всё это оставалось колдовством, и вот уже шестой год сомнения всё глубже вгрызались в душу Жанны. О да, папа Климент написал буллу, где говорил о святости её дара. Только в самом папе святости не было ни на медяк, Жанна видела это ясно. И не искала ответа в его бумажках.
Английские пехотинцы шагали по улицам, выискивая умерших за ночь. Скрип чумных телег, шаги редких испуганных людей, что спешили пробраться домой и шарахались друг от друга, как от проклятых, хриплые крики ворон — всё это сливалось в гнетущий шум, непохожий на обычный голос города.
Изредка среди серых людей попадались фигуры в черных вощёных плащах и клювастых масках. Докторов старались обходить ещё дальше, чем телеги, но те не обращали на это внимания.
Жанна вышла на городской рынок, такой же пустой и мёртвый, как и все вокруг. Лавки были закрыты, ставни опущены, а на многих уже красовались начертанные углём кресты — это значило, что хозяин больше сюда не вернётся.
На севере чума ещё только стучала в ворота людских домов, входила и располагалась, как неуверенный гость. Здесь она властвовала безраздельно, давно уже захватив весь город. Чума вкрадчиво шагала по улицам, касаясь то одной, то другой усадьбы, а их обитатели тщетно молились всем ангелам и Всевышнему, умоляя тех защитить от болезни. Только глух оставался Бог, невесть почему гневавшийся на людей.
Руайян умирал. Жанна знала, что чума не убивает всех, что болезнь ещё не означает конец, но людей поражала зараза куда опасней чумы: страх. Страх заставлял их убивать здоровых, страх гнал их прочь из города, распространяя ярость Господа всё дальше и дальше.
Они ехали по пустому городу, где в ранний час разве что сборщики трупов занимались работой. Крепкие мужики, повязавшие себе лица грязными тряпками, провожали их угрюмыми взглядами, словно удивляясь, кому это нынче пришло в голову прогуляться. Жанна не смотрела на них. Путь её лежал к местному городскому совету — в Руайяне не было ни цитадели, ни дворца, а ратуша лежала прямо напротив единственной церкви. Там же стояла и тюрьма.
Впрочем, вряд ли шевалье д’Олерона сунули в тюрьму к ворам и грабителям. Во-первых, он всё же дворянин. А во-вторых, по словам короля, д’Олерон – безумец.
А с безумцами надо быть осторожным. Слабый разум – ворота для сущностей с той стороны Грани, и безумец в одночасье может стать одержимым. Да только поди пойми, демон ли это сидит в его голове, или сам он хохочет, словно младенец. А если убить одержимого, демон вырвется на волю, и поди знай, что он может натворить. Во всяком случае, так думала чернь.
Оттого и жив до сих пор ещё шевалье д’Олерон. По крайней мере, был жив две недели назад.
Жанна медленно ехала через площадь, разглядывая ратушу. Здание было старым, куда старее домов вокруг, но за ним тщательно следили, и стены выглядели крепкими. Два медных шпиля устремлялись ввысь, на одном из них реяло знамя Эдуарда: золотые львы на алом фоне, а рядом – французские лилии на синем. Так английский король показывал свою власть над Францией. Власть, которая в последнее время вполне могла оказаться совершенной.
Жанна долго колебалась, пойти ли сразу сюда или сначала найти пристойный трактир, вымыться и привести себя в порядок – но потом всё же выбрала первое. В конце концов, городской глава и без того предоставит ей комнату, и искать не придётся вовсе. А местные трактиры не внушали доверия.
Так она думала ровно до того момента, как увидела, кто ждёт её возле ратуши.
— Будь готов сражаться, — тихо велела Жанна телохранителю. – А скорее всего, и бежать.
Эвен кивнул в ответ. Вопросов у него не возникло.
У дверей стоял жилистый темноволосый человек совершенно неопределённого возраста, по случаю тёплой погоды одетый легко и невзрачно – на вид его вполне можно было бы спутать с каким-нибудь ремесленником или торговцем, если бы не меч на поясе. Левый глаз мужчины закрывала чёрная повязка, правый же пристально изучал гостью.
Жанна спешилась и, подобрав широкую юбку, остановилась у ступеней ратуши. Стоявший выше страж ухмыльнулся, как человек, который встретил вдруг старого должника.
— Приветствую тебя, Изгоняющая, – насмешливо сказал он.
— Приветствую и тебя, Томас Норроуэй, -- отозвалась Жанна. Губы рыцаря скривились – Жанна хорошо знала эту гримасу. О да, при дворе каждый пытался указать колдунье на её место, обращаясь на «ты», как к служанке, а она бросала «ты» в ответ всем этим напыщенным графам и баронам, с наслаждением глядя, как перекашиваются их лица. Дворяне не хотели видеть её возле королевского трона, но сделать ничего не могли.
– Понравилось ли тебе вино? – с плохо скрытой ненавистью процедил Норроуэй. – Если, конечно, этим благородным словом можно назвать мочу, которое хлещет наша доблестная стража.
– У противоядий бывает и худший вкус.
– Противоядий? – рыцарь медленно шагнул на ступеньку ниже. – Знать не хочу, от чего ты пыталась избавиться нашим вином, не рассказывай. Зато я хорошо знаю, что тебе надо в Руайяне.
– Потому что это понятно и младенцу, – ровным голосом сказала Жанна. Сэр Томас ступил на камень площади и встал напротив.
– В другое время я достал бы меч и с превеликим удовольствием пронзил им твоё сердце, – вздохнул он. – Но так уж вышло, что наш славный король Эдуард Английский особым указом запретил это делать. А я – верный вассал.
Эвен молчал, положив ладонь на рукоять клинка. Выдержке его можно было лишь позавидовать – прошлый телохранитель Жанны, мессир Шарль де Баланьи, уже возмущался бы и вызывал Норроуэя на поединок в защиту прекрасной дамы. Шотландец же мудро рассуждал, что даме виднее, когда сражаться, а когда говорить.
– Тогда отойди в сторону, – по-прежнему ровно потребовала Жанна, никак не подав виду, что новость прозвучала для неё неожиданно. Прежде она вовсе не думала, что кому-то с того берега Ла-Манша есть до неё дело. – Или у тебя есть ещё и приказ не пускать меня?
– Я скажу просто: уезжай из города, Изгоняющая.
– Почему же?
– Потому что это добрый совет, хоть мне и странно давать его женщине, по чьей милости я лишился глаза. В городе наместником стоит лорд Роджер Мортимер. Будь уверена, он схватит тебя, свяжет и оставит здесь дожидаться первого же корабля в Англию, как только вернётся и узнает о твоём приезде.
– Но он ещё не знает.
– Верно.
Жанна молчала. Развернуться и уехать, наплевав на королевский приказ? Она этого не сделает. Нет, Жанне не было никакого дела ни до судьбы шевалье д’Олерона, ни до экзорцистов, которые попытаются сами изгнать из него духа, ни до повеления короля Филиппа. Просто Рауль де Бриенн, её первый учитель, вместе со знаниями вбил один простой закон: человек достойный должен быть верен слову. А Жанна не хотела считать себя недостойной.
– И всё же я не уеду, – сказала она.
Сэр Томас тяжело вздохнул.
– А я не пущу тебя в ратушу и, слава Всевышнему, я ещё не подданный французского короля, чтобы подчиняться твоим указам, дорогая моя госпожа Мируа, – спокойно проговорил он, глядя колдунье в глаза.
Острый приступ бешенства накатил на Жанну. Какое-то мгновение перед глазами стояла красная пелена, и лишь огромным усилием колдунья сдержалась, чтобы не наброситься на проклятого англичанина – а тот отступил на шаг, взялся за рукоять меча и чуть пригнулся, словно защищаясь. Не без злорадства Жанна поняла, что он боится её, безоружную, хрупкую. Но надавить на врага окончательно не вышло – двери ратуши распахнулись.
– Признаться, вы разговаривали так громко, мессир Томас, что мне стало интересно – кого вы так настойчиво отсюда выпроваживаете? – услышала Жанна. – Нет, конечно, здесь я с вами согласен – из этого города бежать надо, да поскорее. И всё же?
Англичанин молчал.
По лестнице спускался молодой мужчина, при взгляде на которого Жанне тут же вспомнился пастух Пьер из её родной деревни. Пьер был рослым, красивым, голубоглазым блондином – этот отличался от него только щегольскими черными шоссами, расшитыми серебром, да шёлковой рубашкой вместо дерюги. Даже в лице его было нечто простецкое, непохожее на холеные личики дворян. Бастард? Или просто повезло с отцом или матерью? Так или иначе, выглядел он уверенно и властно.
Следом шагал настоящий громила, весу в котором было никак не меньше двухсот пятидесяти фунтов, а когда он сошёл на землю и встал рядом, оказалось, что Жанна едва достаёт ему до плеча – впрочем, она никогда не отличалась ростом. На лице гиганта застыла мечтательная улыбка, взгляд его блуждал где-то вдалеке. Казалось, он вовсе не видит гостей, и тем страшнее было смотреть на рукоять espée de guerre[1], торчащую из-за его пояса. Жанну, которая стараниями всё того же мессира де Бриенна неплохо разбиралась в рыцарских железках, обычно искренне веселило это название: меч войны! Как будто другие мечи созданы для мира! Но сейчас смеяться ей не хотелось вовсе.
– Прошу простить мою неучтивость, – сказал блондин, спустившись, – но совершенно случайно мессир Томас назвал ваше имя. И так уж вышло, что я слышал лишь об одной женщине, которую зовут так же.
Жанна молчала. Что-то странное было в этом человеке – в походке ли, а может, в движениях рук или слегка хитроватом прищуре глаз – и она не могла понять, что. А непонимание всегда злило её. Но ответить что-то всё же требовалось.
– Быть может, вы и не ошиблись, – сухо сказала она.
– Тогда почту за честь принять вас в той скромной лачуге, которой здесь располагаю. Хоть в нынешнее время, боюсь, и не смогу принять вас достойно. Меня зовут Жан д’Олерон, – он прижал руку к груди и вежливо поклонился.
Колдунья вздрогнула. Д’Олерон? Одержимый? Свободно бродит по улице? Мысли чередой пробежали в её голове и, наверное, проступили на лице – завидев едкую усмешку Томаса Норроуэя, Жанна постаралась взять себя в руки.
– Если вы и одержимый, то явно учтивее тех, с кем мне доводилось встречаться раньше, – проговорила она. Жан засмеялся.
– Дух вселился в моего брата Луи, не в меня. Но хватит вопросов! Лучше уж продолжить за столом. Вы наверняка устали с дороги.
Жанна кивнула. Мессир д’Олерон нравился ей всё больше и больше.
Сэр Томас молча повернулся и пошёл к дверям ратуши.
А через несколько часов впервые за всё это долгое путешествие колдунья наслаждалась жизнью.
Нежась в горячей воде, она жалела лишь о том, что нельзя мочить повязку – и это было единственным, что слегка портило безупречное настроение. Спустя восемь дней, забитых пылью, душным запахом пота и зловонием чумы, эта деревянная бадья казалась раем.
Сперва Эвен смыл с Жанны налипший пот и грязь, раз за разом набирая ведро, а она блаженствовала, чувствуя, как вода струится по обнажённому телу, унося за собой весь долгий путь – и далеко позади остался его величество Филипп де Валуа со своими придворными и подыхающим от чумы Парижем. Затем колдунья опустилась в тёплую свежую ванну, забыв обо всём, и мир стал прекрасным.
Жан д’Олерон оказался учтив и вежлив, и Жанна не могла понять, ведёт ли он себя так искренне или только потому, что ему нужен её дар. Он не высказал ни малейшего удивления, когда, едва переступив порог, гостья потребовала искупаться, и только кликнул слуг, чтобы те нагрели воду. Вернее, слугу, потому что бадью без труда наполнил в одиночку тот самый громила, которого Жанна видела на лестнице. Великана звали Берт, был он родом из Англии и, как пояснил Жан, оказался идеальным помощником. Когда-то давно некая ведьма лишила его разума, и с тех пор бедолага общался короткими фразами, какие мог ухватить умом, приказания же выполнял быстро и без лишних вопросов.