Полковник схватился за голову, я же, пользуясь его замешательством, выхватила авторучку и быстренько настрочила чистосердечное признание, много-много чистосердечных признаний, не забыв подробно расписать устав БАГа, попутно ругая его членов, втянувших меня в полное дерьмо, а так же их жен и детей, если таковые имеются. Короче, что-что, а писать я умею, грех жаловаться, хоть в этом мне повезло.
Полковник прочитал, горестно посмотрел на меня и спросил:
— Софья Адамовна, зачем это вам?
Я насторожилась:
— Что, не верите?
Он покачал головой:
— Не верю.
— Вы странный, — рассердилась я и с надеждой спросила: — Так может и не я покушалась на президента?
Полковник скроил кислую мину и страшно меня разочаровал.
— Покушались как раз вы, а вот сочинения ваши не выдерживают никакой критики, — со вздохом заключил он.
Я пожала плечами:
— Не знаю, читает меня народ и не жалуется.
Глава 7
В общем, после чистосердечного признания передали меня совсем другому полковнику. Тот был строг, и все, чтобы я ни говорила, воспринимал с отрешенной серьезностью. Впрочем, я уже много и не говорила, памятуя, что словоохотливому человеку всегда легче завраться, чем молчуну.
Играла роль молчуна, точнее молчуньи — передать не могу, как тяжела эта роль. Ведь на каждое слово полковника была готова у меня речь, удержаться от которой стоило немалых страданий. Вот где начались настоящие пытки — пусть теперь скажут, что ТАМ не пытают.
Пытки! Настоящие пытки!
Однако, выдержала и их. Тот полковник мои признания записал и передал меня очень хитрому человеку в скромном костюме. Мужчина в скромном костюме повел себя нескромно и напористо: тут же пожелал знать о моих грешках. Я в очень вежливой форме ему намекнула, что это невозможно. Он в такой же вежливой форме попробовал пригрозить. Мне стало смешно:
— Чем вы хотите меня напугать? Меня, покушавшуюся на самого президента!
Мужчина в скромном костюме хмыкнул и, похоже, согласился, что пугаться мне уже нечего.
— Софья Адамовна, — вкрадчиво спросил он, — а как пронесли вы тот гранатомет в квартиру подруги?
— В ее же шкафу, — не моргнув глазом, солгала я.
Он снова хмыкнул:
— И на что вы надеялись?
— В каком смысле?
— Ну как бы стали утром стрелять, если бы не напился народ?
Сложный вопрос, тем более, что отвечать на него пришлось без запинки — оказывается оговаривать себя еще сложнее, чем выгораживать. К моей гордости я и с этой задачей справилась.
— Заранее подготовилась, — ответила я. — Подсыпала гадости во все спиртное.
Мужчина в скромном костюме совсем другими глазами на меня взглянул и поинтересовался:
— Какой гадости?
Я развела руками:
— Этого сказать не могу. Какой дали порошок, тот и подсыпала.
По выражению его лица поняла я, что не вру: в спиртном действительно была найдена какая-то гадость.
“Так вот почему нашла себя утром в салате и под столом!” — тут же прозрела я, но скрыла прозрение.
Мужчина же захотел знать, как собиралась я после покушения выбираться из дома.
— Никак, — ответила я. — Зачем мне выбираться? Гостей много, пойди узнай кто стрелял. Гранатомет я должна была на лестничную площадку выбросить сразу же после того, ну, знаете после чего.
И я выразительно повела глазами.
Он снова хмыкнул и спросил:
— Что же не выбросили?
— Видимо не гожая я для такого серьезного дела, — вздыхая, поведала я. — Черт попутал, случайно из отравленного стакана глотнула…
— И что?
— Ну и… притравилась сама: очнулась в салате. Какой уж тут гранатомет, конечно же промахнулась.
Тут он усмехнулся и спросил:
— Не тяжеловат гранатомет-то для вас?
Мне стало обидно:
— Что-о? “Муха”? Он же легкий, да и я женщина крепкая. Кстати, мне обещали, что после всего, ну, знаете чего, с лестничной площадки унесут гранатомет и, наверное, спрячут.
Мужчина хитро посмотрел на меня:
— Кто обещал?
— Тот, кто давал инструкции.
— А кто вам давал инструкции?
— Вот этого сказать не могу: имени его не знаю. Кстати, вашего тоже.
— Владимиром Владимировичем можете звать меня, — нехотя сообщил мужчина.
Теперь уже хмыкнула я. Хмыкнула и сказала:
— Очень распространенное имя в нашей стране. Кстати, не подскажете, как зовут того обворожительного мужчину, который на первый допрос заходил и сказал, что я и мухи не обижу?
— Нет у нас здесь обворожительных мужчин, — отрезал Владимир Владимирович.
Я, дивясь такой откровенностью, начала было его убеждать, что дело совсем не так обстоит, что он, в таком случае, совсем не в курсе, Владимир Владимирович же меня не слушал, а трудолюбиво выкладывал на столе фотографии.
— Узнаете кого-нибудь? — спросил он.
Несколько человек я сразу узнала и ткнула в них пальцем:
— Этого и этого.
Владимир Владимирович как-то сразу вытянулся и строго спросил:
— При каких обстоятельствах с ними познакомились?
Здесь я могла позволить себе абсолютную искренность, а потому радостно сообщила:
— При самых неприятных: они колотили Валерку, мужа моей подруги, отца-героя, между прочим.
— Когда колотили?
— Да в тот же день, когда нашли меня с гранатометом. Точнее перед тем как нашли. Это же ребята из охраны.
— Правильно, — согласился он. — И до этого вы с ними не встречались?
— Боже упаси! — отшатнулась я. — Зачем мне это?
Он почему-то кивнул головой. Я на всякий случай тоже кивнула и уточнила:
— А того, который инструкции давал, на этих фотографиях нет.
— Ясно. Кого из членов тайной организации вы знаете? — спросил Владимир Владимирович, уже невообразимо скучая.
— Никого, — совсем не скучая, ответила я.
Приходилось контролировать буквально каждое свое слово. Если бы я так вела себя с мужем, он бы и по сей день не ушел от меня.
— А что там произошло у вас с мужем? — словно подслушав мои мысли, спросил Владимир Владимирович.
Внезапно я заинтересовалась потолком и, рискованно зевая, сообщила:
— Ничего. Надо же было избавляться от лишних членов семьи для их же пользы. Операция подразумевала и провал, зачем же портить жизнь близким?
Владимир Владимирович тоже несколько раз подряд зевнул, а потом небрежно бросил:
— Ясно. А кого вы знаете из членов тайной организации БАГ?
Я опешила:
— Вы же спрашивали только что.
— Но вы мне не ответили. Кто-то же вам инструкции выдавал.
— Выдавал, но это не значит, что я его знаю. Встречалась несколько раз. В той организации жесточайшая конспирация.
— Ясно, — продолжая изнывать от скуки, кивнул Владимир Владимирович. — Что вы должны были делать в случае успеха?
— Получить деньги, — солгала я, судорожно гадая сколько же мне могли посулить за президента.
К счастью такого вопроса не последовало, зато последовал другой.
— А что вы должны были делать в случае неудачи? — спросил Владимир Владимирович и умным, совсем нескучающим взглядом вдруг посмотрел на меня в упор.
Я сконцентрировалась и ответила:
— Выйти на связь.
Он тут же выстрелил вопросом:
— Когда?
— Через неделю после завершения операции в каждый четверг в одиннадцать утра меня должен ждать связной, — как прилежная ученица без запинки отрапортовала я.
— Как осуществляется связь? — строго спросил он, и вот тут-то я рассердилась, потому что (может это и удивительно) уже устала врать, да и фантазия мне изменила.
— Какая разница?! — закричала я. — Никто не сможет выйти на эту чертову связь вместо меня, а я никуда выходить не собираюсь, потому что хочу жить, пускай и в застенках. Хоть узницей, да жить. И не пытайте меня. Коль покушалась на президента, судите и баста. И хватит! Ловите преступников сами, здесь я вам не помощник! Все! Больше ничего не скажу!
— А больше ничего и не надо, — ответил Владимир Владимирович и хитро улыбнулся.
Я снова оказалась в камере и была очень огорчена. Складывалось впечатление, что мне не верят.
“И все же про мужа я неплохо ввернула, — приободрила себя я. — В любом случае не хочу, чтобы какой-то болван думал, будто меня можно бросить. Всю жизнь всех бросала сама… Эхе-хе… Как приятно иметь хорошую память.”
Глава 8
Несколько дней моей персоной не интересовались. Я сидела в одиночной камере, изводила себя дурными мыслями и окончательно приуныла.
“Неужели ничего не вышло? — гадала я. — Конечно не вышло. Было бы глупо надеяться, что мне поверят. Не идиоты же они.”
Однако я ошиблась, Владимир Владимирович все же пожелал меня видеть. Вдохновленная, я отправилась на допрос, настраиваясь на свободу.
Владимир Владимирович на этот раз был просто душка: мил и ласков. Начал сразу с реверансов.
— Софья Адамовна, все ли устраивает вас? Нет ли просьб или жалоб?
— Полноте, батенька, — в тон ему снисходительно ответила я, — уж не на курорте находимся. Конечно кое-что не устраивает, но потерпим, знали на что идем. Всегда мечтала прославить имя свое навеки, на книжки мои в этом смысле надежды нет, может хоть с этим делом загремлю.
— Загремите, обязательно загремите, — пообещал он, явно имея ввиду плохое.
Я уже собралась пригорюниться, но Владимир Владимирович не дал.
— Так значит не жалуетесь ни на что? — любезно повторил он свой вопрос, думаю лишь за тем, чтобы не дать мне высказаться.
— Нет, не жалуюсь, — подтвердила я. — Впрочем, если приспичило вам приятное мне сделать, так распорядитесь, чтобы порции поменьше приносили. Уж чего-чего, а баланды в тюряге вашей не жалеют — так недолго и разжиреть. Очень я, понимаете ли, за свою фигуру опасаюсь. Это единственное, что от меня осталось, а тут что ни порция, то экскаваторный ковш!
— Так не ешьте, зачем вы едите, раз лишнее? — удивился Владимир Владимирович.
— Сразу видно, что вы на диете никогда не сидели. Человек, доведенный до исступления диетами, перестает соображать, когда видит перед собой любую еду, будь это и тюремная баланда. Всякая женщина, если она здорова, без сомнений это подтвердит. Времена настали такие, что подтвердить это могут уже и девушки. Вот когда я была девушкой…
Жуть отразилась на лице Владимира Владимировича, и я, как натура великодушная, его пожалела:
— Впрочем, давайте перейдем к делу.
— Давайте! — обрадовался он. — У нас есть к вам деловое предложение.
Я завопила как резаная:
— Что?!!
Невозможно передать ни ужас, вложенный в этот вопрос, ни силу моего голоса — очень жаль, я очень постаралась.
Владимир Владимирович такой реакции не ожидал и весь вздыбился; в комнату с паникой на лице заглянул часовой. Владимир Владимирович дал ему знак, мол все в порядке, часовой нырнул за дверь, а Владимир Владимирович стоически продолжил беседу.
— Софья Адамовна, — воскликнул он, прямо на моих глазах пытаясь взять себя в руки, — что вас так напугало?
— А вас? — поинтересовалась я.
— Меня вы.
— А меня вы. Сидя в казематах ваших, сбилась уже со счету дней, но чувствую, что скоро будет четверг. Поэтому знаю, что сейчас предлагать будете, и потому заранее отказываюсь.
Он вздохнул с облегчением и попросил:
— Не могли бы вы отказываться как-нибудь поспокойней.
— Невластна над собой, когда речь заходит о жизни моей. Не то, чтобы я уж такая трусиха, нет, душой абсолютно ничего не боюсь — душа же бессмертна. Поэтому душе моей все равно, а вот тело очень умирать не хочет и всеми доступными способами сопротивляется. Слышали сами.
Признание мое озадачило Владимира Владимировича.
— Как же вы, в таком случае, решились гранатомет в руки взять? — скептически поинтересовался он.
— Если бы вам заплатили столько, сколько мне, и вы бы решились, — отрезала я.
Он повеселел:
— Ага, следовательно дело в деньгах, и мы можем договориться.
— Вряд ли. Зачем мне деньги в неволе? Теперь почему-то хочется жить.
Мое откровение ему понравилось. Он тут же довольно подробно объяснил, насколько от него зависит какой приговор мне вынесут. Я тут же довела до его сведения, что очень рассчитываю на великодушие президента.
— Президент меня помилует, — заверила я. — Не сомневаюсь, он даже испытывает некоторую благодарность за то, что я промахнулась. Для него просто счастье, что я за дело взялась. Другой бы уж точно не промахнулся, следовательно я каким-то образом президента даже спасла. Вот увидите, он в долгу не останется и тоже меня спасет. Лет десять отсижу и выйду. Не беда, говорят же: сорок пять, баба ягодка опять.
— Вам будет несколько больше, — невежливо напомнил Владимир Владимирович.
— Значит еще больше расцвету, вы же хотите мою жизнь опасности подвергнуть. Разницу видите? — я откинулась на спинку стула: — Нет, даже и не просите.
Владимир Владимирович удивился:
— Софья Адамовна, откуда вы знаете о чем я собираюсь вас просить?
— Не так много имею, чтобы теряться в догадка: кроме связного у меня ничего нет, но не рассчитывайте на мою ветреность, на эту связь я не пойду. Во всяком случае по доброй воле.
Я нарочно дала такой намек, чтобы был посмелее и не вздумал останавливаться на достигнутом.
Ох, уж эти мне мужчины: даже в таком государственном вопросе приходится стимулировать их к настойчивости, что же говорить о прочем?
Ах, как нам, женщинам, не хватает настоящей мужской настырности и силы воли, и как надоели настырность и сила воли свои! Порой просто тошнит нас от собственной силы!
Здесь я не могу не похвалить Владимира Владимировича: правильно понял мой намек и навалился где с уговорами, где с посулами, где с угрозами так, что прямо душа зарадовалась. Уж чего он только мне не обещал. Если верить ему, так сразу же, как на связного выведу, так и отпустят домой. Даже извинился, что не смогут мне орден выхлопотать за спасение президента, но и с этим брался подсобить. Потом. Со временем, когда страсти улягутся. На ордене меня заклинило: крепко задумалась я.
“Пора или не пора сдаваться? Не показалось бы им, что слишком быстро согласилась. Нет, стоит, пожалуй, еще поломаться, до более весомых аргументов. Ведь не весь еще спектр задействован. О сыне, к примеру, разговора не заводили.”
— Очень беспокоит меня мой сын, — напомнила я. — Он с бабой Раей сейчас в деревне. У ее сестрицы гостит. Члены тайной организации, в случае чего, могут через него мне вред принести. Должна заметить: они настроены решительно и наглы, совсем властей не боятся. Разбаловались при капитализме, ну да не мне и не вам про это рассказывать — знаете лучше моего.
Владимир Владимирович поспешил сообщить:
— О сыне не беспокойтесь, он в надежном месте. Кстати, есть вам большой смысл постараться и ради него.
“Вот в каком месте пора соглашаться,” — подумала я и воскликнула:
— Ах, я наметила ему большую карьеру! Неужели теперь сама же должна ее поломать?
— Все в ваших руках, — ответил Владимир Владимирович и многозначительно на меня посмотрел.
Я отвернулась и с минуту усердно сопела, изображая глубокие раздумья, потом я детально изучала обои и потолок, прикидывая когда в этой комнате последний раз делали ремонт, а потом сказала:
— Хорошо, вы меня убедили…
В глазах его загорелся огонь надежды.
— Что есть смысл поразмыслить над возможностью нашего сотрудничества, — продолжила я и попросила: — Дайте мне всего один день.
Владимир Владимирович изобразил удивление:
— Как? Разве вы мало думали?
— Послушайте, — возмутилась я, — не мелочитесь, прошу всего день, шляпку дольше выбираю, а тут о жизни моей идет речь. Вдруг выйду на связь, и сразу же меня того!
— Чего?
— Сами знаете чего. Я же единственная могу об их организации рассказать, к тому же задания не выполнила. Кто их знает, вдруг они уже к смертной казни приговорили меня. Боюсь и храбро этого не скрываю!
На самом деле я понятия не имела где должен ждать меня этот мифический связной, да и самого связного у меня на примете еще не было. Из суеверия побоялась вперед забегать и раньше времени ничего не планировала.