Наконец, последнее «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» прозвучало. Могильщики встрепенулись. Граф и доктор одновременно огляделись, не хочет ли кто-нибудь держать речь, но таковых не оказалось, люди, окружившую могилу, стояли тихо, опустив головы.
В задних рядах, правда, раздавались перешептывания тех, кто вчера с великой тщательностию разглаживал манжеты и платочки:
«А вон барышня Наталья с графом почти рядом стоит, и отец посередке – значит, и до свадьбы недалеко…»
«Да, да, вот похоронят сейчас старушку, потом и за свадебку, может, в этом же доме и поселятся…»
«Ну, может и в этом, а может, и в столицу переедут, что им в нашей глуши-то, денег у графа и так было достаточно, а сейчас, поговаривают, все наследство тетушкино его стало…»
«Да нет, милейший, вон видите, старичок такой мнущийся стоит, ему половина денег досталась… родственник какой-то…»
В эту мирную переброску фразами встряло истеричное шипение какой-то дамы:
«Да не поженятся они, ведь Феофану Ивановну убили! Может, кто из близких и убил. Вон следователь – вот этот тучный, смотрите, как глядит!»
Жадная галерка вытянула шеи на Аркадия Арсеньевича, который занял важную стратегическую позицию около плеча отца Иоакима.
Вся толпа была как на ладони, и следователь очень психологично, насупив брови, в нее вглядывался. Ничего необычного пока, однако, не случилось. Но Аркадий Арсеньевич ждал… Самого надрывного момента. Когда тело будут опускать в могилу. Вот тут-то и может произойти интересное… Родственники понимают, что все, что уже никогда они не увидят этого человека ни живым, ни мертвым, то есть это уже окончательно все. И за осознанием этого факта обычно следует самый искренний, самый тяжелый момент горя и прощания. Ну, а если и преступник тут присутствует, то, как рассуждал Аркадий Арсеньевич, мысли будут те же самые, что, мол, все – погребена его жертва, и как бы и концы в воду, то есть у него непроизвольно должно возникнуть ощущение некой законченности, эйфории от того, что дело кончено и похоронено. Иллюзорность все это, конечно, но реакция будет именно такой, и ее, как считал следователь, уж он-то уловит всенепременнейше.
Присутствующие по одному начали подходить к гробу и прощаться… Кто-то что-то произносил коротко, но самое сокровенное было в мыслях:
«Милая тетушка, такая немирная смерть, но пусть там за такое мученичество тебе будет хорошо…»
«Спасибо тебе, я очень люблю тебя, покойся с миром…»
«Нелепость, проклятая ошибка, ну упокойся с миром, невинная душа…»
«Авось, Феофана Ивановна, встретимся в раю и погуляем по зеленой травке…»
«Эх… горе, горе, не дали своей смертью умереть, и оставалось-то, наверное, годика два, пусть земля будет пухом…»
«Ох, нехорошо мне, смотрит прямо сквозь закрытые веки, зачем смотрит, уж поскорее бы закрыли, засыпали, страшно-то как мне, мука, нехорошо…»
Почтительно придвинулись могильщики, и люди расступились, давая дорогу печальным работникам. Они подняли крышку и стали аккуратно опускать на гроб. Психологический глаз Аркадия Арсеньевича стал вострым-вострым.
Кто-то легонько дернул Наташу за рукав. Она, осторожно повернувшись, зашептала на Васю:
– Ну что же ты, Феофану Ивановну опускать сейчас будут, вон уже и крышку кладут… Нога, да?
– Угу, – кивнул Василий. – Отец должен был подвезти, да срочный заказ – вот пешком и добирался.
Он широко перекрестился, глядя как могильщики ловко и почти бесшумно заколачивают гроб.
– Ох, грехи наши тяжкие, – пробормотал, – и опять перекрестился. Поднял глаза, чтобы посмотреть на публику, пока гроб не начали опускать.
В тонких кровавых прожилках глаза напротив смотрели на него с таким ужасом, что юноша отшатнулся как от удара.
– Ты чего! – зашипела Наташа – Василий в своем движении сильно придавил ей ногу.
Тот не отвечал, а с полуоткрытым ртом смотрел по другую сторону могилы, на человека напротив себя. А тот тоже отшатнулся, даже сделал попытку ввинтиться в толпу позади себя, но толпа не дала, да и граф поддержал за локоток. Сердце опять вдруг прихватило, до тошноты, до зелени перед глазами. От ужаса тело покрылось мелкими мурашками, которые почему-то превращались в капли жгучего пота.
– Наташа! – Василий опять дергал Наташин рукав, не отрывая взгляда от человека.
– Ну что? – сердито спросила она: Василий грубо нарушал ее умиротворенное печальное состояние.
– Наташа, это все-таки он!
– Кто?
Вася, запинаясь, и сам себе не веря, прошептал:
– Старьевщик, рубщик мебели, господин в городе и…
Наташа, проследив за Васиным застывшим взглядом, закончила:
– Антон Иванович!
Гроб на веревках, чуть покачиваясь, плавно опускался в яму – могильщики были хорошими мастерами своего дела. Вот он стукнулся днищем, и веревки ловко вытянули наверх, за что те были страшно благодарны. Совсем не хотелось во цвете их, веревочных, лет оказаться закиданными землей среди сотен трупов – брр! И они покойно улеглись на привычном месте в кармане работника.
Все начали потихоньку передвигаться вокруг могилы, держа цветы и готовясь нагнуться за горсточкой земли.
Ему становилось все хуже и хуже… сердце стучало бешено, с провальными пугающими остановками: «Да кто же он такой, отчего с княжной так по-дружески стоит… Узнал ведь, узнал, а я ему рассказывал, он же теперь догадается или придумает, ах, ааа… Ох, плохо мне, плохо…»
Перед глазами возникла, как тогда в кабаке, козлиная рожа. Косточки она на сей раз не кушала, а печально качала головой:
«Не удалось нам как следует повеселиться, милый вы мой, не удалось, – рожа картинно всплакнула. Слезы издавали невыносимый смрад. Козлиная морда выдернула откуда-то платочек, всхлипывая, промокнула им лицо, выжала и куда-то отбросила. Затем торжественно и радостно оскалилась черными гнилыми зубами и проорала: – Добро пожаловать в ад!»
Крик оглушил Антона Ивановича, сильнейшая боль пронзила сердце, он закричал, отмахиваясь от страшного. От этого крика мир вокруг задрожал, заколебался и, не удержавшись, разлетелся на куски, за которыми открылась черная, всасывающая Антона Ивановича пустота.
Хотя реакция у графа была отменная – он не успел подхватить родственника, и Антон Иванович свалился в могилу.
Руки его, неестественно скрючившись, царапали крышку Феофаниного гроба, лицо перекосило так, что присутствующим показалось, что Антон Иванович хохочет. Все эти страшные муки длились несколько секунд, после которых дражайший старец резко затих и обмяк.
Несколько дам из присутствующих немедленно упали в обморок, а Аркадий Арсеньевич удовлетворенно вздохнул.
* * *Завершение церемонии было скомканным и не менее страшным, чем сама Феофанина смерть.
Работники по сигналу доктора бросились в могилу, грубо поправ останки старушки ногами, и вытащили Антона Ивановича на поверхность. Доктор взглянул на лицо дражайшего старца и сразу покачал головой. Нагнулся, поднял веки – глаз был мутный. Тогда Семен Николаевич расстегнул старенькую манишку и приложил ухо к груди. Разорвавшееся сердце молчало. Скрюченные пальцы застыли в последней судороге. Антон Иванович был мертв. Большая часть общества, присутствовавшего на похоронах, поспешила удалиться. Около могилы остались самые любопытствующие и кучка близких Феофаниных друзей. Князь Красков, наскоро пробормотавши графу еще раз свои соболезнования, поспешил увести Наташу. Василий пошел с ними.
Доктор, в силу своей профессии, оставался наиболее хладнокровным. Он приказал могильщикам забросать могилу Феофаны землей и… В общем, закончить все, как положено. Тело Антона Иванович отнесли немного подальше, положили на чью-то гробовую плиту. Отец Иоаким, призвав на помощь Господа Бога в таких непонятных событиях, склонился над телом, читая молитву.
Граф, доктор и Аркадий Арсеньевич присели неподалеку на лавочку и закурили, ожидая, пока подъедет коляска, чтобы отвезти тело.
Следователь был абсолютно и полностью удовлетворен. Такого подтверждения своей психологической теории он и не чаял увидеть. Теперь ему стало все ясно. Пре-дель-но. Он вдохнул полной грудью терпковатый, специфический воздух скорбного места и выдохнул в сторону Никольского:
– Семен Николаевич, отчего Антон Иванович скончался?
– Тут и думать нечего, – несколько раздраженно ответил тот. – Разрыв сердца. Возможно, он сердцем давно страдал, признаки я замечал, а тетушкина смерть и похороны… Даже для здорового человека это большая нагрузка…
Граф, больше всего на свете боявшийся снова услышать о каком-нибудь отравлении, облегченно вздохнул.
– Граф, – доктор повернулся к Орлову. – Если вам так будет удобнее, то всю необходимую подготовку тела можно провести в службе при кладбище, чтобы не возить его в больницу и домой. Так вы сможете быстрее предать Антона Ивановича земле. Столько печальных событий… Я думаю, это было бы для вас желательно.
– Да, Семен Николаевич, спасибо. Так будет, безусловно, лучше. Что происходит, не понимаю! Тетушку убили, Антон Иванович скончался. Так странно… Смерть, опять смерть… Хотя бы убийцу найти скорее!
– А убийца уже известен, – проговорил Арсений Аркадьевич, глядя прозрачным гордым взглядом вдаль…
Граф, не удержавшись, ухмыльнулся недоверчиво, зато доктор смотрел на Аркадия Арсеньевича восхищенными глазами на усталом, умном лице. И сочетания эти давали своеобразный эффект: то ли уж совершеннейшей насмешки, то ли глубочайшего уважения. Следователь не сумел разгадать выражения лица Никольского, лишь кхекнул значительно на всякий случай и продолжал:
– Дело, господа, можно считать закрытым. Если вам любопытно, давайте соберемся завтра вечером у графа. Мне еще кой-какие подтверждения получить надобно, официальные документы подготовить, да и о коляске похлопотать.
Всезнающе улыбнувшись, Аркадий Арсеньевич встал и, заложив руки за спину, медленно зашагал по аллее к выходу…
Граф и доктор совершенно одинаково посмотрели друг на друга: облегченно и недоверчиво.
* * *Князь настоял, чтобы из коляски вышли невдалеке от дома. Он отчего-то был совершенно уверен, что ежели Наташа немедля не пройдется по свежему воздуху, то непременно лишится чувств. И Василия домой не отпустил – вдвоем Наташу было бы сподручней нести, если что. Наташа ни в какие обмороки падать не собиралась. Злость на Васин промах не позволяла. Даже ужас, испытанный при виде падения Антона Ивановича в могилу, был слабее, чем эта злость.
Всю дорогу князь заботливо поддерживал Наташу с одного локтя, а Вася с другого, которым Наташа периодически пребольно его пихала.
Дома сразу же сели пить чай с мятой и мелиссой, как распорядился Николай Никитич. Этот целебный отвар он заставил пить всех, даже прислугу. Приятный и успокаивающий запах повис в столовой, и Николай Никитич позволил себе высказаться.
– Да что же это такое! – возмущался он. – Мор какой-то на дом Ровчинских напал. Да умирают-то все смертью нечеловеческой, от ядов в табаке, в могилы падают… Ну уж увольте, а графу поскорее уезжать отсюда надо. И нам с тобой, Наталья, на зиму пора, пожалуй, в Москву перебираться.
Наташа тихоней попивала чаек и ждала, пока князь выговорится и уйдет спать. Допивая вторую чашку, Николай Никитич, высказавшись, уже чувствовал себя вполне примирившимся с событиями сегодняшнего утра. А здесь еще Наташа совсем не выглядела больной: на щеках румянец, в глазах огонь! Для закрепления достигнутого от чая эффекта князь глотнул ложку микстуры от простудных явлений и уже совсем миролюбиво зевнул:
– Не мешало бы всем нам вздремнуть, однако. Василий, ты в гостевой на втором этаже можешь почивать и чтоб ужинал непременно у нас! Ну, мои хорошие, вы меня простите, а я вас на предмет соснуть покину.
Дверь князевой спальни еле слышно хлопнула… Наташа подняла брови домиком, и все ее копившееся негодование прорвалось стоном:
– Ну, Вася!!!
– Наташа, ну что вы на меня так смотрите, как будто я копеечку у нищего украл. Я, вот, пока вы меня в бок всю дорогу толкали, вспоминал да думал, как такое могло получиться. Как я мог обознаться, ведь всегда лица помню преотлично. И знаете, нашел-таки ответ.
– Ну? – недоверчиво посмотрела Наташа на друга.
– Ведь я его сегодня только по взгляду признал да по выражению тела, если можно так выразиться. Тогда у доктора ничего этого видно не было, и с толку больше всего лысина и рост сбили. А я, как взгляд этот дрожащий увидел да привалившуюся к графу тушку, так сразу и признал.
– Ну? – промычала опять Наташа.
– Не догадались еще?
Наташа отрицательно покачала головой.
Василий, кося на Наташу робким взглядом – поверит ли? – прошептал:
– Да переодевался он, понимаете?
– Как это?.
– И очень просто, – продолжал Василий. – Парик надел, ботинки на каблуках надел, очки – вы же сами знаете, как они лицо меняют, и все! Худобу неестественную под двумя платьями скрыть можно, то-то он потел все!
– О, господи! – прошептала Наташа.
– Вот именно, тут теперь, наверное, только сам Господь Бог разберется: Антона Ивановича уже не спросишь, зачем он переодевался да столики рубил.
– Сокровища искал, – теперь уже Наташа виновато косилась на Васю, и теперь уже у него в свою очередь округлились глаза.
– Ась?
– Ну что ты, как деревенский, аськаешь? Со-кро-ви-ща. Мне граф позавчера, когда мы от тайного советника ехали, рассказал. – И Наташа передала Васе суть галлюцинаций умирающего графова дяди. Губы ее при этом увлажнились, и чуть-чуть сбилось дыхание. Вася очень подозрительно в связи с этим на нее посмотрел.
– Что это вы, барышня, золотой лихорадкой заболели? Вид у вас какой-то…
Наташа сделала невинное лицо. Говорить, что она полдороги целовалась с графом, было как-то неудобно.
– Ну и что теперь? – спросил Вася после долгой задумчивой паузы.
– А вот теперь я точно не знаю что… – Наташа не смеялась, а говорила совершенно искренне. – Как ты, Васенька, очень правильно заметил: Антон Иванович умер. Кстати, умер, после того как вы друг на друга посмотрели, Васенька, а может, он того?..
– Что?
– Ну от испуга умер, что ты его узнал…
– Ох, – вздохнул Вася и перекрестился, – чего теперь гадать, может, и от этого…
Глава семнадцатая
Вечер объяснений. Софья уезжает. Наташино недоумение. Просьба графа. Наташа рисует ромашку
Все время, оставшееся до обещанного им объяснения, за исключением нескольких очень результативных вылазок в заранее намеченные места, Аркадий Арсеньевич провел в полицейском управлении. В дом Феофаны Ивановны с инструкциями были отправлены полицейские, которые, часа два проведши в комнате Антона Ивановича, вышли оттуда со счастливыми лицами и двумя аккуратно упакованными небольшими свертками. Следователь запрашивал и получал важные депеши из Пскова и Петербурга. В свою очередь, телеграфировал начальству о результатах расследования. Был деловит и горд. Соснул здесь же, в управлении, в специально предусмотренной для таких случаев комнатке на жестком, конского волоса диванчике.
По уезду же катилась, набирая силу, волна слуха, что псковским следователем найден убийца Феофаны Ивановны! И что следующим после похорон вечером он будет разоблачен на собрании в доме, где проживала убиенная. Это так полицейский письмоводитель расстарался. Уж очень выслужиться хотелось. Правда, кто же есть этот самый убийца, в слухах не уточнялось, давая тем самым возможность охотникам до рассуждений допридумывать концовку сей занимательной истории самим.
* * *Пожалуй, единственным человеком, которого совершенно не волновали эти события, была Софья. По дому бегали слуги, собирая вещи, а сама вдова сидела за столом перед бокалом вина и ломтиком бисквита на тарелке. Ее совершенно не впечатлила смерть Антона Ивановича. Подумаешь, умер кто-то еще! Там, на кладбище, она, не зараженная общим настроением горя, была занята непрощающим, жадным наблюдением за графом. Смотрела на горько-виноватую складку у его рта, на синие глаза, потемневшие, почти заплаканные. Хотела поймать их взгляд, специально встала напротив с яркой, притягивающей розой, и не вышло… Если граф и отрывался от созерцания церемонии и внутренних мыслей, то только для того, чтобы взглянуть на княжну Наташу. Софья сделала глоток из бокала… Вино показалось кислым. Гримаса отвращения пробежала по лицу, сделав его выражение некрасиво плачущим.