– По-моему, мы выбираем мэра, – не очень уверенно сказал Брылин. – А почему не секретаря горкома? – съязвил Дальский.
– Секретаря горкома выберут и без нас, – отпарировал Костя.
Костюм кандидата Дальскому понравился – хороший костюм, лицо – в гораздо меньшей степени, но это, конечно, не проблема – лицо можно подправить: что-то убрать, что-то добавить. А вот с голосом была беда – с таким голосом блеющего в раздражении козла не только в мэры, но и в кондуктора не возьмут. – Вот вы, – кандидат указал пальцем на Дальского, – хотите ведь стать предпринимателем?
Палец был короткий и толстый, его непременно следовало удлинить, а ногти подстричь – если уж ты монархист, даже если и социальный, будь добр следить за руками.
– Не хочу, – отозвался Дальский. – Я бы согласился стать рабовладельцем, на худой конец крепостником, а предпринимать что-либо мне скучно.
Будущий мэр этим ответом был поставлен в тупик и с обидой уставился на приличного господина, который по всем приметам тянул на буржуя и вдруг, в самый неподходящий момент, закочевряжился.
– Вот видите, господа, – прокомментировал облом Брылин. – Первая же провокация поставила нашего дорогого Игнатия Львовича в тупик: он потерял лицо, которое у него и без того, надо самокритично это признать, в данную минуту не лучшего качества. Маленькие глазки мы увеличим очками, а вот прыщ на губе следует удалить и удалить немедленно.
Напор Кости Брылина был столь велик, что несостоявшийся мэр шарахнулся от трибуны, решив, видимо, что этот странный лопоухий субъект в грязных сапогах и поношенной куртке сейчас сразу и начнёт кромсать ему лицо перочинным ножичком.
– Это не прыщ – это родинка, – испуганно сказал кто-то. – Родинку лучше прикрыть усами, – дал свою рекомендацию Дальский. – А безвольный подбородок удлинить эспаньолкой.
– А если борода в стиле а ля мужик? – Брылин с сомнением покачал головой, критическим взором оглядывая кандидата.
– Лицо и без того широкое, – поморщился Дальский. – Но ведь монархист же, – не сдавался Брылин.
– Так ведь монархист-то социальный с демократическим уклоном, – возразил Сергей Васильевич. – А вы, милейший, лепите ему бороду а ля мужик, словно купцу третьей гильдии. Нет и нет, только эспаньолка, очки и аккуратные усики. – Голос придётся поменять, – сказал Брылин.
– Я думаю, баритон подойдёт. – А почему не бас? – удивился Костя. – Для баса комплекция мелковата.
Дальский осмотрел кандидата со всех сторон, для чего ему пришлось подняться на сцену и совершить несколько кругов по ней, путаясь в совершенно здесь неуместных проводах.
– Позвольте, – заблеял кандидат. – Кто пустил сюда этих людей?
Зал, в котором по прикидкам Дальского, находилось человек тридцать, протестующе загудел.
– А какое у вас здесь мероприятие? – поинтересовался Сергей Васильевич у опешившего президиума. – У нас съезд партии, – ответил господин с лицом Антона Павловича Чехова. – Это специалисты по мордам, – сказал толстый дядька в очках, обращаясь к кандидату. – Я же вам говорил, Игнатий Львович.
Судя по всему, это и был прораб Попрыщенко, нанявший Костю Брылина для славных дел. Очки ему, по мнению Дальского, следовало сменить, а зубы выбить – они явно указывали на пролетарское происхождение монархиста. Совсем ополоумел народ: с такими зубами лезть в аристократы.
– Имиджмейкеры, что ли? – неуверенно переспросил господин Недочехов. – Во-во, – обрадовался Попрыщенко. – Специалисты. А без специалистов какие сейчас выборы. Это не выборы будут, а смех.
– Да вы что, господа, – произнёс Костя Брылин драматическим шёпотом, который наверняка был слышен даже на улице. – Это же сам Дальский. Я, можно сказать, его с кровью вырвал. Без него ещё никто не избирался. Даже Сам у него консультировался. Я потрясён, Игнатий Львович, вашим непониманием, чтобы не сказать раздавлен.
– Игнатий, – поморщился Дальский. – Имя не очень… – А что такое? – изумился Брылин.
– Был такой Игнасио Лойола, из иезуитов, – задумчиво проговорил Сергей Васильевич. – Могут возникнуть нехорошие ассоциации.
– Да кто того Лойолу помнит, – возразил Попрыщенко. – Что у нас своих иезуитов мало было, что ли?
– Пожалуй, – согласился Дальский, продемонстрировав демократичность. – Имя менять не будем.
– А отчество? – испуганно ахнул кто-то. – Львович, – протянул Дальский, словно пробовал слово на вкус. – Толстого почитываете?
– В общем и целом… иногда, – Игнатий Львович развёл руками. – Надо будет подчеркнуть родственную связь между вами и графом Толстым, если не кровную, то хотя бы духовную.
Возражений не последовало: очень может быть, что Игнатию Львовичу такое родство льстило, а Льва Николаевича Дальский спрашивать не собирался по причине его долгого отсутствия на грешной земле. Сергей достал сигарету из забугорной пачки, прикурил от поднесённой Брылиным зажигалки и задумчиво пустил к потолку пару-тройку изысканных колец. Робкие протесты окружающих по поводу того, что «у нас здесь не курят», он в расчёт брать не стал, а Костя немедленно метнул в протестанта уничтожающий взгляд и укоризненно покачал головой. – Пресса о вас писала? – спросил Дальский.
– Эти напишут, – вздохнул Попрыщенко. – Статью мы организуем, – обнадежил прораба Дальский. – Сначала в местной прессе, а потом и в центральной – это мелочи. Константин Михайлович запишите данные Игнатия Львовича и поточнее, пожалуйста, а то получится как в прошлый раз.
Брылин понимающе хмыкнул и приложил руку к груди. – Центральная про нас вряд ли напечатает, – вздохнул скептик в глубине зала. – Как это не напечатает?! – возмутился Брылин. – Были бы деньги. – С деньгами у нас туго, – сокрушённо покачал головой Попрыщенко. – Но на прессу, пожалуй, найдём.
– Да уж подсуетитесь, голубчик, – посоветовал Дальский. – А то начинать большое дело без гроша в кармане трудно. А будет шум в прессе – будут и спонсорские пожертвования.
– Не верю я им, – занудил несостоявшийся Чехов. – Всё-то у них легко и просто. Они даже нашей программой не поинтересовались.
– Позвольте, милейший, – с металлом в голосе произнёс Дальский, напирая на букву «а», которой в этих словах не было, – по-вашему, я, что же, не в курсе чаяний отечественной интеллигенции на протяжении последних столетии? Да мне стоило только взглянуть на ваши отмеченные печатью духовности лица, чтобы понять, где я нахожусь, и что от меня требуется.
Недочехов покраснел и смущённо откашлялся. Окружающие сочувственно промолчали.
– Знаете, господа, меня ведь тоже совесть мучает, – вдохновенно продолжал Дальский. – Ведь какая сволочь с моей помощью наверх вылезала, вы даже представить себе не можете. Сколько суконных рыл я сделал годными для калашного ряда, а истинные интеллигенты, у которых духовность в генах сидит, вынуждены болтаться по подвалам. Стыдно, господа, стыдно и мне и вам. За гибнущее Отечество стыдно. Я, знаете ли, готов работать почти даром, глаз не смыкая, лишь бы только увидеть во главе государства людей гуманных и просвещённых. Встряхнитесь же, господа, соберите в кулак и волю и средства, докажите же наконец, что истинная российская интеллигенция ещё жива и способна сказать своё слово в защиту замордованного народа. Я очень надеюсь на вас, господа, очень.
Первым зааплодировал Костя Брылин, его поддержал Попрыщенко, а за прорабом взорвался овациями весь монархический съезд. Все тридцать человек в едином порыве блистательный спич Сергея Дальского. Даже скептик Недочехов и тот аплодировал.
– Поддержим все как один нашего кандидата, Игнатия Львовича, – очень к месту выкрикнул Брылин и нашёл живейший отклик в разгоряченных душах соратников. Подхваченный единым порывом Дальский едва не рванул «Интернационал», но вовремя опамятовал. К сожалению, слов монархического гимна «Боже царя храни» никто не знал, и потому вместо кульминации пришлось ограничиваться рукопожатиями.
– Дохлый номер, – сказал Дальский, покидая цитадель монархизма. – Денег у этих ребят даже на райсовет не хватит.
– А чем мы рискуем? – удивился Брылин. – Оба без работы и без гроша в кармане, а тут милые интеллигентные люди. Не братские чувырлы какие-нибудь.
– У милых и интеллигентных, Костя, всегда ветер в карманах гуляет, а живут в своё удовольствие как раз чувырлы.
Брылинская консервная банка рванула с места так, словно собралась одним махом домчать своих пассажиров до светлого будущего. Дальского изрядно встряхнуло, и он смачно приложился головой к потолку салона. Забугорный мустанг явно не взял в расчёт наши заковыристые дороги, а они и не таким рысакам копыта отшибали.
– Вот так всегда, – вздохнул Брылин. – Суровая действительность охлаждает благие порывы.
Дальский недовольно почесал затылок, но промолчал. В желудке было пустовато, а на душе муторно. Перспектив в обозримом будущем никаких, а годы подпирают. Не исключалась возможность закончить жизнь в богадельне, всеми брошенным и забытым. А какие надежды подавал, какие были рецензии! Да чёрт с ними, с рецензиями, сам в себе ощущал силу непомерную. Казалось тогда, что всё по плечу, всё подвластно расцветающему розовым бутоном таланту. Бутон, однако, так и не распустился дивным цветком, силы иссякли, словно их никогда и не было. Жизнь уходила грязной водой в песок, не принося радости ни самому Дальскому, ни окружающему миру. И даже вопрос «кто виноват?» для Сергея потерял свою былую остроту и актуальность, хотя во времена оные он сотрясал воздух на демократических тусовках, и казалась тогда, что до полного счастья рукой подать. Требовалось-то всего ничего: избыть «этих» и посадить на их место «наших». И даже, представьте себе, избыли и посадили, но «наши» как-то незаметно превратились в «этих'», да и «эти» никуда не уходили, а очень неплохо устроились в нынешней системе, и остался Сергей Васильевич Дальский дурак дураком у разбитого корыта.
Пресса, в лице Виталия Сократова, встретила странствующих комедиантов весьма настороженно:
– За такие деньги, Костя, я только объявление о пропавшей собаке могу напечатать. – Ты же меня знаешь, Виталий, – взволновался Брылин. – За мной не пропадёт.
– Так потому и говорю, что знаю, – усмехнулся Сократов, который по паспорту числился не то Ивановым, не то Рабиновичем. – Ты со мной ещё за прошлую статью не рассчитался.
Брылин даже руками замахал от возмущения: – Тебе ли не знать, Виталий, как нас бессовестно нагрели. Жулье поганое, а полезло в депутаты.
– Все лезут, – мудро вздохнул Сократов. – Уверяю тебя, что это очень и очень приличные люди, – напирал Брылин. – Ты и прошлый раз уверял, – Виталий неспеша отпил кофе из чашечки. – Я такую статью отгрохал, а этого твоего Петина до сих пор с собаками ищут.
– Не Петина, а Летина, – возразил Брылин, хотя фамилия пропавшего в разгар компании кандидата, кажется, была Летунов.
Заведение, в котором они уламывали незаконнорожденного сына афинского мудреца, было на взгляд Дальского вполне приличным. И даже кофе здесь подавали горячим и вполне приемлемым на вкус. Всё-таки кое-что в этой стране менялось в лучшую сторону, и возможно зря Сергей ударился сегодня в беспросветный нигилизм. И девушка у стойки улыбнулась ему приветливо: значит, не совсем уж безнадёжно он облинял за эти годы и есть ещё что предъявить сверкающему красками миру.
– В последний раз, ребята, – сказал Сократов. – Исключительно из уважения к Сергею Васильевичу, но и ты, Костя, поимей совесть.
Брылин клятвенно заверил свободную прессу, что как только, так сразу: Виталий Сократов вписан золотыми буквами в Брылинское сердце, и первые же поступившие на счёт кандидата деньги будут направлены на погашение старых и новых долгов рыцарю пишущей машинки.
– Рыцарь пишущей машинки – это устаревший образ, – усмехнулся Виталий и махнул на бездарного Брылина рукой. – Компьютеры, мил человек, ныне решают всё.
Официальная часть на этом завершилась, перешли к обычному трёпу. – Кстати, мужики, – вспомнил вдруг Сократов, – услуга за услугу. У меня знакомая девочка болтается без дела – будет в вашей конторе вакансия, вы уж не обойдите её своим вниманием.
– Блондинка, брюнетка? – сделал стойку Брылин. – Не то слово, – зажмурился Виталий. – Греческая богиня, с прекрасным русским именем Катюша.