— Афка, говори да не заговаривайся, — вскинулся парень.
— А то что? Ну, что? Что ты мне сделаешь? — подзуживала девица.
— Сделаю, мало не покажется, — парировал вяло парень.
Но по всему выходило, что у него не хватит сил воевать и выдерживать агрессивные нападки.
— Вдобавок тупую музыку врубили! — снова завелась девица.
— Почему тупую?
— Потому. Отстой только бараны слушают.
— Сама бараниха!
— Свинья!
— Лохудра заквашенная!
— Гном вонючий!
Ну, здесь девушка дала маху. Парень имел богатырский рост, хотя телосложением похвастать не мог.
— Прищепка разукрашенная!
— А ты!.. Да ты!..Ты…
Видимо, богатый словарный запас оскорблений у девушки закончился. Парень заржал, хватаясь за живот.
Неожиданно девица взмахнула руками и, банка с краской, стоявшая спокойно у стенки, полетела прямехонько в парня. Секунда — и вездесущая голубая краска обильно покрыла его волосы, лицо, залепив рот и глаза, стекала по груди, капала на руки, на пол, безвозвратно уляпывая серые штаны. Вот им-то я посочувствовала всем сердцем.
Ошарашенный парень беззвучно хватанул воздух, и краска попала в рот. Он начал плеваться.
Стихийное заклинание отбросило незнакомку назад и ударило о стену. Съехав на корточки, девушка засмеялась, не в силах остановиться.
— Ой, не могу! Посмотрите на него! Ха-ха-ха! Голубой рыцарь! Ой, мамочки! — причитала сквозь смех, утирая выступившие слезы.
— Фу, ффе, Фафка, фы доффыгафаф, — прошипел, вернее, профуфнил парень и с грохотом захлопнул дверь.
— Тикаем, пока голубой рыцарь не вышел на тропу войны! — Девушка схватила меня за руку и потащила в свою комнату. — Представляешь, давно хотела съездить по роже наглому гамадрилу, а как сделать, если он выше меня в два раза? — поделилась она впечатлениями. — Зыковско получилось, правда?
Я пожала плечами.
— Аффа, — представилась девушка. — Эх, руки будут болеть. Я же толком не рассчитала, когда закручивала aireа[8].
— Да, болеть будут. Это точно, — поддакнула я. — Эва.
— Ты к кому-то в гости пришла? Учти, кроме меня и олигофрена, в блоке никого нет.
— Живу в соседней комнате, — кивнула я на стену. Хорошая, кстати, стена. В обоях с цветочками. Да и комната выглядела по-домашнему обжитой и уютной, со шкафом и крепким письменным столом в интерьере.
— В швабровке, что ли? — удивилась Аффа. — Значит, в институте учишься? Что-то я тебя не встречала.
— Сегодня перевелась.
— Понятно. Ну, ничего, не боись. Если привыкнуть, то и в швабровке неплохо. Жалко, что за стенкой будут жить два козла, но это мелочи. Мы им быстро рога пообломаем! — пообещала она с воодушевлением.
— Да я и не переживаю.
— Отлично. На каком курсе? Я на третьем, элементарка.
— Третий, нематериалка.
— Почему тогда торчишь здесь? Беги на лекцию! Капа тоже на третьем, но ему с голубой рожей лучше не соваться, — хихикнула девушка. — А тебе пропускать совестно, — покачала головой с фальшивой укоризной.
— Может, с завтрашнего дня начать? С утреца, — протянула я неуверенно.
— Наивная, — Аффа закатила глаза к потолку. — Когда-то я была такой же. Монька пробил билет в новую жизнь?
Я кивнула.
— Когда пробил, твою фамилию автоматически внесли в учебные списки и планы, и за отсутствие на лекциях начали тикать первые прогулы.
— Всего-то… недавно пробил, — растерялась я.
— А уже вторая лекция пошла, — наставительно просветила Аффа. — Ладно, считай, на нее ты безвозвратно опоздала, так что не стоит ломиться зазря. До следующей у тебя в запасе полчаса. Только не знаю, в какой аудитории у них занятия, и какой предмет. — Тут ее осенило: — Погоди, спрошу у Капы. Он, правда, слегка невменяемый, но ничего, разговорится. Главное, знать подход к мужчине!
Вернувшись в комнатушку, я выложила в тумбочку вещи и прочий нехитрый гардероб, оставив в сумке купленные про запас тетрадки и перо. Подумала и всунула в боковой кармашек сумки обрезок черно-белой фотографии с улыбающейся женщиной. Не буду оставлять ее здесь. Потом еще хорошенько подумала и надела на шею шнурок с брошкой в виде решетки и спрятала под свитер.
В соседней комнате послышались крики, визги, шум. Что-то ударилось о стену. Потом голоса стали более спокойными, и наконец стихли. Через секунду в двери показалась Аффа.
— Лети навстречу счастью, соседка — улыбнулась она хитро. — Вернее, в объятия учебе. Общая теория висорики, юго-восточный коридор, читает Лютеций.
— Слушай, Аффа, а что ты пообещала? — кивнула я в сторону комнаты парня.
— Капе? — Девушка облизнулась. — Что вместе смоем краску. Вдвоем. В душе.
И увидев мои расширившиеся глаза, добавила:
— Но ведь пентюху необязательно знать, что обещанного три года ждут.
Это могла быть 9 глава
Я попала на лекцию последней, зайдя в аудиторию за полминуты до звонка, и сразу же клятвенно пообещала себе, что на выходных решу проблему с часами, вернее, с их отсутствием. Нужно лишь потерпеть три дня.
Общую теорию висорики читал тщедушный человечек с птичьим хохолком волос, в смешных очках с гигантскими линзами, создававшими эффект стрекозьих глаз. Преподаватель метался у доски, вытирал пот с лица, тыкал указкой по развешенным схемам и рисункам, в общем, надрывался, тщетно пытаясь перекричать дискантом гул аудитории.
Я мельком оглядела состав потока. Ничего нового. Как располагаются массы в любом учебном коллективе? На передних рядах усаживаются стабильные отличники и зубрилы, в середине окапывается основной объем студентов — так-наперекосяк, а на тылах заседает деловая часть общества, считающая себя элитой.
Я ловила взгляды исподтишка, замечала перешептывания. Меня с интересом изучали, обсуждали, делали выводы. Но знакомиться не спешили, сохраняя дистанцию, поэтому на лекции Лютеция-без-отчества мне досталось одинокое место в крайнем ряду у окна.
За стеклом повалил большими хлопьями снег. Вдруг отчаянно захотелось выскочить на улицу, и, беззаботно смеясь, лепить снежки и бросаться ими. Я одернула себя. Что за смешные мысли? Давно пора придушить в корне ростки запоздалого детства и думать рассудительно. А для начала вслушаться в речь лектора.
Но здравая идея проплыла мимо, вытесняемая другими, совершенно посторонними раздумьями.
Черт с ним, с курсом общей теории, мои мысли текли в другом направлении, возвращаясь к обрывкам подслушанного телефонного разговора между отцом и мачехой. Хорошая связь позволила на расстоянии различить нотки недовольства в голосе женщины. Я никогда не видела вторую жену папеньки, да и она не горела желанием встретиться с падчерицей.
— Не нашел ничего лучше, чем пристроить её в столицу? — вопросила гневно моя вторая мама.
— Дорогая, это оптимальный вариант. Когда смогу, подыщу что-нибудь другое.
— Господи, какой позор, — вздохнула преувеличенно громко мачеха. — Нет, нам не ужиться в одном городе.
Отец перевел работу динамика в тихий режим и вышел из машины, чтобы продолжить разговор без свидетелей.
Меньше всего я рассчитывала на перевод в столичный институт. Мало приятного знать, что неподалеку живет и строит карьеру человек, давший мне жизнь. У родителя была другая семья, другая жена, другие дети. Звучит так, словно он приобрел новые вещи взамен старых и ненужных, но сравнение отражало суть. Отец купил стабильность и успешность, выбросив остатки прошлого, напоминавшего об ошибках молодости.
После того, как по колледжу поползли слухи, родителю пришлось в спешном порядке устраивать перевод в другой ВУЗ. Отец сильно рисковал, пристраивая мою особу в институт в том городе, где жила его семья, а мне предстояло провести какое-то время в месте, от которого я отпинывалась и отбрыкивалась всеми правдами и неправдами. В лучшем случае протяну здесь месяца три-четыре, в худшем — не более недели. Если узнают.
Хватит киснуть, надо прийти в себя! Например, похлопать физиономию по щекам и упорядочить эмоции, но присутствующие вряд ли поймут мой способ самоприведения в чувство.
Взяв перо, я прислушалась к голосу надрывающегося преподавателя. Пора распечатать девственно чистый листочек, украсив изысканным каллиграфическим почерком.
Кстати, о красивых почерках. Я оглядела правую ладонь. Быстро же человек забывает о плохом, стоит чуть-чуть полегчать. После того, как подъемник доставил меня из институтских подземелий, покраснение на среднем пальце исчезло, припухлость сошла, и случившееся тут же вылетело из головы. Ведь если копить проблемы, мозг запросто лопнет от избытка переживаний. Поэтому вид здоровой руки меня порадовал. Тем не менее, она успела запачкаться чернилами. Однако ж, лишь я могла измазать палец, не написав ни одной строчки.
Темная полоска не оттиралась, а, наоборот, проявилась отчетливее. Послюнявив, я начала тереть еще интенсивнее. Палец кольнуло и задергало, а полоска и не думала исчезать. Что за ерунда?
В приближении загрязнение оказалось прозрачной ниточкой из тончайших как волосинки звеньев, охвативших кольцом фалангу пальца. Я попыталась подцепить ниточку ногтем. Безрезультатно.
Покарябала. Рисунок не исчез, будто врос в кожу, а царапину защипало.
В голове замелькали тревожные подозрения. Непонятная полоска появилась на том пальце, что поранился в институтских подземельях. Может, это заражение крови или другая инфекция? Я прислушалась к ощущениям. Не происходило ничего экстраординарного: организм сидел, смотрел и слушал, пытаясь впитывать знания. Странное колечко не причиняло дискомфорта и не выделялось на пальце.
Немного поразмышляв, я успокоилась. Коли до сих пор не умерла в горячке, значит, жить буду. А в медпункт пойду, когда станет худо. Если не поплохеет, и полоска не увеличится, покажу её Стопятнадцатому при удобном случае. Может, присоветует что-нибудь полезное.
Задумавшись о своих бедах, я не сразу сообразила, что в аудитории наступила тишина. Все головы — прилизанные, всклокоченные, модно стриженные, обесцвеченные — повернулись в мою сторону.
— К доске, — ухмыльнулся темноволосый парень, кивнув в сторону преподавателя.
Парень сидел на соседнем ряду, в гордом одиночестве, как и я, но весь его вид говорил о том, какой он самодостаточный и довольный успешной жизнью. Я узнала его. Этот принц выдернул Монтеморта из сонного царства.
— Папина! — завопил дискантом Лютеций. — Сколько можно кричать?
— Папена. Ударение на второй слог, — буркнула я, выбираясь из-за парты.
Темноволосый хмыкнул и сострил негромко, но чтобы услышала аудитория:
— Сейчас Лютик выяснит, чья: папина или мамина.
Аудитория услышала и дружно грохнула.
— Моя фамилия — Папена, — пояснила Лютецию, выбравшись к доске. — Ударение на второй слог.
— Неважно, учащаяся, — преподаватель окинул меня взглядом с ног до головы. — Я заметил на потоке новое лицо и рассчитываю, что вы порадуете нас достижениями в общей висорике.
— Особых достижений нет.
— Прекрасненько, — протянул препод. — А как обстоит дело с отдельными курсами?
— Ну-у… — Что тут скажешь? Что висорика и её направления, вместе взятые, навевают на меня жуткую тоску? — С переменным успехом.
— И все же? — не отставал Лютик. Как бы от него отвязаться?
Однако препод вообразил себя пауком, в чьи в сети попала жирная муха, и, судя по азартным скачкам, не собирался отпускать меня в свободный полет. — Символистика, теория снадобий, теория заклинаний, элементарная висорика?
— По-разному, — пожала я плечами.
Лютеций, рассчитывая вызвать меня на откровенность, продолжал прыгать у трибуны, размахивая руками и моргая чудовищными ресницами, Поскольку революции у доски не случилось, интерес к моей персоне мгновенно ослабел: передние ряды опустили головы в конспекты, темноволосый кашлянул и уткнулся в книгу. Знаем, видели, что между страниц заложен журнал с полуголыми девицами. На задних рядах поднялся шум, послышался сдавленный женский смех.
Лютеций вздрогнул, нервно передернул плечами.
— Призываю всех замолчать!
В нарастающем гуле, похожем на глухое жужжание пчел в улье, его голос напоминал писк комара.
— Немедленно прекратите самоуправство!
Ноль внимания, фунт презрения.
Препод шумно задышал, схватил указку и постучал по столу.
— Всем закрыть рты! — прокричал он и, сорвав голос, закашлялся. Этакий взъерошенный воробушек. На секунду мне стало его жалко. Невинное создание имело круглый ноль авторитета.
Но через мгновение я ошеломленно наблюдала, как безобидный Лютик подбросил в руке указку словно копье, и, сделав замах, как заправский олимпиец, с силой метнул ее в задние ряды.
Следующие кадры пронеслись перед глазами, будто в замедленной съемке. Указка, прорезая воздух, с огромным ускорением пролетела мимо вынырнувшего из-за книги темноволосого парня, проскользнула в сантиметре от парочки ошарашенных лиц, взметнула волосы третьего, едва не прошила голову у вовремя увернувшегося четвертого, мазнула царапиной по щеке пятого и, наконец, глубоко вонзилась в стену позади, отчего по ней пошли трещины. Ручка указки некоторое время резонировала, треща. В аудитории наступила мертвая тишина.
— Вот вам! — потряс кулаками препод. — Вот вам!
Вдруг он схватился за сердце и съехал мешком вдоль стола.
— Что же я наделал? — Лютик в ужасе посмотрел на руки и вскинул на меня стрекозиные глаза. — Я не хотел… Вернее, хотел! — заявил с ожесточением. — Да, я хотел!
А потом закрыл ладонями лицо. Его плечи затряслись.
И тут одни товарищи с нестойкой психикой завизжали, а другие товарищи начали вскакивать со своих мест и что-то кричать. А некоторые товарищи, вроде меня, так и не вышли из оцепенения. Дальнейшее запомнилось смутно.
Сидя в приемной ректората, я делала вид, что не слышу бурного разговора за тонкой дверной перегородкой. Более того, вперив глаза в потолок, изображала, будто мне абсолютно не интересно, о чем шел спор за дверью. На самом деле любопытство вытянуло уши до ослиных размеров.
— Евстигнева Ромельевна, повторяю в десятый раз: девочка не могла внушить, загипнотизировать или наложить проклятие на Лютеция Яворовича, — рокотал словно из бочки гулкий бас. Декан факультета нематериалки активно заступался за меня перед Царицей. — Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Что ответила проректриса, пролетело мимо ушей, потому что входная дверь открылась, и с потоком воздуха и криками из коридора в приемную зашел тот самый темноволосый субъект, что с легкостью издевался над моей фамилией на лекции Лютика. Зашел и сел напротив, рядом с кабинетом ректора.
Сквознячок донес до обоняния знакомый аромат туалетной воды. И нос-то не зажмешь, потому что приятный запах. Пришлось сузить глаза в щелочки и пристально разглядывать вошедшего, надеясь, что со стороны у меня достаточно презрительный вид.
И чем дольше я смотрела парня, тем больше мне не нравилось то, что сидело передо мной. Встречаются же такие люди! Они будут выглядеть достойно даже в рубище и с физиономией, измазанной сажей. Вошедший мог похвастать породистым лицом. Волевой подбородок, четко прорисованные надменно поджатые губы, упрямо сведенные брови, снисходительный взгляд, которым он окинул меня и отвернулся к окну.
Нужно срочно найти недостатки у этого типа, иначе у меня разовьется комплекс неполноценности. Закинув ногу на ногу, я сложила руки на груди и принялась выискивать то, что не нравилось во внешности парня. Как назло, ничего неприятного в его облике не находилось. Взять хотя бы руки — гладкие, с розовыми лунками аккуратных ровных ногтей. Я искоса посмотрела на свои — с цыпками и обкусанными ногтями, в непонятных царапинах и ранках. Сжав их в кулаки, завела за спину и, демонстративно задрав подбородок, хмыкнула с презрением.
Темноволосый не смутился откровенным высокомерием. Он кивнул в сторону двери, из-за которой раздавался глухой бубнеж:
— Не вызывали?
— Уже.
— Чего ждешь?
— Велели оставаться здесь.
Елки-палки, если он не замолчит, пропущу самое интересное.