Я рассмеялась:
— Разве они пялились? Ты еще на нашем курсе не был. У нас не успеешь зайти, а тебя уже на части разрежут и каждую обсосут, причем громко и не стесняясь в выражениях.
Парень облегченно вздохнул и неловко пояснил:
— К нам нечасто заходят с нематериалки, тем более девушки.
— Знаешь, Петя, надо поднимать твою планку самозначимости. Я, например, считаю, что ваш факультет — более важный и нужный, чем нематериалка и элементарка, вместе взятые.
— Спасибо. Мне приятно.
— И мне приятно, что тебе приятно, — сказала я, и мы рассмеялись.
— Кстати, как дела с анализами? — поинтересовался парень.
— С какими анализами?
— За которыми Стопятнадцатый лично наблюдает.
— А-а, с этими… — Я мысленно утерла пот со лба. Чуть не спалилась! — Представляешь, декан решил, что мне нужна консультация Вулфу. Говорит, пусть подтвердит, стабильно или нестабильно, — самозабвенно соврала и прикусила язык.
— Ну, и как? Стабильно? — спросил участливо Петя.
Бедный парень! Простой и доверчивый. Но вранье не давало выйти из образа.
— Откуда мне знать? Я не пошла на консультацию. Отказалась.
— Почему? — воскликнул Петя. — Нестабильность может быть очень опасна.
Не знаю, какую нестабильность он имел в виду. Для меня опасна одна нестабильность — врущего языка.
— Может быть, и опасна, но к Альрику не пойду. У нас с ним конфликт.
Парень поразился:
— Я думал, ты сломя голову побежала.
— Почему это? — слегка обиделась.
— Наши девчонки поголовно без ума от него. Альрик то, Альрик сё.
— Ваши девчонки молятся на идола, — пробурчала я, — а за красивой рожей обычно прячется бездна недостатков.
— Смешная ты, Эва, — сказал Петя и заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос. Наверное, спонтанный жест стал для него таким же неожиданным, как и для меня. Мы засмущались.
— Ну, пока?
— Пока, Петь. Спасибо, что проводил.
Прибежав в заполненную аудиторию, Мелёшина я не обнаружила, зато Касторский поприветствовал меня свистом и недвусмысленным жестом. Мэл появился за полминуты до звонка одновременно с лектором. Прошел и сел на свое место.
И началось утро в сонном царстве. Я усердно пыталась записывать и слушать, но глаза слипались сами собой, а мозг отказывался вникать в тему лекции. Руки вяло повисли, голова клонилась к парте, пытаясь провалиться в глубокий сон. Чтобы взбодриться и удержать себя в тонусе, я подперла подбородок кулаком и как истуканчик уставилась на преподавателя да еще пошире раскрыла глаза, и тут почувствовала на себе взгляд Мелёшина. Он буравил затылок, потом медленно сполз, пересчитав шейные позвонки, и неторопливо сместился в область лопаток. Ну, в чем опять провинилась? Что недосказала или утаила? Решил дырку в голове прожечь и высушить имеющиеся извилины?
В общем, лекция текла как ручеек, я возилась под инквизиторским взглядом дрессировщика и старалась не заснуть сидя.
А потом третий курс начали по одному выводить из аудитории. Сперва пришла скромная очкастая девушка, как оказалось, секретарша проректрисы. Переговорив в сторонке с лектором, она ушла со студенткой. По рядам прошел шепоток. Минут через десять студентка вернулась, сказала что-то парню на соседнем ряду, и он вышел.
Я встрепенулась. Лекция шла, преподаватель терял нить каждый раз, когда студенты входили-выходили, но возмущаться не решался.
Шепотки росли в геометрической прогрессии, и до меня докатилось известие: первый отдел вызывал на допросы. Судя по всему, на беседы по душам поднимали с мест в алфавитном порядке, потому что Касторский ушел в числе первых, а Мелёшина вызвали спустя несколько человек.
Что он расскажет? Что дрессирует меня? Или что нес на руках после того, как силком утащил из горящей столовой? А может, сообщит, что кое-кто умудрился пробраться в институт, не имея ни грамма способностей? Сразу в лоб, чтобы посмотреть, какой фурор произведет новость.
К тому моменту, когда Мелёшин вернулся, я извертелась на месте. Пыталась поймать его взгляд, пока он поднимался по ступенькам. Напрасно.
В итоге лекция прошла впустую как для лектора, так и для учащихся. Когда прозвенел звонок, до меня очередь не дошла.
Следующую лекцию вел Лютеций Яворович. Как оказалось, его не уволили. Видимо, нашлись веские основания для того, чтобы сохранить преподавательский ранг Лютика. Опять пришла секретарша Царицы и увела студента.
Лютик психовал, но сдерживался. В рядах стоял глухой бубнеж. Обсуждали, в основном, допросы первоотдельщиков. Побывавшие на них делились впечатлениями с теми, кого еще не вызвали.
Но самое интересное состояло в том, что Мелёшин пропал. Просто-напросто не пришел на занятие. Мне бы сидеть и радоваться, но беспокойство не позволило. Спина казалась незащищенной, и я вздрагивала, ожидая удара сзади.
Напряжение нарастало. Вместе с Лютецием переживала и я. Может, по каким-то причинам меня опять решили выделить из присутствующих? Хотя нет, Эльзу тоже не вызывали. Полный упитанный парень вернулся в аудиторию, и по рядам прошелестела фамилия: "Папена…"
Я встала и пошла на допрос.
Это могла быть 19.2 глава
Волновалась безумно. Теребила дрожащими пальцами рукав свитера.
Для допросов выделили шикарный кабинет, обшитый деревом. Лакированные панели создавали впечатление респектабельности. Раздвинутые багровые шторы пропускали в окна морозное утреннее солнце, освещавшее ярким пятном дальний угол помещения. По кругу расставили мягкие кресла, в центре между ними втиснули небольшой столик, на котором водрузили графин с водой и три стакана.
Напротив меня сидели двое мужчин. Один, приветливо улыбающийся, краснощекий, с носом картошкой — словом, свой человек. Он и вел себя по-простому, располагая к себе, однако глаза румяного незнакомца были холодны и внимательно сканировали собеседника, в то время как рот улыбался и шутил. Рядом с ним утонул в просевшем кресле грузный человек с тремя подбородками, одутловатым лицом и свинячьими глазками.
По одну сторону от меня сидела Евстигнева Ромельевна, по другую — Стопятнадцатый. Поздоровавшись, проректриса представила присутствующим:
— Третий курс, нематериальная висорика, Папена Эва Карловна. Перевод из другого ВУЗа, подробности в анкете.
— Чудесно! — воскликнул "нос картошкой" и, закинув ногу на ногу, принялся перелистывать пачку бумаг. — Кстати, представлюсь. Бобылев Евграф Исподьевич. Так сказать, приставлен наблюдать и наставлять на путь истинный, — захохотал он. Смех у него был искусственный, как у робота.
Я вежливо улыбнулась. Декан стрельнул в меня глазами и сложил руки на груди.
— Это наш коллега из Первого департамента, Салават Мансурович, — представил неподъемного толстяка Бобылев, лучащийся жизнерадостностью и оптимизмом, словно только что съел ведро вкусностей. Коллега прикрыл глаза и начал посапывать. Ясно, что ему осточертела бесконечная лента из мельтешащих студенческих лиц.
— Очень приятно, — кивнула я.
— Отличненько, — разулыбался дознаватель. — Не буду ходить вокруг да около. Позавчера в институте имело место быть чрезвычайное происшествие с тяжелейшими последствиями, поэтому наш долг выяснить произошедшее, восстановив прозрачность картины, а ваш долг, как сознательной гражданки, помочь нам.
— Конечно.
— Прекрасно! Итак, коротенько. Где были, что делали, как вышли, — сказал Бобылев и засмеялся, посчитав, что сказал ужасно смешную шутку: — Ха. Ха. Ха. Ха. Ха. Ха.
Долго смеялся, будто выдавливал из себя каждое "ха", а у меня лицевые мышцы устали улыбаться.
— Была в столовой, собиралась поесть, вышла через служебный выход.
— Великолепно! Самостоятельно покинули или с кем-то?
Я задумалась. Что сказать? Не будут ли разниться мои показания со словами Мелёшина и Эльзы?
— Точно не помню. Вместе со мной много людей выходило.
— Что-нибудь слышали или видели?
— Например? — не поняла я.
Бобылев наклонился и сказал громким заговорщическим шепотом:
— Имею в виду что-нибудь достойное внимания. Вы меня понимаете? — подмигнул по-свойски и снова засмеялся неживым смехом.
К чему шептать? Все равно слышат все, кроме храпящего толстяка. Я задумалась:
— Нет, вроде бы ничего достойного не происходило.
— Как давно знакомы с братьями Чеманцевыми?
Ох, вовремя я встретилась с Петей! — выдохнула облегченно.
— Около недели. Они мои соседи по общежитию.
— Какие отношения у вас с братьями?
— А какие могут быть отношения? Оба шумные, но веселые.
— Конкретнее. Например, с Капитолием Чеманцевым, — уточнил Бобылев.
— Хороший парень. Жалко, что нарушил правила.
— Вы с ним близки?
— Насколько могут быть близки соседи по общежитию? — рискнула ответить я вопросом на вопрос и заметила предостерегающий взгляд декана. Тут же исправилась и ответила как раскаивающаяся школьница, потупив глазки: — Встретились, выпили, переспали.
— Чеманцев что-нибудь говорил? Упоминал имена, названия мест? Может, высказывался о чем-нибудь? — как гончая напал Бобылев на след. — Нам важно всё, любая мелочь.
— Да мы ни о чем таком не говорили, — засмущалась я. — Некогда было.
Евстигнева Ромельевна залилась румянцем, Стопятнадцатый поперхнулся и принялся усиленно вглядываться в окно. Какая разница, говорила я правду или нет. В любом случае, сколько не уверяй в невинности совместного сна с Капой, а перед всеми не оправдаешься. Главное, поверили те, чье мнение важно для меня. Ну, и Мелёшин, естественно.
Бобылев, поставив локоть на подлокотник кресла, постукивал пальцем по щеке. Как оказалось, распутному поведению студентки он нисколько не удивился. Я же скрестила за спиной пальцы, ожидая, что дознаватель вот-вот изобличит меня, сказав, что Капа вспомнил, чем мы занимались позапрошлой ночью, или что с Капы сняли дефенсор, и теперь первому отделу всё известно.
— Почему не пришли на помощь в столовой? — задал Бобылев очередной вопрос, перебежав с темы половой распущенности студентов.
Я потупила взгляд. Хотела сказать, что собиралась помочь и даже бросилась обратно. Вместо этого губы выдавили: — "В нестандартной ситуации, связанной с вис-возмущением, самостоятельных решений не принимать, выполнять указания первого по старшинству специалиста".
Стопятнадцатый шумно засопел, а Евстигнева Ромельевна чуть слышно выдохнула. С облегчением? Чему радоваться, если студентка струсила и пошла на поводу сухих правил, а не совести?
— Ничего подозрительного около вас не случалось? Странные разговоры, необъяснимые поступки, явления? — продолжал выпытывать дознаватель.
Я пожала плечами. Царица напряглась.
— Не знаю. Ну… пожалуй, вчера. Не уверена, можно ли отнести к странностям.
— Конечно, конечно! — поддержал с восторгом Бобылев.
— Мне показалось, что когда я ушла на занятия, в моей комнате в общежитии кто-то побывал.
— Не может быть! — всплеснул руками дознаватель, и от вскрика встрепенулся и проснулся толстяк. Пожевал губы и поднял на меня поросячьи глазки. — Вы уверены? Сколько их было?
— Двое. Хотя маловероятно, ведь здание охраняется.
— Господи! Вот ужас! — продолжал возмущаться Бобылев. — Представляете, среди бела дня несанкционированное проникновение в общежитие! Как таковое могло произойти?
Проректриса устремила долгий взгляд в окно.
— Неужто двое? Как думаете, что-нибудь украли? — допытывался дознаватель.
— Двое. В куртках на меху. Ничего не взяли, да, собственно, у меня нечего брать, — повела я смущенно плечом.
— Кошмар! — Бобылев разошелся не на шутку, выражая сочувствие. — Уважаемая администрация, прошу обратить внимание на вопиющий факт посягательства на частную жизнь студентки института. В общежитии творятся безобразия! — Поднял он указательный палец. — Прошу либо подтвердить, либо опровергнуть.
Стопятнадцатый выдохнул с заметным облегчением, опав в кресле, а на лице Царицы промелькнул бледный отблеск улыбки.
Декан огладил бородку и пробасил:
— Несомненно, Евграф Исподьевич. Замечание взято к исполнению и сегодня же будет устранено. Виновных в допущенной халатности накажем, соответствующие меры примем.
— То-то же, — кивнул Бобылев и сделал отметку в бумагах. — Рад видеть вас, Эва Карловна, в стенах славного многолетними традициями института. Более того, немыслимо рад, что вы пошли по стопам батюшки.
Я вздрогнула, а декан впился пальцами в подлокотники. Было бы удивительно, если бы первый отдел не владел подробностями моей биографии. Дознаватели знали всё.
— Спасибо, — потупила глаза.
— Спешу обрадовать и сообщить, что ваш батюшка преданно служит делу отечества верой и правдой. Недаром ему выпала великая честь доказывать на высоком посту свою лояльность и приверженность идеям висоратства.
— Я горжусь им, — механически выдала давно заученную фразу.
— Конечно же, первый отдел с интересом следил за судьбой вашей семьи, — продолжал Бобылев, как ни в чем не бывало, не подозревая, что каждое его слово скребло по сердцу как стальные когти по стеклу, и от скрежета содрогались в равной степени слух и память. — Ваш батюшка поступил весьма дальновидно, оставив вам фамилию матери.
— Да, — сказала я заученно. — Сделаю все возможное, чтобы стать достойной отца и добиться положения в обществе, не пользуясь его именем.
— Похвальная скромность! — воскликнул Бобылев и громко зааплодировал. Евстигнева с деканом поддержали редкими хлопками. — Для меня сегодня удивительный день! Я лично познакомился с молодыми представителями многих висоратских династий! На вашем факультете, Генрих Генрихович, собрался цвет нации. Прелестно!
Стопятнадцатый кисло улыбнулся. Бобылев продолжил, обратившись ко мне:
— Но больше всего я рад тому, что могу с уверенностью заявить: наследственность вашего батюшки подавила гены родительницы.
Противно, мерзко, отвратительно. Такое впечатление, что он говорил о результатах скрещивания двух ценных видов.
— Я тоже очень рада, — прошептала неслышно.
Евстигнева Ромельевна прокашлялась:
— Можно приглашать следующего?
— Конечно, конечно! Сердечно рад с вами познакомиться! — вскочил "нос картошкой" и протянул ладонь для рукопожатия. — Хочу попрощаться крепким мужским жестом, выражающим всю степень уважения к вашему батюшке и к вам, Эва Карловна! Мы рассчитываем на ваши дальнейшие успехи и наше плодотворное сотрудничество! — рассмеялся своим металлическим "Ха. Ха. Ха".
Я протянула руку. Ладонь Бобылева была влажной и такой же красной как его щеки. Как же разительно отличалось сегодняшнее прощальное рукопожатие от вчерашнего приветствия Олега! Казалось, будто паук захватил в плен конечность, чтобы утащить меня в уголок и обмотать липкой удушающей паутиной.
— До свидания, Эва Карловна. Прошу никогда не забывать о величии и избранности висоратства! — разговорился на прощание Бобылев, тряся мою руку.
До самой смерти не забуду. Оно дается не каждому.
— Сочувствую вашей беде, Эва Карловна, — сказал дознаватель. — Вернее, темному пятну в биографии. А ведь я знавал вашу родительницу. Но, думаю, при соответствующем прилежании вы искорените то немногое, что делает вас с ней генетическими родственниками.
— Несомненно, — подтвердила я и как заводная игрушка пошла к двери.
Проректриса встала, помогла открыть дверь и сказала, погладив по спине:
— Передайте, следующий Перовский.
Последнее пожелание дознавателя Бобылева никогда не сбудется. Прежде всего, потому что я пошла в мать: и лицом, и фигурой, и способностями. Вернее, отсутствием таковых.
На ватных ногах я вернулась в аудиторию, машинально назвала фамилию следующего студента и с невидящими глазами уселась на свое место. Первый отдел знал обо мне всё.
Аффа оказалась на редкость прозорливой, недаром она училась на элементарном факультете. Вчерашнее посещение инкогнито моей швабровки стало ничем иным, как проверкой на вшивость. Грубой, но все же проверкой. Возможно потому, что под сомнение поставили мою принадлежность к висоратам?