– Вот вам за труды, – говорит младшая и даёт мне аж целый соверен да в придачу ещё так благодарно пожимает мне руку, и я чувствую, что поеду хоть на край света, лишь бы избавить её от хлопот.
Ну, я и поехал, а дамочки так и остались себе стоять на обочине. Неблизкая была дорога, доложу я вам, да и лошадка моя крепко обиделась: она-то, родимая, надеялась наконец отдохнуть. И всё же добрались мы таки в эту тьмутаракань, до сорок седьмого номера по Ориндж-гроув. Домище громадный, в окнах темно – да и чего ждать-то в такую пору? Звоню, значит. Не шибко скоро дверь открывает кто-то из слуг.
– Давно бы так! – говорю. – Вот вам хозяина привёз!
– Кого-кого? – бормочет парень в недоумении.
– Ну, хозяин же ваш, мистер Гофман. Он у меня сейчас в кебе, и без вашей помощи он сам в дом не войдёт. Ведь это же номер сорок семь, верно?
– Да, номер-то сорок семь, – отвечают мне. – Только хозяин наш капитан Ритчи. Но он уехал в Индию. Так что вы не по тому адресу.
– Как так, – говорю, – не по тому адресу? Мне этот самый адрес называли! Но, может, джентельмен уже маленько очухался? Пойдём-ка спросим его самого. Час назад, когда его сажали в кеб, он был мертвецки пьян.
Подходим мы к моей громыхалке, я распахиваю дверцу, а пассажир-то сполз с сиденья на пол и знай себе лежит там, как куча тряпья.
– Ну, это, сэр, – тормошу я его. – Просыпайтесь да скажите нам свой адрес!
Молчит пьянчуга. Я уже начинаю орать.
– Подъём! – трясу я его. – Как ваша фамилия? И скажите нам, где вы живёте!
Снова молчок. Тишина гробовая, даже дыхания не слыхать. И тут меня осенило! Касаюсь его щеки – холодная как лёд.
– М-да, – говорю. – Парень-то, кажется, мёртв.
Слуга чиркнул спичкой, и мы, значит, смотрим на моего пассажира… Ох, яснее не бывает. Молодой, красивый собой парень, но лицо искажено гримасой боли, рот раскрыт. Он не только мёртв, но и мёртв давным-давно.
– Что будем делать? – спрашивает этот, из сорок седьмого, а сам белый как смерть, и волосы от ужаса встали дыбом.
– Ты – не знаю, а я, – говорю, – прямым ходом гоню в ближайшее отделение полиции.
Что я немедля и сделал, оставив сонного бедолагу дрожать на мостовой. Не было мне теперь никакого дела до сорок седьмого дома с его слугами и уехавшими куда-то хозяевами. А когда я оставил в полицейском участке и ту монету, которой расплатились со мною дамочки, то мы с покойником, выходит, были уже как бы и в расчёте – ничего я теперь ему не должен.
– Да, история… И что же, вы так и не узнали никаких подробностей этого дела? – полюбопытствовал я.
Извозчик аж хмыкнул в ответ:
– Ну вы и сказанули, сэр! Я бы и рад больше не узнать никаких подробностей! Меньше знаешь – лучше спишь. Да только куда уж там! Разве от полиции так скоро отделаешься? Они меня этими своими подробностями так заездили, пока тянули всякие там свои еспертизы да следствия. Жизни не рад станешь! Ихние доктора установили: когда этого человека запихивали ко мне в кеб, он был уже мёртвым. Говорят, задушен: на шее у него отыскали четыре синих пятна. Да ещё выяснилось, что только женская ручка приходится им впору! Такие вот дела. Так что вердикт полиции: преднамеренное убийство. Да-с. Причём дельце было сработано так чисто, так аккуратно, что ни женщин тех вычислить, ни мужчину… того, который покойник, – кто да что он, не удалось. Все карманы его так почистили, что в них не осталось ничего, чтоб определить личность. Эта моя история поставила тогда полицию в тупик. И насколько я знаю, она и сейчас там стоит. Я всегда думал, сэр, что очень правильно поступил, спросив с дамочек плату за проезд вперёд. Иначе какую монету я оставил бы тогда в полиции?
Уже некоторое время голос моего извозчика что-то снова начал подхрипывать, а скорость громыхалки существенно замедлилась, когда мы стали подъезжать к большому трактиру. Я, надо полагать, правильно понял полученный сигнал, предложив своему вознице ещё один стаканчик джина, каковое предложение и было милостиво принято. А раз уж на то пошло, то мы заказали по бокалу вина ещё и для дам. Сам я, разумеется, прибег к помощи той же освежающей жидкости, что и мой компаньон по козлам.
– Вообще-то сказать, сэр, были и другие истории, когда мои пути-дороги пересекались с путями полиции, – продолжил свои воспоминания дорожный ветеран, когда мы, взобравшись наверх, тронулись дальше. – Представьте себе: лучшего в моей жизни клиента полиция заарестовала, когда я привёз его до места назначения. Денежный был клиент! Эх, кабы они малость ещё потянули, я бы заработал на нём целый сороковник. А так чуток не хватило. Ну да и то хорошо!
И здесь, с кокетством рассказчика, знающего, что успел завоевать внимание аудитории, извозчик мой замолчал и принялся с интересом оглядывать окрестности, насвистывать себе под нос какой-то мотивчик; наконец дошла очередь и до погоды: он отпустил несколько глубоких замечаний по её поводу.
– Так что же произошло между вашим денежным клиентом и полицией? – спрашиваю я после приличествующих случаю реплик и пауз.
– Да что ж произошло? История эта не такая длинная, – заявляет он, добродушно возвращаясь к теме. – Еду я однажды утром по Воксхолл-бридж, и вдруг на углу Миддлсэкс-энд останавливает меня эдакий скрюченный старикашка в очках и с огромным кожаным саквояжем в руке. Адреса не называет, а говорит так: «Езжайте себе помаленьку, не важно куда, на ваш выбор. Главное, не растрясите меня, а то я человек старый, недалеко и до беды».
Садится, значит, в кеб, закрывается наглухо, даже окна занавесил. Возил я его часа три, пока он не высунулся из окна и не сказал, что хватит. Щедро расплатился со мной – всё честь честью, а сам всё стоит со своим большущим портфелем в руке и не уходит. Что-то себе думает. Я тоже жду. Тут он и говорит мне:
– Вот что, извозчик!
– Да, сэр, – говорю, приложившись рукой к котелку в знак почтения.
– Вы, как я вижу, малый приличный и не ездите сломя голову, как другие. Готов договориться с вами на такие прогулки ежедневно. Доктора, знаете ли, для моциона прописали мне такие неспешные поездки по городу, а вам ведь, в конце концов, всё равно, кого везти: не того, так другого. Пусть уж лучше это буду я. Будьте завтра в то же время на том же месте! Идёт?
Ещё бы не шло! Короче говоря, месяца четыре я каждое утро подбирал этого старика с его тяжёлым саквояжем на том же углу и возил его часа три по лондонским улицам. Он был пунктуален, ни одного дня не пропустил, расплачивался щедро. Я, раз такое дело, и упряжь обновил, и рессоры заменил, и маршрут особый подобрал, чтоб поменьше трясло. Всё честь честью. Я не говорю, сэр, чтоб я клюнул на эту его историю с докторами. Хотел бы я посмотреть на доктора, который прописал бы своему пациенту такой странный рецепт – трястись три часа в полуденную жару, наглухо запершись в громыхалке! Но моё правило – не совать нос в чужие дела. Знать слишком много – такое никогда не доводит человека до добра. Хотя, признаюсь, меня и брало иной раз любопытство: что это за странности такие? Но чтобы там следить или выяснять чего – ни-ни, такого не было, сэр! У него свои дела, а мне своих забот хватает.
И вот однажды подъезжаю я к месту, где обычно высаживал своего загадочного седока (к тому времени у нас было жёстко установлено место не только посадки, но и высадки), как вижу: стоит бобби[19] и весело эдак поглядывает, как я подъезжаю, словно у меня ему какой гостинец припасен. Только я остановился, мой старичок вместе со своим саквояжем прыг! – и попадает прямо в объятия этого бобби.
– Вы арестованы, Джон Мэлоун! – говорит полицейский.
– На каком основании? – интересуется мой пассажир, спокойный, как творожная запеканка.
– Основание – подделка денежных знаков Центрального банка, – с тем же спокойствием ответствует бобби.
А тут рядом ещё и второй констебль появился.
– Так, значит, закончена игра! – говорит мой старикан, снимает очки, седой парик и накладные баки и предстаёт в облике стройного и щеголеватого молодчика, на которого и посмотреть приятно.
– Пока, извозчик! – крикнул он мне на прощание. И пошёл себе меж двух полисменов, тогда как третий шёл сзади и нёс его саквояжик. Больше я его и не видел.
– Но зачем ему понадобился ваш кеб? – недоумевал я, не на шутку заинтригованный этой странной историей.
– Как – зачем? Да где ж ему ещё было своими делами заниматься? Весь инструмент у него с собой, в саквояже. Не на съёмную же квартиру подаваться? Сидеть по нескольку часов взаперти – это и подозрительно, и привлекать внимание. Народ везде любопытный: кто-нибудь в окно углядит, а кто-то и замочной скважиной воспользуется, чтоб узнать, какие там секреты жилец себе позволяет. Тогда что? Снять отдельный дом? Наглухо занавесить окна, не нанимать слуг? Так это ведь ещё подозрительнее. Нет, сэр, лучшего места, чем закрытый кузов громыхалки, во всём Лондоне не сыскать! Всё это Мэлоун правильно рассчитал. Не учёл только того, что полиция к нему уже давно подбирается. Вот они его, голубчика, в конце-то концов и накрыли… Тпру-у-у!!! Куда прёшь, слепой чёрт! Нет, каково! Вы видали, сэр? Чуть не вмазался в нас своей телегой, леший безрукий! В общем-то, сэр, я так думаю: коли посчитать, сколько воров и грабителей, а может, даже убийц проехалось за эти сорок семь лет в моей громыхалке, так я, пожалуй, целый Ньюгейт[20] перевёз. Ведь этого парня, фальшивомонетчика, прямо у меня на глазах сцапали – только поэтому я о нём и знаю. А как с остальными? Вспоминаю сейчас, к примеру, такой случай – так он будет похуже двух предыдущих, вместе взятых, если, конечно, только я правильно раскусил, что то была за птица. История эта тяжёлой гирей лежит на моей совести, потому как, думаю, спохватись я вовремя, я бы мог предотвратить большое несчастье. А теперь, из-за своей манеры не совать нос в чужие дела, я как бы некоторым образом и соучастник… Во как!
– Так во что же вы снова вляпались? – не выдержал я.
– А вот вы попробуйте сами рассудить, сэр. Лет эдак десять назад – точнее сказать не могу, всегда был слаб на даты – сел ко мне какой-то моряк, здоровенный такой рыжеусый детина. Велел ехать к докам. После той истории с фальшивомонетчиком – вы помните? – который так злоупотребил моим доверием, я решил прорезать небольшое оконце – да вот это самое, к которому сейчас прижался носом ваш мальчуган, – потому как приватность приватностью, но должен же я знать, что там творится у меня внутри? Так вот, уж не знаю, что меня в нём насторожило, только решил я за этим морячком приглядеть. Ну и я вам доложу, сэр, что малый всю дорогу сидел с каким-то здоровенным куском угля в обнимку, прямо-таки любовно держа его у себя на коленях, словно какую хрупкую драгоценность. Я, понятное дело, решил, что парень просто залил под завязку цистерны ромом и может теперь начать чудить. Вот я и приглядывал за ним всю дорогу. Оконце, как можете видеть, небольшое, и изнутри не разберёшь, смотрит ли кто в него снаружи. Так вот, я смотрю, он что-то там нажал на этой глыбе угля, и она раздалась на две половины, а внутри оказалась вроде как полость. Я так кумекаю, что это было что-то вроде небольшого сундучка, снаружи загримированного под глыбу угля. Во-от какие дела… Ну, я тогда ничего больше не понял, а как он вышел в этих доках и расплатился, так я и вовсе выбросил эту историю из головы. А вслед за этим случился тот взрыв в Бремерхафене, и поползли тогда всякие слухи об этих угольных бомбах… Во-о! Тогда только я и сообразил, что такое происходило прямо у меня на глазах. Такого-то молодчика я провёз на своей громыхалке. Ну, ясное дело, я сообщил в полицию, да, видать, поздно было: никаких концов они не нашли.
– ???
– Как, сэр? Вы не знаете, что такое угольная бомба? Ну, скажем, парень страхует своё судно на сумму гораздо больше, чем оно само стоит, понимаете? Ну так вот, идём дальше: как теперь ему, спрашивается, быть, чтобы… Догадываетесь, да? В замаскированный под кусок угля сундук этот тип прячет заряд динамита или другой какой подлой дряни, которой сейчас понапридумывали. Затем он оставляет свою бомбу среди запасов угля, который берётся на борт корабля. В конце концов этот уголёк попадает в топку – и тут бум!!! Корабля и след простыл. Вот теперь и поговаривают, что не один, далеко не один корабль пошёл ко дну подобным образом.
– Да, жизнь у вас, как я погляжу, богата приключениями, – подвёл я итог, ибо мы прибыли наконец к месту своего назначения.
– Ах ты ж ведь! Чуть мимо вас не провёз, голова моя садовая! Вот же она – «Александра»! Приехали. Но, в общем, вы, конечно, правы, сэр. Приключилось со мною много разного, и всё это – святая правда, как слова Евангелия… Коли ваша хозяюшка пожелает прокатиться за город, воздухом подышать или ещё что – милости просим, сэр, весь к вашим услугам. Мой адрес: Коппер-стрит, девяносто четыре. А сами изволите пожелать, милости прошу ко мне на козлы, и я вам расскажу истории куда удивительнее сегодняшних – их мне не занимать стать… Ой, ваш парнишка, как погляжу, уже рвётся наружу, как бы чего не сломал, да и жёнушка ваша колотит в окно пляжным зонтиком. Осторожнее, сэр, вставайте на подножку, не промахнитесь! Вот так! Правильно! Не забудьте адрес: Коппер-стрит, девяносто четыре! Удачи, мэм, и вам, сэр, удачи!
Не успел я ответить, как громыхалка уж укатила прочь. Да, жизнь, полная приключений, правда, происходят они, быть может, в основном в собственном богатом воображении! Ещё минута – и громыхалка наша затерялась среди множества других экипажей, подвозивших нарядную и праздную толпу отдыхающих, и всем им не терпелось прогуляться в знаменитом парке.
1887Зеркало в серебряной оправе
3 января. – Дело о счетах компании «Уайт и Уазерспун» оказалось невероятно сложным и кропотливым. Предстоит ревизовать двадцать толстых гроссбухов. Интересно, кто будет моим младшим партнёром? Но с другой стороны, ревизию-то поручили мне: первое крупное дело, целиком и полностью находящееся в моём ведении. Я обязан оправдать доверие. Правда, нужно уложиться в срок, чтобы у законников было время ознакомиться с материалами до суда. Сегодня утром Джонсон сказал, что надо управиться к двадцатому числу сего месяца. Боже мой! Только б успеть! Если человеческий мозг и нервы способны выдержать такое напряжение, мои труды будут вознаграждены. Но чего это стоит! Сидишь в конторе с десяти утра до пяти вечера, а потом ещё дома – с восьми и до часу ночи. Вот она, драма бухгалтерской жизни! Весь мир ещё спит, а я уже за столом – просматриваю колонки цифр в поисках недостачи. А ведь поди ж ты! какие-то циферки превратят почтенного члена муниципалитета в преступника. И тогда понимаешь: не такая уж прозаичная моя профессия.
В понедельник напал на первый след. Ни один охотник на крупного зверя, вероятно, не испытывал такого упоения, как я в ту минуту. Но смотришь на двадцать гроссбухов и думаешь: через какие же непролазные дебри придётся продираться, прежде чем я выведу растратчика на чистую воду! Тяжёлая работа, зато увлекательнейшая, в некотором смысле. Как-то на банкете в ратуше я видел этого толстого прохиндея. Его лоснящаяся физиономия багровела на фоне белой салфетки. Он смотрел на какого-то бледного, тщедушного субъекта, сидевшего в конце стола. Представляю себе, как побледнел бы этот толстый прохвост, знай он, что его делом буду заниматься я.
6 января. – До чего же глупые эти доктора! Рекомендуют отдых, когда о нём не может быть и речи. Ослы, право слово! С тем же успехом они могут кричать человеку, за которым гонятся волки, что ему необходим полный покой. Я должен представить заключение к определённому сроку. Если я не успею, то потеряю, быть может, единственную счастливую возможность; другой такой, верно, не будет. Как тут прикажете отдыхать! Вот закончится суд – отдохну недельку.
Может быть, это я осёл? Всё-таки зря я сходил к доктору. Но от этих ночных бдений становишься каким-то раздражительным, нервным. Боли нет, только голова тяжёлая, и порой перед глазами плывёт туман. Я подумал: может, бром или хлорал, что-нибудь этакое доктор пропишет и мне полегчает. Но оставить работу? Экий вздор! Надо же предложить мне такое! Ведь это как бег на длинной дистанции. Поначалу делается не по себе: сердце колотится, задыхаешься, но превозможешь себя, бежишь дальше – и приходит второе дыхание. Нет, не брошу работу – и буду ждать второго дыхания. Даже если оно не появится, всё равно не сдамся. Два тома уже осилил, и третий уж близок к концу. Хорошо замёл свои следы этот подлец. Ну ничего! Он от меня не уйдёт.