— Спасибо на добром слове, и тебе зелий от хвори в достатке! — ответил Оливье.
Седой распрямился, уставив на нас немигающие жёлтые глаза. Карты замерли и закрутились на месте, замелькали драконы, клинки и пышные платья.
— Принесла вас радуга в недобрый час! Поди разберись кто наследник, кто предатель! Виноваты все. Особенно враги и шпионы.
Его взгляд остановился на мне.
— Лет пятьдесят не слышал оборотня, — обронил он, обращаясь к самому себе. — Должен представиться. Гости редкие…
Приподнявшись, всё также крючась и вжимая голову, он сообщил:
— Глава тайной канцелярии, Сыч!
— Очень приятно! — отвесив шутливый поклон, пропел дядя. — Давно не виделись, пешая чайка!
Я тоже хотел сказать, как меня зовут, но не смог. Жёлтые глаза завораживали, а от сырого подвала простудилось и умерло самообладание. Я едва держался на ногах, а себя в руках.
— Не тужьтесь, — разрешил Сыч, нахохлившись за столом. — Оборотень Люсьен Носовский, широко известный ученик запрещённого мастера Оливье. Газеты изрыгают тонны комплиментов! — уголки его тонких губ слегка поднялись. — В заговорах, пока не отличился. Дышите вонью свободы, — он приоткрыл рот, вытягивая из ящика стола лакированную красную папку и кидая поверх карт. — А Мастер Оливье насладится ароматом казематов!
Глава тайной канцелярии удивленно вылупил глаза.
— Ароматом казематов? — повторил он. — Казематов ароматом!
Воззрившись на дядю, он сдавленно сглотнул, будто что-то застряло в горле, и, скривившись, склонился к папке. По-моему, все сумасшедшие садисты без ума от рифм. Это пугает посильнее пыточных механизмов.
— Обезьяны изумрудные пока не подали в мировой розыск, но радуга…
— Такая полосатая? — беспечно уточнил дядя.
— Семицветная, — любезно подтвердил Сыч, — запрещена! Бесстыжий Константин подговорил?
— Кто? — перекосило Оливье.
— Брат покойного короля. Не знал? — глава тайной канцелярии вытянул шею, прищурив один глаз. — Изворачиваешься?
— Теряю терпение, — расстроился дядя.
— Зря, — насупился глава тайной канцелярии, втягивая шею в плечи. — Император велит считать защитницу и Константина союзниками!
— Чего?
— Они изменники! — холодно сказал Сыч.
— Хорош тролля валять! — не выдержал Оливье.
— Посажу!
— Что, пустозвон пернатый! — взревел дядя. — Решил отвертеться от спора?
— Спорили праведники, где совесть хоронить, — расстроился глава тайной канцелярии. — Окститесь, задержанный.
— Не выйдет! — закричал Оливье, наступая на Сыча. — Я создал для тебя Семисветское жаркое под лимонно-чесночным соусом. Ты бурчал, что сам бы поставил мешок риса-сырца тому, кто откроет луч радужного моста. Бурчал?
— Пожалуй, — вяло согласился Сыч. — Константин ещё сидел на троне…
— Я словил тебя на слове, — перебил дядя. — Мы завязали узел благородного спора и ударили по рукам! Так? — не отставал он, нависая над столом.
— Вроде.
— Ага! — взревел дядя и протянул руку.
Сыч моргнул и нехотя подал свою. На ладонях вспыхнули синие нити, закрутились, заплелись в верёвку и связали руки у запястий.
— То-то же, — кивнул Оливье. — Гони мешок?
Глава тайной канцелярии поджал к груди скрюченный кулак и злобно заклекотал, раздражённо вертя подбородком.
— Поглотитель тебя подери, Оливье. Снесу я тебе мешок сырца что ли?
— Спор есть спор, — пожал плечами дядя, присаживаясь к письменному столу.
— Короли коронуются, и низложатся… — опустив глаза, начал Сыч.
— А сырец растёт в цене! — довольно гаркнул Оливье.
— Чего надо? — нахохлившись, проворчал Сыч.
— Мешок сырца.
Глава тайной канцелярии потёр лицо руками и, надев подобие улыбки, погрозил дяде пальцем.
— Ты послал знак синей звезды. Я встретил. Сырца у меня нет. Деньги ты не возьмёшь. Выходит, у тебя есть желание, которое я, скрепя сердцем, выполню.
— Ты самый скучный живодёр на свете, — вздохнул Оливье.
— Выкладывай, задержанный, — нахмурился Сыч.
— Не выйдет благого дела, — простонал дядя. — Из мешка риса я хотел устроить Пир на весь мир.
Глава тайной канцелярии перегнулся через стол.
— Обезьянам будешь в уши лить! — каркнул он.
— Что штиль, что качка, — расстроился Оливье и, мучительно всматриваясь в руку, начал загибать пальцы. — Первое, арестуешь меня со всеми положенными заклятьями и охранными чарами. Чтоб на тридцать миров прокатилось, опальный мастер в Благограде. Не прыгай от счастья! В тот же миг выпустишь под залог. Оплатишь сам!
Сыч равнодушно кивнул.
— Второе, после вечернего отлива мой корабль должен стоять у причала большой арены.
Глава тайной канцелярии скривился, но согласно опустил подбородок.
— Третье, два… — Оливье оглянулся на нас. — Три билета на завтрашний виктатлон.
— Всё? — натужно прокряхтел Сыч.
— Пооо-чтииии, — протянул дядя.
Глава тайной канцелярии поджал губы, настороженно лупая глазами. Дядя с наслаждением похыкал, потёр руки, почесал бок, и, побарабанив пальцами по столу, задумчиво добавил:
— Пусть те двое орко-гвардейца подбросят нас к банку.
Напряженное лицо Сыча разгладилось.
— Да будет так!
Он протянул руку, и Оливье пожал её. Блестящая синяя верёвка развязалась, распушилась на отдельные нитки и исчезла, но дядя всё равно яростно тряс руку главы тайной канцелярии.
— Благодатные земли — пристань моей мечты! Буду рад посетить вас снова. Готовьте цветы и дудки!
— Тиски, щипцы и костедробилки подойдут? — с нажимом выдавил Сыч, высвобождая руку.
Поморщившись, он убрал красную папку и, щелчком, поднял карты над столом. Дракон уже не прятался за щитом, свирепо кидаясь на всех подряд.
— Костедробилки? Как любезно отдать самое дорогое, — тараторил Оливье, выходя из подвала. — Самый щедрый изверг в Тридцати мирах. А какой надежный и искренний, даже не скажешь, что приколдовывает. А безмерное благородство? Даже не возьмусь описывать. Слова пусты, ими сердце не покажешь…
Под эхо его издевательской болтовни, мы вышли из коридора и влезли в карету. Следом запрыгнули круглолицый и второй гвардеец.
— В банк! — бросил дядя и развалился на скамейке, облокотившись на меня.
— Мы попадем на арену? — захлопал в ладоши архивариус.
На бородатом лице застыла такая искренняя, пугливая надежда,
а глаза сияли такой непосредственной радостью, что даже Оливье без лишних слов великодушно кивнул.Круглолицый зло долбанул по крыше, и карета поехала вверх. Цепи празднично перезванивались, а механизм добродушно фырчал, утягивая нас к вершине башни.
— Как говорил поэт Ямбик Краткосложный: «Объедешь даже все миры, от счастья вылезут шары, пусть развлечений миллион, но самый лучший — Виктатлон». Я везунчик!
— Заткнись, — беззлобно осадил дядя.
Мы мгновенно слетели с башни и перескочили мост, похожий на распахнутую пасть морского змея. Карета затормозила на краю платформы.
— Ваша остановка, извольте выходить, господа, — с трудом выталкивая слова, предложил круглолицый.
Оливье выглянул в окошко.
— Подъезжай ближе к банку, — фыркнул он. — Перед лестницей грязно. Хочешь, чтоб я сапоги испачкал? — дядя вытянул пыльный мысок.
Гвардеец, скрипя зубами, постучал в потолок. Карета проплыла три шага и остановилась. Борт отъехал в сторону. Дядя встал, по-отечески похлопал круглолицего по плечу:
— Пожалую тебе премию за усердие! — и вышел.
Мы спрыгнули следом, и карета с визгом умчалась прочь. Борт закрывался на ходу.
Оливье надул губы и вальяжно потянулся:
— Обидчивый, как наклюкавшаяся русалка, — пожаловался он, шагая по ступеням.
Всемирный банк раскинул длинные рукава колоннады с могучими кряжистыми колоннами на всю платформу. На левом портике, подсвечивалась вырезанная из крупных блоков: НАДЕЖНОСТЬ, а на правом возвеличенное золотым венком: ПРОЦВЕТАНИЕ. Вход украшал барельеф с источником магии. Грозно шипели водяные бичи, свистел рассерженный ветер и грохотал буйный камнепад. Вокруг него крутились четыре кольца с надетыми на них шарами. Они, то врезались в стену и исчезали, то отплывали от неё, загораясь яростным пламенем. Под барельефом сверкали сапфировые ворота с табличкой: «Для волшебных персон». Рядом примостились низкие белые двери.
— Какое богатство форм! — воскликнул архивариус. — Целую чары архитектора.
— Соглашусь, умели строить в эпоху великих волшебников, — закивал Евлампий.
Оглянувшись на них, Оливье скомандовал:
— Ждать здесь.
Глава 14. Полно неожиданностей
Голем с архивариусом восторгались колоннами и барельефами, а я напряженно буравил спину Оливье. Дурное предчувствие, непонятное мне самому, не позволяло расслабиться.
— Что приуныл? — спросил Евлампий, оторвавшись от колоннады.
Я мотнул головой.
— Выше нос, юноша. Как говорил первый король Благодатных земель: «Мы в самом прекрасном из всех миров!», — воскликнул архивариус. — Он, правда, всегда добавлял: «Благодаря мне», но это не важно.
Я кивнул. Благоград покорял изысканной, ни на что не похожей, красотой.
— С минуты на минуту начнётся прилив! — удовлетворившись кивком, продолжил Мровкуб. — Идёмте к балюстраде и восхитимся силой воды.
— Не спи, — дёрнул за цепь Евлампий.
Я бросил в голема уничтожающий взгляд, но дорогу перешёл. Облокотился о мраморные перила покрытые резной чешуей. Балясины сверкали хрусталём, заставляя жмуриться. Я перегнулся через балюстраду. Песок внизу темнел на глазах. Из земли вырывались фонтаны, блестящей в закатных лучах, воды.
— Вот так скорость, — удивился голем.
— Как на балу у Водолюбов, — согласился архивариус. — Уникальные источники.
Волны кидались на опоры платформ, обнимая после разлуки. Долина погружалась под воду.
— Жутко там, — вздрогнул я, щурясь на тёмные водовороты.
— К кольцам на колоннах приковывают изменников, — сообщил архивариус.
Меня передернуло.
— Прилив? — спросил подошедший Оливье, вертя в руках бумагу с магической печатью. — Ну, смотрите! — и добавил, повернувшись ко мне. — Ученик, отойдем.
Мы прошли вдоль балюстрады.
— Шторм мы пережили, — вздохнул дядя. — Но я невольно задумался, как хрупка жизнь…
Голем недоверчиво загремел камнями.
— Я стар, — усом не поведя, продолжил Оливье. — Ты не представляешь насколько, малыш.
Я вздохнул, настороженно глядя на дядю. Не нравится мне его доброта и вежливость. Где подвох?
— Ты натерпелся и не доверяешь мне, — загрустил дядя. — Не виню. Я порою жесток, но поверь, желаю тебе только добра. Хочу, чтобы ты крепчал и сильнел.
— К чему вы клоните? — не выдержал Евлампий.
Дядя покачал головой, с упреком посмотрев на голема.
— Ты вытащил меня из междумирья. Остановил… сам знаешь кого… Я… благодарен. Вот! — выдавил он, протягивая бумагу с магической печатью.
Недоверчиво взглянув на свиток, я прочитал:
Завещание!
Я, урожденный Кристоф Оливье, удостоенный звания мастера, настоящим завещаю всё имущество, которое будет у меня ко дню смерти передать моему ученику, оборотню Люсьену Носовскому. Также завещаю ему мои звания и секретные рецепты.
Заверено в присутствие поручителей.
За текстом шли три неизвестных имени с вензелями и оттиск всемирного банка.
— Прикоснись к магической печати, и завещание обретёт силу, — еле слышно выговорил дядя.
— Наследник? — поразился я, снова перечитывая завещание.
— Надеюсь, ты не прикончишь старика ради состояния? — пошутил Оливье.
Я потерял дар речи. Ожидал чего угодно, но не этого.
— Не может быть, — поразился Евлампий, тоже просматривая бумагу.
— Мхом зенки заросли, валун? Хочешь меня обидеть? — оскорбился дядя.
Голем зашуршал камнями, недоумённо пожимая плечами.
Оливье победоносно улыбнулся.
— Думали маэстро мерзавец? — в его голосе прорезались сварливые нотки. — Ну, да. Вас теперь и не переубедишь. Я об одном и мечтаю!
Свою мечту дядя так и не рассказал. Сурово посмотрел на меня и вернулся к архивариусу.
Я разглядывал то завещание, то голема, то снова магическую бумагу.
— Настоящая, — глупо протянул я. — Соглашаться? — сам не зная у кого спросил я.
— Ты же хотел стать поваром? — потребовал Евлампий.
— Хотел, — подтвердил я.
— Тогда коснись уже печати.
Я кивнул. И правда, чего это я? Сам же хотел. А тут богатство и кулинарные секреты сами сыплются на голову. Так чего медлю?
— А как же символ свободы и поглотители? — растерялся я.
— Всё имущество Оливье, в том числе артефакт, твоё! — веско заметил Евлампий.
— После его смерти, — резонно уточнил я.
— Перестань, — оборвал голем. — Если он решил сделать тебя наследником, ты сможешь убедить его отдать символ свободы.
— Думаешь? — все ещё не верил я.
— Да что с тобой такое? — удивился Евлампий.