Потом до ее сознания дошло, что рядом с нею, у гроба, — друг Ванечки, Игорь. Он живет с больной матерью, Ольгой, в соседнем подъезде; с детства они с Ванечкой росли вместе, учились в одном классе; их и в армию призывали вместе, но у Игоря что-то неладно с почками, врачи махнули на него рукой. Весь этот год Игорь частенько забегал к ним, Морозовым, спрашивал: «Ну, как там Ваня, крестная?» Татьяна в самом деле была крестной матерью Игорю, так уж получилось, Ольга попросила. Игорь был, конечно, полной противоположностью Ванечке — у того нрав тихий, девичий, а Игорь — человек предприимчивый, энергичный, с коммерческой хваткой. Ему, наверное, легко сейчас жить, время потребовало именно таких людей. Он и в Чечне, наверное, не попал бы под пули — кто знает! Осторожный, разумный, рисковать зря не станет. А Ваня, вон, чеченскую девочку побежал спасать, командир роты о нем хорошо отзывается, мол, дисциплинированный и смелый…
— Крестная, — услышала Татьяна негромкий голос Игоря. — Примите мои соболезнования. Я как узнал… — Игорь не смог больше говорить, комок застрял у него в горле. Его карие глаза были полны слез.
Игорь обнял Татьяну за плечи, застыл вместе с нею у гроба. Так они и просидели какое-то время, соединенные одним горем.
— Все наши ребята знают уже, — говорил Игорь, хлюпая носом. — Многие сейчас здесь, денег собрали, хоронить поможем.
— Какие деньги, Игореша?! — простонала Татьяна. — Я бы сама все до копеечки отдала, в одной рубашке согласилась бы жить, только бы Ванечка встал… Господи, сыночек! Да открой ты глазки, посмотри на свою маму-у… Ну как я буду жить без тебя, родненький ты мой?!
В последнюю ночь возле Татьяны осталась старушонка, бубнившая при свечах по церковной книге; монотонный ее дребезжащий голос то доходил до сознания Татьяны, то отдалялся, и тогда она погружалась, как в омут, в свои навязчивые черные мысли, среди которых настойчиво повторялась одна и та же: кто же ответит? Она, образованная современная женщина, инженер, конечно же отдавала себе отчет в том, что спросить ей будет не с кого, никого она не сможет напрямую упрекнуть в том, что их с мужем лишили будущего, отняли сына, а с ним и смысл жизни. На памяти у всех война в Афганистане, тысячи парней не вернулись домой, или их вот так же ночью, тайком, в запаянных гробах привозили родителям, а тысячи стали калеками. Кто за это ответил? Кто утешил тогда рыдающих по всей стране матерей? И кто потом поднялся перед ними хоть с какими-нибудь покаянными словами, попросил прощения за то, что у женщин отняли самое дорогое, что только может быть — дитя?! Никто.
— Будьте вы прокляты! — шептали иссохшие от горя губы Татьяны, и она вкладывала сейчас в эти слова всю боль истерзанной души, всю материнскую ненависть к тем, кто отправил ее сына, солдата-первогодка, на верную гибель в Чечню. Отчаяние и ненависть Татьяны были так велики и так ее ослепили, что она на какой-то миг потеряла представление о реальности. Она думала, что после похорон поедет в Москву, найдет там министра обороны, Грачева, и потребует сурово наказать тех, кто не уберег ее сына, кто подставил его под пули. Впрочем, ничего путного не получится, ее и слушать не захотят, а если и выслушают, то только посочувствуют, поблагодарят за то, что они, родители, воспитали такого смелого и чуткого к чужой беде парня… В Москве найдут что сказать, свалят вину на Дудаева, скажут, мол, не заварил бы он кашу, и вашего сына не послали бы в Грозный, и не пришлось бы ему под пулями снайпера выносить чеченскую девочку….Да, вашему сыну не повезло, его убили, но умер он за правое дело, за Россию, и проявил себя геройски.
— Будьте вы прокляты, — еще раз повторила Татьяна в бессильной ярости. Теперь ей только и оставалось, что плакать. И в самом деле, что она еще может? Она, простая городская женщина, вырастила сына, отдала его государству, армии, и вот они вернули ей Ванечку в цинковом неприступном гробу — ни обмыть сыночка, ни коснуться рукой его мягких, отросших уже волос…
Под самое утро Татьяна забылась, почти впала в беспамятство и почувствовала, как заботливые и сильные руки мужа подняли се, перенесли в спальню.
…Она плохо помнила, как, сгорбившись, сидела у гро ба, слышала чьи-то голоса, кому-то иногда отвечала…
Подошел Алексей, положил руки на плечи:
— Пора, Таня.
Внизу, у подъезда, зарыдал оркестр. Рвущие сердце звуки затопили ее сознание. Оперевшись на мужа, она с трудом поднялась. Соседки ахнули — встала от гроба не прежняя красивая сорокалетняя женщина, а поседевшая за ночь, постаревшая Мать.
В ее памяти остался сильный снежный ветер у дома, короткая дорога до кладбища, запах свежей, растревоженной земли и жуткий стук мерзлых комьев глины по железной крышке гроба. Сына Ванечки у нее больше не было.
Глава вторая
Жорка Бизон — квадратный, с короткими ногами и тяжелым, обвисшим животом малый — стоял в пестрых мятых трусах у окна кухни, жевал бутерброд с икрой, запивая его горячим сладким чаем, и любовался с высоты четвертого этажа на свой новенький, синего цвета «мерседес». Машину дней десять назад они с Игорем пригнали из Москвы. Бизон отвалил за него двадцать пять «лимонов». Даже для него, опытного теперь и удачливого рэкетира, это была сумма, так просто, в один день ее не сколотишь. И все же Жорка собрал деньги довольно быстро, за год с небольшим. В основном, конечно, трясли своих, российских челноков, в Польше и Венгрии, короче, за границей. Челноки — податливые, трусливые, много не разговаривают, знают что к чему. Да и попробуй поговори с ним, с Бизоном! Одного его вида достаточно, чтобы по доброй воле и тут же отстегнуть требуемую сумму: еще в школе, кастетом, Жорке провалили переносицу, отчего нос у него задрался, а ноздри торчали теперь как дула мелкашки. К тому же природа наделила Жорку короткой верхней губой — зубы у него вечно ощерены. Глаза глубоко посаженные, маленькие, угрюмое их выражение леденило душу. Волосы рыжие, до плеч, иногда завязывал на затылке черной ленточкой. Вообще личность, не вызывающая симпатии…
Полтора года назад Бизон работал санитаром в морге, паковал в одежду и подкрашивал покойников, готовил их для выдачи родственникам. Работенка, разумеется, не очень приятная, но платили неплохо и чаевые перепадали регулярно. Там же, в морге, на него и положил глаз Феликс Дерикот, нынешний шеф. В тот день он «со товарищи» забирал одного из своих парней, которого застрелили в лихой разборке. Парень был, видно, на вспомогательных ролях, никто по нему особенно не убивался, так, сикуша какая-то в черной косынке хлюпала носом, а Феликс и шесть-семь его подручных, ожидая труп во дворе морга, о чем-то довольно живо переговаривались и даже смеялись. Расплачивался за услуги Феликс, сунул Жорке тугую пачку сторублевок, спросил вдруг:
— Надолго тут якорь бросил?
— Пока бросил. А что?
— Работенка другая есть. Малость почище, без вони, — Феликс поморщился, отворачиваясь от подвала, из которого вынесли гроб и сейчас грузили в машину. — Ты бы мне подошел.
Дерикот еще раз окинул Жорку внимательным взглядом, высказал, не таясь, свои мысли вслух: «Хороший экземпляр. Производишь впечатление. А то у меня все больше интеллигенты…» Он хмыкнул.
Жорка, конечно, сразу понял, с кем имеет дело, тут и объяснять нечего. И деньги говорили сами за себя: обычные граждане, забирающие своих родственников, сунут «штуку» да и то, видно по всему, жалко. А Феликс — сразу пачку, знай, мол, наших.
— Ты подумай, я не тороплю, — добавил он.
Дерикот — сухощавый, высокий брюнет лет сорока. Внешность его ничем не примечательная, без особых примет, как сказали бы в милиции. Но одна деталь Жорке все же запомнилась — это пронизывающий насквозь взгляд Феликса. От этого взгляда некуда было деться, он все понимал и обо всем догадывался. Жорка незаметно даже плечами передернул, холодок побежал по спине: с такими людьми он еще не встречался.
— Надумаешь — звякни, — напомнил Феликс. — Как величать-то?
— Бизяев.
— Ну-ну, Бизяев. Вот номер телефона. Запомни и съешь. — Он засмеялся, подал клочок картонки от пачки сигарет, на котором небрежно и размашисто написал шесть цифр.
Жорка повертел картонку — выбросить, что ли? Зачем она ему? Но передумал, сунул в карман халата.
— Заводи, Игорек, сейчас поедем, — велел Феликс своему шоферу, тощему, скромного вида пареньку, ожидающего у сверкающего на солнце черного и длинного «кадиллака». Паренек послушно сел в машину, мотор мягко и мощно заработал.
— Ну, так ты помысли, Бизяев, — еще раз сказал Феликс и пошел к машине. Сопровождающие его парни сели в новенькую «девятку», а гроб поехал в казенном автобусе с черной полосой на боку и в сопровождении все той же зареванной сикуши. По тому, как суетились подчиненные возле Феликса, Жорка понял, что это большой человек, ворочает немалыми деньгами, и те, кто возле него, неплохо кормятся.
…Он позвонил Дерикоту месяца через два.
— Феликса Ивановича сейчас нет, — ответил вежливый юношеский голос. — Что ему передать?
Жорка какое-то мгновение колебался — говорить ли? Он предпочитал иметь личные контакты. Потом решился:
— Это Бизяев. Феликс Иванович давал мне телефон…
— А, помню! Он мне говорил, предупреждал… Меня зовут Игорь, я его водитель.
— Послушай, Игорек, а что у вас за контора?
— Частная фирма. Торговля, ремонт автомобилей… Да вы приходите, Феликс Иванович вам все расскажет.
Жорка снова позвонил, и ему назначили встречу у коммерческого магазина на Площади Победы. По тесным закоулкам и коридорчикам магазина, забитого всякой всячиной, Жорку вел на правах старого знакомого все тот же Игорь. Увидев гостя, он вышел из «кадиллака», заулыбался приветлизо, а теперь вот вызвался и проводить.
— Феликс Иванович мужик что надо, — на ходу говорил Игорь. — С ним работать можно. И сам прилично зарабатывает, и других не забывает. И вы правильно сделали, что к нам пришли. Если уж кто ему понравится… Он и меня вот так же увидел, позвал. С пол года его вожу. «Кадиллак» — это вещь!
— Слушай, Игорек, ты попроще со мной. — Жорка едва поспевал за быстро идущим водителем. — Не привык я к этим «выканьям». Да и возраст у нас ненамного разнится, а?
— Хорошо. Понял. — Игорь распахнул узкую крашеную дверь с табличкой «Директор».
— Феликс Иванович, это тот самый парень… из морга.
Дерикот усмехнулся — Игорь мог бы сказать как-нибудь половчее. «Из морга»! Визитная карточка, нечего сказать. Кивнул Бизяеву — проходи.
Дерикот сидел за столом тесного, с единственным зарешеченным окном кабинета. В углу на сейфе работал переносной цветной телевизор. Шеф был в кожаной куртке, подчеркивающей белизну рубашки. Приятный запах мужского одеколона смешивался с дымом дорогих сигарет.
— Садись, Бизяев, — спокойно сказал Феликс и кивнул Игорю — можешь идти, свободен. Потом молча подвинул Жорке сигареты и зажигалку, со знакомой уже пытливостью посмотрел гостю в глаза.
— Раз пришел, значит, решил, — без интонаций, одобрительно проговорил Феликс. — Какие имеешь вопросы?
Жорка закурил, сел, закинув ногу на ногу.
— Парня того, что у меня забирали, за что убили?
— Ну, видишь ли… — Дерикот мягко улыбнулся. Тонкие его ухоженные руки с массивной золотой печаткой на одном из пальцев поправили какие-то папки на столе. — Несчастный случай. Может, лишнего сказал, я не знаю. Лично к этому делу никакого отношения не имею. Шалили парни, случайно и подстрелили нашего Вовочку. Жаль. С дисциплиной у него все хорошо было. Язык за зубами умел держать. Да и невеста осталась.
— Надо думать, вы меня проверяли?
— Конечно. Мне нужны надежные и преданные люди. — Феликс выдвинул ящик стола, вынул листок, написанный от руки, стал читать: «Бизяев Георгий Андреевич, шестьдесят второго года рождения, русский, образование среднеспециальное, автомеханик…» Та-ак… Дальше. «Судим за угон автомашины по соответствующей статье, освобожден досрочно за примерное поведение…» Было такое?
— Был грех, чего темнить?
— Правильно, со мной темнить не надо. Дальше читаем: «…холост, служил в армии в стройбате, имеет однокомнатную квартиру на Юго-Западе». Бабка, что ли, квартиру оставила?
— Она. Родители меня к ней еще пацаном прописали, вперед глядели. Теперь и родителей, и бабки нету. Один как перст. А когда из колонии вернулся, папаша меня и на порог не пустил. Сказал, мол, бандита мне здесь не надо.
— Почему бандита? Ты же за угон сидел.
— Ну, машину-то хозяин не отдавал.
Феликс засмеялся.
— В общем так, Бизяев. Если хочешь хорошо зарабатывать — милости прошу. Числиться у меня будешь слесарем… или автомехаником, я подумаю, чего там в приказе нарисовать. Работать будешь по специальности. По командировкам с моими парнями будешь ездить. Автомобильные дела. Права на машину есть?
— Да, в армии еще получил.
— Себе какую машину хочешь?
— А что… — Жорка сглотнул слюну. — Это реально?
— Дело вполне решаемое. Год-другой, глядишь, и обмоем твои колеса. А может, и раньше.
— Как это?
— Ну так. Мы же не дети с тобой. — Дерикот помедлил, закурил новую сигарету. — Машин много, бери любую… В общем так, Бизяев. Бизнес, каким я занимаюсь, — серьезный. Хочешь жить по-человечески — покрутись малость. А мы поможем. Парни у меня дружные, языки у всех короткие. Что тебе положено — то и будешь знать. Сболтнешь лишнее или с ментами дружбу заведешь… твои же кореша, что в морге, тебя же и будут подкрашивать. Если найдут, конечно.
Видавший виды Жорка поежился от таких откровений. Новый шеф еще тот! Ухо здесь востро надо держать.
Феликс с холодным выражением лица следил за его реакцией.
— Может, еще подумаешь? Мне спешить некуда.
Жорка, выигрывая время, приходя в себя от новизны ощущений, обвел взглядом кабинет, заставленный какими-то коробками.
— Этот комок[2] твой? — спросил нейтрально, лишь бы о чем-нибудь спросить. Ему в самом деле нужно было хотя бы несколько минут, чтобы перевести дух.
— Конечно, мой. — Феликс знакомо уже, подбадривающе улыбнулся. Глаза его, угольно-черные, выразительные, преобразились — ^ничего в них не осталось от сурового и безжалостного взгляда, каким шеф еще мгновение назад смотрел на Жорку. Сидел перед ним интеллигентный человек с мягкими манерами и обезоруживающей улыбкой, внимательный и тактичный собеседник. — У меня еще два есть. В Железнодорожном районе я запчастями торгую, здесь — всякой мелочевкой… Узнаешь со временем все, поработай, осмотрись. Когда-нибудь и свое дело откроешь. А сейчас пока помотайся по командировкам с парнями, за «бугор» смотайся. Иномарки в России неплохо покупают. На парней посмотри, они — на тебя. В деле поучаствуешь. О’кей?
— За тем и пришел.
— А в морг как ты попал? Автомеханик и вдруг…
— Безработным какое-то время был. С «Автоваза» выгнали… ну, у одного заказчика резину на «Ниве» поменяли, он хипиш поднял. Да и выпивал сильно.
— Ну, ничего. Дело это поправимое. Зато покойников теперь не боишься. — Феликс усмехнулся одними уголками губ. Печатка на его пальце вспыхнула.
— Не боюсь. Бояться надо живых.
— Правильно. От живых всегда жди пакостей… Ладно, давай за знакомство. — Феликс распахнул сейф, взял оттуда початую бутылку коньяка, несколько румяных крупных яблок, разлил по рюмкам и приподнял свою над столом, предлагая выпить. Помолчали. Грызли с хрустом и аппетитом яблоки.
— Это все легальное. — Дерикот обвел рукой некое пространство, подразумевая, видно, весь магазин. — Выкуплено, зарегистрировано. Налоги платим, с властью дружим. Тут хорошая баба у меня сидит, — он пальцем постучал по крышке стола. — Там, в Железнодорожном, — парень толковый. В Березовой Роще… пока не нашел, но есть на примете человек. В киосках молодежь работает, ни на кого не могу пожаловаться. Все легально, открыто. А есть люди, которых я не афиширую, да они и сами к этому не стремятся. Они у меня на хозрасчете, на самоокупаемости. Все довольны. У каждого машина, а кое-кто и пару тачек имеет. Но живут тихо, незаметно. У них и имена другие. Но это так, развлекаются… меня это не касается. — Феликс снова налил. — Они и тебе уже прозвище придумали. Видели тогда, в морге, ты им понравился.