Кадет Амелия Шоке не знала и не могла знать, как не мог знать и никто из находящихся в квартире коммандера, что не успеют еще сойти снега, как один из них будет мертв. И убьет его тоже один из них.
Слово «интересно» даже близко не отвечало тому, что надвигалось.
Глава восьмая
– Сейчас не смотрите, – наклонившись, прошептал Бовуар на ухо Гамашу. – Бребёф и Ледюк нашли друг друга.
Жан Ги наблюдал за тем, как Ледюк прикоснулся дружеской рукой к локтю человека постарше. Confrères, подумал Бовуар. Собратья. Одной крови.
Коммандер Гамаш даже не собирался смотреть в ту сторону. Вместо этого он показал на освободившееся кресло. Жан Ги осторожно взглянул туда. Кресло было из черной кожи и очень походило на пасть, которая вот-вот захлопнется.
Сдавшись, Жан Ги сел и откинулся на спинку.
– Merde, – прошептал он.
Это было, без сомнения, самое удобное кресло из всех, в каких он когда-либо сидел.
Кроме кресла, в комнате имелось немало других неожиданных вещей.
Столько всего и так быстро произошло с тех пор, как Жан Ги принял должность заместителя коммандера, что у него не было даже возможности спросить Гамаша, почему тот оставил Ледюка. И почему пригласил Бребёфа.
Оба решения он считал опрометчивыми. А вместе они казались безрассудными, на грани безумия.
Сведение этих людей в одном кампусе и без того было достаточно рискованным, но пригласить их на одну вечеринку? И дать им выпивку?
Бовуар вскользь подумал, вооружены ли они. Гамаш запретил персоналу носить оружие, даже офицерам полиции, временно приписанным к академии. И Жан Ги, вопреки воле и инстинктам, оставил свой пистолет в управлении Квебекской полиции.
На глазах Бовуара эти двое вели все более оживленный приятельский разговор. Ледюк выглядел воодушевленным, а Бребёф – более сдержанным. Кивал, соглашался.
Мишель Бребёф, бывший суперинтендант, был одним из самых влиятельных офицеров Квебекской полиции, перед тем как его с позором выгнали.
Серж Ледюк был наиболее влиятельной фигурой в академии, при нем выпускались сотни кадетов, он давал им оружие, но лишал нравственной основы.
Как тут не обеспокоиться, увидев, что эти двое разговаривают голова к голове?
– Подойти к ним? – спросил Жан Ги, собираясь подняться из чертовски удобного кресла.
– Зачем?
– Чтобы остановить их, – ответил Бовуар. – Пресечь в зародыше.
– Они найдут возможность поговорить в другом месте, – сказал Гамаш. – А здесь, по крайней мере, все происходит на виду у всех.
– Это ведь не тинейджеры, приобщающиеся к выпивке, patron, – возразил Жан Ги, пытаясь говорить ровным голосом. – Это… – Он замолчал в поисках нужного слова.
– Merde? – с улыбкой спросил Гамаш. Потом улыбка померкла, и лицо посерьезнело. – Хотя ты, наверное, искал другое слово – «зло».
– Нет, – откровенно признался Бовуар.
Он не мыслил в категориях добра и зла. Он даже не мыслил в категориях «плохой» и «хороший».
Мышление Жана Ги Бовуара отличалось простотой и четкостью. Нужно ли кого-то остановить? Нужно ли пресечь чьи-то действия? Совершается ли то или иное нарушение закона, причинение вреда, с умыслом или нет?
Эти двое все свои действия совершали с умыслом. Всякий поступок тщательно взвешивали.
Но то же самое можно было сказать и про Гамаша, который умышленно, как стало теперь понятно Бовуару, сел спиной к двери. К Бребёфу и Ледюку.
Он словно приглашал их к нападению. Или отправлял им послание.
Арман Гамаш не просто имел власть в академии. Он имел абсолютную власть. И был неуязвим. Серж Ледюк и Мишель Бребёф могли пускаться во все тяжкие, но они бы никогда не пересилили Гамаша. Об этом он не беспокоился.
Может быть, именно такое послание Гамаш передавал им сейчас, однако Жан Ги Бовуар понимал, что на самом деле это не так. И Гамаш, скорее всего, тоже понимал это.
Повернуться спиной ко злу – в этом жесте было что-то символическое. Но ничего более.
Серж Ледюк приветствовал бывшего суперинтенданта полиции, не выказывая каких-либо признаков неодобрения тому, что сделал Бребёф.
А Бребёф? Он прекрасно знал, что сделал Ледюк и что еще способен сделать.
Он приветствовал Герцога, как король в изгнании приветствует верноподданного.
– Вас это, возможно, не волнует, patron, – сказал Жан Ги, – но как насчет них?
Гамаш повернулся в кресле и взглянул на кучку кадетов, стоявших за спиной у двух преподавателей в ожидании, когда им уделят капельку внимания.
Коммандер Гамаш снова повернулся к Бовуару:
– Я не говорил, что меня это не волнует. Очень даже волнует. Именно потому я здесь.
В его голосе, хотя и спокойном, слышалось неудовольствие, даже неодобрение, и Бовуар не мог не почувствовать это.
– Désolé[31], конечно, вас это тревожит. Но разве мы не должны что-нибудь предпринять?
– Мы и предпринимаем, Жан Ги.
Гамаш сосредоточился на кадетах, которые окружили его, мадам Гамаш и Жана Ги у камина. И постарался не показывать своего беспокойства.
Мишеля Бребёфа не приглашали на прием. Его даже не ждали в академии до завтрашнего дня.
И тем не менее он оказался здесь. Словно принесенный метелью. И сразу попал в руки Сержа Ледюка. Чему тут удивляться? Разве что подосадовать можно.
И еще кое-что.
У Гамаша имелись причины способствовать встрече Ледюка и Бребёфа, но он полагал, что в известной степени контролирует их. Теперь же он понял, что его контроль гораздо слабее, чем он рассчитывал.
Повернувшись к ярко горящему камину, Гамаш почувствовал, как волосы у него на загривке встали дыбом.
Большинство преподавателей и студентов ушли, и Амелия тоже направлялась к двери, когда заметила на приставном столике сложенную упаковочную бумагу, на которой лежала картинка в рамке. Амелия взяла ее в руки.
– Что вы об этом думаете? – спросил коммандер Гамаш; девушка вздрогнула и сделала движение, чтобы положить картинку на место, но было слишком поздно.
Он ее поймал.
Она пожала плечами.
– Ну же, соображайте, – велел он, протягивая руку.
Амелия отдала ему рисунок.
– Это карта, – сказала она. – Какого-то места в Квебеке. – Она показала на снеговика с клюшкой. – Но при чем тут пирамида?
Гамаш не сводил с нее глаз. Амелия Шоке обнаружила самое странное в странном рисунке.
– Понятия не имею, – ответил он.
– Мне понравилась открытка, – сказала Амелия. – Ваши друзья ждут, что вы обделаетесь?
– Всегда.
Колечко в ее губе дернулось, выдавая удивление.
– Снова? – спросила она, показывая на последнее слово в строке, написанной Рут.
– Невозможно дожить до седых волос и не сделать нескольких ошибок, – сказал коммандер. – Вы понимаете?
Он продолжал удерживать ее взгляд, и Амелия во второй раз отметила, что в его глазах светится ум.
Она сказала себе, что это всего лишь еще один крупный белый мужчина средних лет. Она такими наелась. В буквальном смысле.
– Вы догадались, что означает девиз академии? – спросил Гамаш.
– Velut arbor aevo. «Как дерево через века». Это означает, что вы должны пустить корни.
Она знала, что ошибается. Возможно, девиз имел такое значение на поверхностном уровне, но в нем было нечто большее. Как и в человеке, который стоял перед ней.
Амелия заметила в его взгляде кое-что еще. Проницательность, словно он знал ее лучше, чем она сама. Словно что-то видел в ней, что-то такое, что ему, вероятно, не нравилось.
– Что ж, это было интересно, – сказала Рейн-Мари, когда они навели порядок и смогли наконец отдохнуть у камина. – Ты не заметил некоторого напряжения?
Она невинно округлила глаза, словно была не уверена.
– Может быть, немного, – ответил ее муж, садясь рядом с ней на диван.
– Хотите чего-нибудь? – спросил Бовуар.
Он сходил в кухню и принес блюдо с сэндвичами, держа его в одной руке, а другой заправляя в рот сэндвич.
Арман и Рейн-Мари взяли по сэндвичу.
– Мне это не понравилось, – сказал Бовуар, садясь в кожаное кресло, которое объявил своим.
– Что именно? – спросила Рейн-Мари.
– Да все это, – ответил Бовуар. – Общение с кадетами.
– С низшими слоями? – уточнила Рейн-Мари. – Мне показалось, ты наслаждался собой.
– Ну разве что немного, – признался он. – А что это за готка? Как она умудрилась поступить? Похоже, ей даже не хочется быть здесь. Некоторые из кадетов мягковаты, но они, по крайней мере, полны усердия. Она же просто…
Он задумался в поисках слова, потом повернулся к тестю за помощью.
– Нет, не зло, – выпалил Бовуар, опережая Гамаша.
– Я вовсе не это хотел сказать.
– Тогда как бы вы ее описали? – спросил Бовуар.
– Она плывет по течению, – сказал Гамаш. Помолчал и добавил: – Нет, не плывет. Тонет.
– Определенно, она неблагополучная, – вступила в разговор Рейн-Мари. – Почему ты ее принял, Арман? Насколько я помню, ей отказали в приеме.
– Что? – Бовуар с трудом выпрямился в кресле. – Ей было отказано, а вы ее приняли? Почему?
– Я пересмотрел все заявления на прием, – сказал Арман. – Приняты все те, в ком я что-то увидел.
– И что ты увидел в ней? – спросила Рейн-Мари, прежде чем Бовуар задал тот же вопрос, хотя и совсем другим тоном.
– Последний шанс, – ответил Гамаш. – Спасательный круг.
Раздался стук в дверь, и Гамаш поднялся.
– Здесь не исправительная школа, – сказал ему вслед Бовуар. – Полицейская академия – не благотворительное заведение.
Гамаш повернулся, держась за ручку двери:
– Кто сказал, что спасательный круг для нее?
Он открыл дверь – за порогом стоял Мишель Бребёф.
Рейн-Мари поднялась и подошла к мужу.
– Арман, – сказал Бребёф, потом повернулся к ней: – Рейн-Мари.
– Мишель, – проговорила она вежливо.
В его дыхании чувствовался запах виски, но пьяным он не казался.
– Извините, что заявился без приглашения. – Он улыбнулся ей смущенной мальчишеской улыбкой. – Это вышло случайно. Я приехал на день раньше из-за погоды и хотел просто сообщить о своем прибытии. А попал на прием. Я вернулся, чтобы извиниться.
– Что-то я немного устала, – сказала Рейн-Мари Арману. – Пожалуй, пойду лягу. Мишель…
Она кивнула ему, и он улыбнулся.
Когда Рейн-Мари выходила из комнаты, Жан Ги заметил взгляд, которым обменялись супруги.
Рейн-Мари злилась из-за этого второго за день вторжения в ее частное пространство, в ее личное время. Жан Ги редко видел тещу такой сердитой. Арман тоже почувствовал состояние жены и мимолетно сжал ее руку, прежде чем она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
– Ты, конечно, знаешь Жана Ги Бовуара, – сказал Арман, и они обменялись рукопожатием.
– Да, инспектор. Как поживаете?
– Отлично, – ответил Бовуар. – Вижу, и вы тоже.
В свое время суперинтендант Бребёф был боссом Бовуара, но он находился так высоко на служебной лестнице, что они почти не сталкивались. А теперь встретились как равные. Словно ничего не произошло.
Они все играли в одну игру. В шарады.
Одно слово. Похожее на «лицемерие».
Но Бовуар знал, что за этим кроется нечто большее. Да, Гамаши надевали маску вежливости. Однако у их отношений с Бребёфом была долгая история. Не только обид, но и глубокой привязанности.
Победит ли привязанность? Следует ли ей побеждать? Возможно ли такое? Эти вопросы не давали Бовуару покоя.
Жан Ги наблюдал за тем, как Гамаш приглашает Бребёфа войти. Бывший суперинтендант подошел к камину, ожидая, что Гамаш предложит ему присесть.
Это мгновение тянулось невыносимо долго.
Наконец Арман сделал жест рукой, и Мишель сел.
А Бовуар ушел, унося с собой нехорошее предчувствие.
Глава девятая
– Угощайся, – сказал Арман, показывая на бутылки на приставном столике.
Не дожидаясь ответа от Бребёфа, он прошел в спальню, где Рейн-Мари развешивала свою одежду.
– Ты в порядке? – спросил он, наблюдая за ее плавными движениями.
Она повернулась к нему, и Арман увидел, что она плачет.
– Ох, – все, что он сумел произнести, прежде чем заключить ее в объятия.
Немного погодя Рейн-Мари отстранилась, и он протянул ей платок.
– Сплошное расстройство, – сказала она и взмахнула платком, словно чтобы очистить воздух. – Когда я вижу Мишеля и слышу его, то на мгновение забываю. Будто ничего и не произошло. А потом вспоминаю, что случилось.
Рейн-Мари вздохнула и посмотрела на закрытую дверь.
– Ты знаешь, что делаешь? – спросила она, промокая платком расплывшуюся тушь.
– Мишель Бребёф не опасен. – Арман взял жену за руки и заглянул ей в глаза. – Он больше не представляет собой угрозу. Он бумажный тигр.
– Ты уверен?
Он кивнул:
– Уверен, ma belle. С тобой все в порядке? Хочешь, чтобы я попросил его уйти?
– Non. Все хорошо. Нужно еще почитать немного. А ты иди и развлекай этого говнюка.
Арман удивленно взглянул на нее.
Рейн-Мари рассмеялась:
– Кажется, я перенимаю манеры Рут. Это так раскрепощает.
– Точно сказано. Когда избавлюсь от Мишеля, вызову экзорциста.
Он поцеловал ее и вышел.
В час ночи Рейн-Мари выключила свет. Арман все еще находился в гостиной с Мишелем. Она слышала, как они смеются.
– Господи боже, а я начисто забыл, – сказал Мишель.
Бутылка виски переехала с приставного столика на кофейный, и уровень содержимого в ней значительно понизился.
– Как ты мог забыть профессора Мёнье? – удивился Арман, наливая обоим еще по глотку. Откинувшись на спинку кресла, он водрузил ноги в тапочках на скамеечку. – Он словно вышел из мультипликационного фильма. Выкрикивал приказы и бросал в нас мелками. У меня до сих пор шрам остался. – Гамаш показал на свой затылок.
– Нужно было увернуться.
– А тебе не нужно было его провоцировать. Он метил в тебя, если не ошибаюсь.
Мишель Бребёф рассмеялся:
– Да-да, я помню. – Его смех перешел в фырканье, а потом смолк. – Три самых долгих года в моей жизни. Академия. Те годы кажутся мне самыми счастливыми. Мы были так молоды. Даже не верится.
– Когда мы поступали в академию, нам было по девятнадцать лет, – сказал Арман. – Я смотрел сегодня на этих ребят и спрашивал себя, неужели и мы когда-то были такими. И не мог понять, когда же мы успели постареть. Кажется, времени прошло всего ничего. Меня удивляет, что мы теперь преподаватели.
– Ты не просто преподаватель, – сказал Мишель, приветственно поднимая стакан. – Ты еще и коммандер.
Он выпил и, глядя в стакан, тихо произнес:
– Почему…
– Oui? – спросил Гамаш, когда пауза затянулась.
– Ледюк.
– Почему я оставил его?
Бребёф кивнул.
– Вы двое, кажется, сегодня обсудили это. Так что ты мне скажи.
– После вечеринки он пригласил меня к себе, – сказал Бребёф. – Он кретин.
– И даже хуже, – подтвердил Гамаш.
– Да, – сказал Бребёф, внимательно глядя на собеседника. – Что ты собираешься с ним делать?
– Ах, Мишель, – вздохнул Арман, положив ногу на ногу и подняв стакан на уровень глаз, чтобы видеть Бребёфа через янтарную жидкость. – Лучше беспокойся за свою сторону улицы. Тут надолго хватит разгребать завалы. А я буду беспокоиться за свою.
Бребёф кивнул, откусил от подсохшего сэндвича и задумался. Наконец он спросил:
– Ты говорил кадетам про стих тридцать шестой главы десятой Евангелия от Матфея?
– Нет. Оставил для тебя.
Мишель попытался подняться, но не сумел. А Арман сумел. Он поднялся и встал над Бребёфом, крупный, надежный, почти угрожающий. Казалось, он и не пил сегодня.
Арман протянул руку и с силой, какой не ждал от него Бребёф в столь поздний час, поднял его на ноги:
– Тебе пора уходить. Ты должен делать свою работу.
– Но какую работу? Почему я здесь? – спросил Мишель, заглядывая мутными глазами в знакомые глаза Армана. – Мне нужно знать.