Нежинов усадил его на стул, позволил по телефону в полицию и что-то сказал Грульену. Тот, повеселевший и радостный, стоял против пойманного наготове, чтобы не дать ему бежать.
Через несколько минут, когда пришла полиция, Нежинов резким движением снял с пойманного саван, и на него взглянуло довольно красивое молодое лицо. В эту-то минуту Грульен покачнулся и со стоном упал на руки одному из полицейских.
Пойманный с дикой ненавистью посмотрел на упавшего и рванулся в сторону.
Нежинов вдруг стал быстро одеваться, точно торопясь куда-то.
— Берегите этого, — сказал он полицейским, уходя, — а когда очнется этот, не упускайте его с глаз. Скорей обоих в полицию. Попались наконец-то…
IVНа другой день, в девять часов утра, Нежинов допрашивал дворника того дома, где жил Грульен.
— Когда переехал к вам?
— По книге — шестого ноября.
— Кто к нему ходил?
— Швейцар говорит, что ни одна душа.
— Кто жил рядом?..
— Ученый какой-то. Тоже один. Был у него — склянки да банки на столе.
— Скажите, давно был в этих квартирах ремонт?
— Недавно. Между этими квартирами даже одна дверь не заделана… Раньше хозяин с сыном жили. Хозяин в одной, а сын рядом… Для ребят и пробили. Не успели заделать, как господин Грульен заторопили, сдали так, просто обоями заклеили…
— Так что пройти из одной квартиры в другую можно?
— Да, конечно, можно… Только бумагу отодрать. А около дыры-то у господина Грульена второй шкаф стоит, так что дыру и задвинуть можно.
Нежинов отпустил дворника:
— Спасибо. Еще вызову вас.
Через несколько минут Нежинов уже разговаривал с Грульеном.
— У вас были деньги?
— Нет, — и Грульен побледнел. — Откуда? У меня маленький заработок…
— Напишите мне несколько слов вот здесь на бумажке. Ну хотя бы вот это…
И Нежинов протянул Грульен кусок измятой бумажки, на котором было написано, что убийство Рощинской совершено не анархистами. Эту бумажку Нежинов только что достал из редакции.
Грульен посмотрел на бумажку и вдруг бешеным движением вырвал ее из рук Нежинова.
— Мне больше ничего и не надо, — спокойно ответил тот, — прошу вас посидеть спокойнее… Введите другого.
Через полчаса какая-то женщина была введена к Нежинову и, окинув взглядом обоих арестованных, с ужасом прошептала:
— Да… Это они… Те самые…
V— Ваше превосходительство, — докладывал Нежинов, лично вызванный к градоначальнику, — шестого ноября, то есть через шесть дней после убийства артистки Рощинской, — в доме 103 по Таврической улице снимает квартиру неизвестный человек, предъявивший паспорт французского гражданина Грульеиа. Он ведет замкнутый образ жизни.
Живет без прислуги. Никто к нему не ходит.
Редко и он выходит из дома, на него давно уже стали обращать внимание соседи и дворники, но обратиться к содействию полиции поводов ни у кого не было. Эта тайна, окружавшая неизвестного жильца, может быть, долго еще была бы не раскрыта, если бы через два с половиной месяца он не заявил полиции, что его беспокоит какое-то привидение. Что было дальше, я уже докладывал вашему превосходительству… Когда пойманный человек в саване был показан горничной несчастной артистки, она узнала и его, и арестованного под именем Грульена. Ваше превосходительство, убийцы артистки Рощинской найдены…
— Кто вы? — тихо спросила она.
— Я только сегодня приехал сюда… Вам, наверное, говорил доктор…
И вдруг эти простые слова, которые, как мне показалось, должны были бы объяснить ей причину моего появления в доме, ударили ее, как раскаленным железом. Она выпрямилась, в глазах у нее появилось выражение загнанного зверька — зарница отчаяния, последней решимости и бесконечно-сверлящего страха.
— Убийца! — истерически хрипло вскрикнула она. — Убийца… Это доктор привел вас… Убийца…
Я вспомнил слова Медынина о ненормальности его жены. Сознание, что я сейчас ночью, вдвоем, на террасе этого молчаливого дома, с сумасшедшей, — холодком кольнуло сердце, и я сам испуганно посмотрел на нее.
Мы стояли друг против друга, оба полные одинаковым, волнующим каждого из нас, чувством.
— Ну, что же — бейте, бейте, — надорвано вскрикнула она, — бейте… Я больше не могу так жить… Я с ума здесь схожу у этого зверя… Лучше сразу смерть, чем эта проклятая пытка…
— Вы ошибаетесь… Подумайте, что вы говорите, — пробормотал я, — я пришел потому, что вы плакали…
— Это неправда, вы лжете!
— Клянусь вам… Честное слово! — вырвалось у меня. — Вы ошибаетесь…
— Тогда зачем вы здесь… В этой усадьбе, у Медынина… У этого убийцы, проклятой змеи…
— Он выписал меня из города на службу…
— Службу? — и мне показалось, что я в голосе ее услышал жуткий смех. — И сколько он зам заплатит за это дело?..
— За какое дело? За какое?..
— Ну, вот за это… Чтобы убить меня… Не притворяйтесь… Да не притворяйтесь вы, негодяй…
В эту минуту я не сомневался, что передо мной стоит сумасшедшая. И когда я снова взглянул на ее лицо, чтобы проверить себя, я увидел, как по щекам ее забегали слезы, а в глазах скользнули тени невыразимого отчаяния.
— Послушайте, — рыдая, сказала она, — послушайте меня…
И вдруг, откинув голову, она упала передо мной на колени и, протянув ко мне руки, зашептала.
— Послушайте… Вы такой молодой… У вас, наверное, есть мать, невеста… Зачем вы губите себя, свою совесть, свое будущее… Откажитесь от того, что он вам предлагал… Вам нужны деньги — я вам дам их — у меня есть много… Возьмите и уезжайте… А если я смогу вырваться отсюда, я найду вас там, на свободе, — и она махнула куда-то рукой, — я буду около вас ходить, как собака…
— Я ничего не понимаю, — сказал я, чувствуя, что у меня кружится голова от всего того, что я сейчас здесь увидел и услышал, на этой залитой яркой луной террасе, — я ничего не понимаю… Кто же вы здесь?
— Кто я?.. Разве он еще не говорил вам, — и в ее вопросе я снова уловил тень подозрения, — вы притворяетесь…
— Доктор говорил, что здесь… его жена… это вы?..
— Жена этой гадины? — вскрикнула она. — Нет, нет, нет… У меня нет мужа, он убил его…
— Как? — холодея, спросил я — Доктор? Что вы говорите?.. Медынин убил вашего мужа?..
— Убил, убил, — глухо отозвалась она, — не сам… Но, — и она почти вплотную подошла ко мне, — он заставил его убить себя, как он, может быть, заставит и вас убить меня… Господи, спаси, спаси меня…
Я совершенно не владел собой. Эти слова, произносимые то истерическим шепотом, то вылетающие, как рыданья, спутывали сознание, как черная холодная паутина…
— Расскажите мне… Я боюсь… Я сам боюсь…
Она поднялась с пола и пытливо посмотрела мне в лицо.
— Может быть, вы, действительно, тоже только жертва этого зверя, — тихо произнесла она, — слушайте…
— Мама… Мамочка, — донесся вдруг до нас чей-то голос из соседней комнаты, — я боюсь… кто-то ходит…
— Иду, детка… Иду, — дрогнувшим голосом ответила женщина и, обернувшись на пороге, бросила мне: — Идите скорей к себе… завтра ночью я вызову вас… Прощайте… Он ходит по дому…
Она быстро исчезла, и я, повинуясь безотчетному страху, так же крадучись, пробежал по витой лестнице в свою комнату, торопливо запер дверь своим ключом и положил его к себе.
Лицо у меня горело. Кровь приливала к вискам и сердце билось, как будто мне не хватало воздуха.
Кто эта женщина? Сумасшедшая, как говорил Медынин, и я по-мальчишески испугался этой необычной встречи с больной в лунную ночь, в незнакомом доме, окруженном лесом… Или…
Нет, я не допускал мысли, чтобы на расстоянии нескольких сот верст от большого города, в котором бьется трезвая, реальная жизнь, в усадьбе доктора Медынина гнездилось какое-то свое, ужасное, непередаваемое преступление… Ну, конечно, эта женщина страдает манией преследования, она безнадежно больна… Завтра же я сам расспрошу об этом у Медынина…
Я начинал уже засыпать, немного успокоенный трезвым рассудком, когда сквозь сон до меня явственно долетели чьи-то осторожные, медленные шаги по моей винтовой лестнице. Кто-то осторожно подымался ко мне, подошел к двери, прислушался, и я уловил звук ключа, вставляемого в скважину…
Кто-то пробовал, заперта ли моя дверь…
— Кто тут? — громко спросил я. Никто не ответил. Та же тишина. Жуткая, давящая.