— Наверное, такой уж сегодня день.
Затем Юджин стал рассказывать о своих моделях колебаний ядра, о том, как он надеялся с их помощью проследить за колебаниями ядра в прошлом.
— Я собираюсь построить модели событий, послуживших толчком к этой нестабильности, которая…
— Давайте пока забудем о прошлом, — вмешалась Шиобэн. — Устремим взгляд в будущее. Покажите нам, что нас ожидает.
Похоже, Юджина не на шутку изумило то, что будущее кого-то интересует сильнее, чем глубочайшая тайна физического происхождения данной аномалии. Но все же он послушно передвинул свою графическую модель вперед во времени на большой скорости.
Шиобэн видела, как сложно выглядит распространение волн в толще ядра и вокруг него, как множественные гармоники накладываются на основные колебания, видела и нелинейные волны — так назвали бы их специалисты. Энергия преображалась из одной формы в другую. И все же Шиобэн сразу заметила участки интерференции, рассеивания — и, что пугало гораздо сильнее, участки резонанса. В этих местах по окружности ядра энергия собиралась в мощнейшие пики. Юджин «заморозил» изображение.
— Вот это — самый последний пик. Катастрофа девятого июня.
Одна сторона ядра ярко пылала неестественным цветом.
— Данные наблюдений подтверждают мое предварительное моделирование и доказывают справедливость экстраполяции в будущее…
«Под „данными наблюдений“, — с горечью подумала Шиобэн, — он имеет в виду жуткую бурю, которая унесла тысячи человеческих жизней».
Она спросила:
— И что нас ожидает?
Юджин снова запустил модель на высокой скорости. Волны колебаний мелькали, вздымались и опускались. Шиобэн не успевала следить за динамикой.
А потом изображение вдруг озарилось ярчайшей вспышкой вокруг ядра — почти ослепительной. Многие от неожиданности зажмурились.
Юджин прекратил демонстрацию изображений и лаконично ответил на вопрос Шиобэн:
— Вот что.
Роуз Дели угрожающим тоном вопросила:
— Что вы хотите этим сказать?
— В этой точке модель перестает существовать. Колебания становятся такими мощными, что…
— Давайте не будем нервничать, — попросила всех Шиобэн. — Юджин, мы видим перед собой еще одну катастрофу. Верно? Новое девятое июня.
— Да.
— Но катастрофа гораздо более серьезна.
Юджин зыркнул на нее. Его явно снова потрясло ее невежество.
— Это вполне очевидно, — буркнул он.
Шиобэн обвела взглядом лица собравшихся. Ученые смотрели на Мэнглса, широко раскрыв глаза. Он явно раньше не сообщал об этих результатах никому, даже Михаилу.
Бад спросил:
— Насколько выброс будет мощнее? Как он проявится? Как ударит по нам, Юджин?
Юджин начал отвечать, но быстро скатился к теоретическим деталям.
Михаил прикоснулся к руке Бада.
— Вряд ли он может ответить. Пока это невозможно. Я с ним поработаю над этим. — И задумчиво добавил: — Но знаете, это не беспрецедентно. Вероятно, мы видим перед собой новую звезду S из созвездия Печи.
— Вот как?
На протяжении десятков лет астрономы изучают состарившиеся звезды класса Солнца, и у многих из них замечены циклы активности, подобные солнечным. Но некоторые звезды гораздо более переменчивы, нежели другие. Невыразительная звезда в созвездии Печи в один прекрасный день неожиданно взорвалась и в течение часа сияла в двадцать раз сильнее обычного.
— Если бы Солнце взорвалось как звезда S в созвездии Печи, — продолжал Михаил, — выброс энергии был бы в десять тысяч раз больше, чем при самых страшных солнечных бурях.
— И чем бы это было для нас чревато? Михаил пожал плечами.
— Вышла бы из строя вся флотилия спутников. Разрушился бы озоновый слой Земли. Растаяла бы поверхность обледеневших спутников планет…
«Печь. Очень подходящее название», — подумала Шиобэн.
А Юджин рассмеялся.
— О, энергетическая нелинейность ядра нашего Солнца будет намного мощнее. На несколько порядков мощнее. Неужели вы этого не видите?
Этим вопросом он заработал множество недовольных взглядов, а некоторые посмотрели на него просто-таки с ненавистью.
Шиобэн изумленно наблюдала за ним. Казалось, все это представляет для Мэнглса всего-навсего упражнение в математике. Этот юнец просто увидел закономерности в данных, а что означали эти закономерности по обычным, человеческим меркам, он словно бы не замечал. Такое отношение к делу просто-таки пугало Шиобэн.
Но она должна была сосредоточиться на том, о чем говорил Юджин, а не на тоне его высказываний. «На несколько порядков мощнее». Для физика — а точнее, для космолога — термин «порядок» означал «умножить на десять». Следовательно, грядущая катастрофа могла быть в десять, в сто, в тысячу раз страшнее той, что разразилась девятого июня, даже страшнее взрыва звезды S в созвездии Печи, о котором говорил Михаил. Воображение нарисовало Шиобэн жуткую картину, и она содрогнулась.
Оставалось задать еще один, вполне очевидный вопрос.
— Юджин, вам известна дата этого события?
— О да. На этот вопрос моя модель ответить в состоянии.
— Так когда?
Он прикоснулся к своему софт-скрину и выдал астрономическую дату по юлианскому календарю. Михаил интерпретировал ее для всех:
— Двадцатое апреля две тысячи сорок второго года. Бад взглянул на Шиобэн.
— Осталось меньше пяти лет.
Шиобэн вдруг почувствовала ужасную усталость.
— Что ж, похоже, я выяснила то, ради чего сюда прилетела. И, вероятно, теперь все вы понимаете, почему так важно соблюдать секретность.
Роуз Дели фыркнула.
— «Секретность», мать вашу. В ближайшие пять лет мы можем нацепить на голову мешки и бегать голыми — все равно ничего не изменится. Вы же слышали, что он сказал. Нам, — четко выговорила она, — хана.
Бад решительно возразил:
— А я так говорить не стану. — Он поднялся. — Пора обедать. Наверное, вы пожелаете позвонить своему премьер-министру, Шиобэн. Обеим. А потом мы продолжим работу.
14
Пропавшая без вести
Время для Бисезы пробежало слишком быстро.
Снова открылась школа, где училась Майра. Директриса понимала, что некоторым семьям — лишившимся жилья или имущества, вынужденным переехать, пережившим стресс или просто напуганным — нужно еще какое-то время для того, чтобы прийти в себя. Но шли недели — и по почте начали приходить настойчивые письма. Катастрофа катастрофой, но обучение детей должно было продолжаться. Так гласил закон, и родители обязаны были выполнять свои обязательства перед детьми.
Бисеза все острее ощущала давление. Она должна была отпустить Майру до того, как к ним домой явятся представители социальных органов. Кокон, которым она оплела себя и свою дочку, начал трескаться.
Но на свет дня ее неожиданно вывела британская армия. Бисеза получила по электронной почте вежливое сообщение с просьбой явиться к командиру.
Насколько было известно командованию, Бисеза просто-напросто исчезла с места прохождения службы восьмого июня, до начала солнечной бури. Идентификационный чип пятилетней давности сделал ее обнаружение невозможным, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. Сразу после бури у армии — и у ее подразделений в Афганистане — нашлись дела поважнее. Но теперь бюрократическому терпению штаба пришел конец.
Банковский счет Бисезы пока еще не был заморожен, а вот выплату жалованья ей приостановили. Линда все еще могла пользоваться средствами со счета для покупок и оплаты услуг, но деньги, которых никогда не было особенно много, таяли с каждым днем.
Затем, так и не сумев разыскать Бисезу, командование армии сменило формулировку ее исчезновения с «вероятно, находится в самовольной отлучке» на «пропала без вести». Такие письма доставлялись лично ближайшим родственникам и, следовательно, должны были попасть в руки родителей, живших в Чешире, и бабушки и дедушки Майры по отцовской линии — родителей покойного отца девочки.
Бисезе повезло: первыми на письмо отреагировали бабушка с дедушкой Майры. Они встревожились и сразу же позвонили ей на номер лондонской квартиры. Их звонок дал Бисезе возможность позвонить родителям до того, как они вскрыли письмо, адресованное им. Бисеза не была близка с родителями; она рассталась с ними после того, как отец продал ферму, где она выросла. Она даже не звонила им после девятого июня, хотя и страдала от чувства вины. Но как бы то ни было, они не заслуживали того ужаса, какой могли бы испытать, распечатав письмо, где от имени министра обороны суровым и скорбным языком говорилось с выражением глубоких соболезнований, что были предприняты все попытки отыскать их дочь и что им будут возвращены ее личные вещи и так далее и тому подобное.
Она избавила родителей от этого кошмара. Но за счет звонка выдала свое местонахождение, и теперь, если бы власти всерьез задались такой целью, найти ее было бы очень легко и просто.
Поэтому она взяла себя в руки и попросила Аристотеля связать ее с командиром базы ООН в Афганистане.
В ожидании ответа Бисеза продолжала тревожно размышлять над собственными воспоминаниями.
Конечно, для всего случившегося существовало одно очевидное объяснение. Отдельные подтверждения ее приключений на планете Мир все-таки у нее имелись: тот факт, что она явно постарела, и то, что перестал работать ее идентификационный чип. Но по большому счету, полагаться она могла только на свои воспоминания. И для того чтобы объяснить случившееся, не стоило заново конструировать Землю. Вероятно, с ней произошел какой-то эпизод, вследствие которого пострадало сознание, она отправилась в самовольную отлучку и возвратилась в Лондон. Могла же она, в конце концов, сойти с ума. Нет, она так не думала, но это было самое простое объяснение, и, сидя добровольной затворницей в своей квартире, она не могла легко отмахнуться от такой возможности.
Поэтому Бисеза стала искать подтверждения.
До Разрыва она, естественно, была знакома с Абдыкадыром Омаром и Кейси Отиком — своими спутниками на планете Мир. И вот теперь при помощи Аристотеля и за счет своего пароля, который пока еще продолжал действовать, вошла в армейские базы данных, чтобы проверить всю информацию о сослуживцах.
Она обнаружила, что Абди и Кейси по-прежнему находятся в Афганистане. После девятого июня их отозвали с базы миротворцев и привлекли к осуществлению спасательных работ в ближайшем городе Пешаваре, на территории Пакистана. Там они и находились до сих пор и преспокойно несли свою службу. Судя по всему, с ними и близко не случилось ничего подобного тому, что пережила Бисеза.
Она попыталась осмыслить это. Абди и Кейси, несомненно, переместились вместе с ней на Мир, но, видимо, эти «копии» были экстраполированы из среза времени, из мгновения Разрыва, как они называли это событие на Мире, а их «оригиналы», ни о чем не подозревая, продолжали жить на Земле.
Бисеза не стала разговаривать ни с одним из них лично. За время совместных похождений на Мире они сильно сблизились. Было бы очень тяжело теперь столкнуться с их холодностью и отдаленностью.
Бисеза принялась за изучение жизни тех персонажей, которые переместились на Мир из тысяча восемьсот восемьдесят пятого года.
Безусловно, жизнеописание Киплинга было отражено во множестве биографий. Будучи молодым журналистом, он действительно побывал в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году в окрестностях Джамруда, а позднее добился мировой известности — по всей вероятности, нисколько не затронутый тем, что пережил Разрыв. Бисезе не удалось выяснить судьбу никого из тех британских офицеров, с кем ей довелось познакомиться в Джамруде, но это было неудивительно: время и последующие войны собрали богатую дань с соответствующих записей. О более заметных исторических личностях, с которыми ее свела судьба, она теперь могла узнать мало нового. Они жили в таком далеком прошлом, что сказать о них Бисеза могла только одно: ничто в их жизнеописаниях не противоречило тому, что она увидела собственными глазами.
Но было и еще одно имя, не такое знаменитое, и судьба этого человека очень волновала Бисезу. Здесь ей пришлось изрядно потрудиться: несмотря на то, что теперь существовало бесчисленное множество генеалогических баз данных, после девятого июня электронная память мировых сетей здорово пострадала.
Бисеза обнаружила, что Джошуа Уайт существовал на самом деле. Он родился в Бостоне в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, его отец был журналистом, освещавшим события Гражданской войны в США, как ей и рассказывал Джош, а сам Джошуа стал военным журналистом, пойдя по стопам отца. Бисеза вздрогнула, увидев перед собой зернистую фотографию Джоша. На фото он был всего на несколько лет старше, чем в то время, когда они познакомились. Он гордо демонстрировал книгу, написанную на основе его репортажей о боевых действиях Британской империи на северо-западной границе, а позднее — в Южной Африке.
Страшновато было Бисезе просматривать отрывочные сообщения о дальнейшей жизни Джоша. С болью в сердце она узнала о том, что он влюбился и в тридцать пять лет женился на уроженке Бостона, девушке из семьи католиков. Она родила ему двоих сыновей. Джошу было немного за пятьдесят, когда он, журналист, рассказывающий миру еще об одной войне, погиб, рухнув на пропитанную кровью землю близ Пасшенделе.
Этот мужчина в другом мире полюбил ее — и его искреннее чувство влекло к себе Бисезу, но, к сожалению, она не смогла полюбить в ответ. И все же настоящим был именно этот Джошуа, а не тот заблудившийся мальчик, который в нее влюбился. Такой любви Бисеза даже никогда не хотела — и по сути этой любви и не было вовсе. Но историческое существование Джоша безусловно доказывало, что все было на самом деле. Не было разумного объяснения тому, откуда еще она могла узнать о мало кому известном журналисте из девятнадцатого века и сочинить о нем целую историю.
Оставалось проверить последнюю запись. С тяжелым сердцем Бисеза вернулась к армейской базе данных и продолжила поиск.
Она обнаружила, что в отличие от Кейси и Абди в Афганистане не было никакого ее «оригинала» — никакой Бисезы Датт, которая бы служила там в армии и жила бы как ни в чем не бывало. Собственно, она и не ожидала найти себя там — в противном случае командование ее бы не разыскивало. Но и этот факт выглядел страшновато.
Бисеза попыталась сопоставить все сведения. Если с этой версии Земли исчезла только она одна, значит, по какой-то причине только к ней по-особому отнеслись Первенцы, которые, собственно, во всем этом и были повинны. Это само по себе пугало.
Но насколько же более странно все выглядело бы, если бы она все же обнаружила своего двойника, живущего в Афганистане.
15
Бутылочное горлышко
Мириам Грек пыталась сосредоточиться на том, что ей рассказывала Шиобэн Макгоррэн.
Это было нелегко. Комната для переговоров располагалась на сороковом этаже башни Ливингстона, которую все лондонцы именовали не иначе как «евроиглой». Так ее называла и Мириам, когда ее не снимали телевизионщики. В окна были вставлены большие листы толстого стекла, а голубизна октябрьского неба напоминала Мириам о том, как отец, француз, возил ее в детстве в Прованс. Как бы папа назвал такой цвет неба? Лазурный? Бирюзовый?
В такой день, под таким небом, над Лондоном, раскинувшимся перед ней подобно сверкающему ковру, Мириам трудно было помнить, что она уже не маленькая девочка, а премьер-министр Евразии и что на ней лежит тяжелейший груз ответственности. А слушать новости, с которыми к ней пришла Шиобэн, было совсем невесело.
Шиобэн спокойно сидела, ожидая, когда сказанное ею будет воспринято как надо.
Кроме них двоих на этой волнующей встрече присутствовал только Николаус Коромбель, пресс-секретарь Мириам. Коромбель, поляк по происхождению, за годы сидячей работы обзавелся заметным брюшком, но при этом имел привычку носить сорочки на пару размеров меньше, чем надо было бы. В просветах между туго натянутыми пуговицами Мириам были видны завитки волос, которыми поросла грудь Коромбеля. Этот человек принадлежал к ближайшему кругу ее советников, она очень полагалась на него, и его отношение к тому, что рассказала Шиобэн, было очень важно для Мириам, для того, как она по этому поводу, в конце концов, выскажется.
Но вот Николаус откинулся на спинку офисного кресла, забросил руки за голову и словно бы выдул из пухлых щек:
— Итак, мы видим перед собой мать всех наших солнечных бурь.
— Можно сказать и так, — сухо отозвалась Шиобэн.
— Но девятое июня мы пережили, а ведь говорили, что это была самая страшная буря за всю историю человечества. Чего нам ожидать на этот раз? Потери спутников, разрушения озонового слоя…