По четырем трапам топотали рабы, сгибаясь под тяжестью амфор с зерном. Такая громада спокойно примет в трюмы тыщи две тонн! Да ну, больше!
– Ни хрена себе! – впечатлился Гефестай. – Вот это я понимаю – корыто!
– Нам не сюда, – оборвал его речь Волтацилий Пилут. – В военную гавань, быстро!
Четверо гладиаторов подхватили багаж сиятельного Гая Нигрина и понеслись в военную гавань. Там стояла декирема… Как описать ее? С виду она была похожа на обычную трирему, только вдвое больше ее. Мощный корпус вытягивался на семьдесят метров вдоль и на двадцать метров поперек. Борт возвышался над водою метра на три, по всей длине его прострачивали лючки-скалмы для двух рядов гигантских весел – каждое метров в семнадцать. Гребли им впятером, а всего гребцов требовалось семьсот человек! А три высоченные мачты?! А двенадцать баллист и катапульт?! А четыре башенки-турриты для стрелков?
– Крейсер! – оценил Искандер.
– Линкор! – поправил Эдик.
– Это декирема, – вмешался в разговор Волтацилий Пилут. – Заносите вещи! Сиятельный разместился в диаэте, это на корме, третья дверь справа! И живее давайте!
Лобанов поднялся на обширную палубу и прошел на корму. Там, возле надстройки-диаэты стояли четверо. Одного из них Сергей узнал сразу, это был Нигрин, остальных он видел впервые. А скажи ему тогда, как туго переплетутся нити судеб его и этой четверки, так не поверил бы ни за что…
Глава 5
1Остия, РимМоре спокойно голубело, словно умасленное. Ветерок еле задувал, и декирема шла на веслах – огромные дерева переносились по воздуху, взблескивая мокрыми лопастями, погружались в прозрачный аквамарин пологих волн и мощно загребали бурлящую, пенную воду. Изумительная равнобежность, почти музыкальная синхронность гребли завораживала.
Лобанов стоял у фальшборта и бездумно следил то за ритмическим возвратно-поступательным движением весел, то за восходяще-нисходящим кружением чаек в линялой лазури. А впереди, прямо по курсу, зеленела и синела земля. Декирема поднималась и опускалась на мелкой волнишке, и чудилось, будто сам берег колышется, попадая в размеренный такт вечной любовной игры воды и суши.
– Любуешься?
Лобанов оглянулся. Позади стоял босой Эдик в набедренной повязке и щурился на солнце.
– Загораешь? – в тон ему спросил Сергей.
– Ага!
– Надо тебе обрывком леопардовой шкуры разжиться, – присоветовал Лобанов.
– Зачем? – озадачился Эдик.
– А помнишь, в чем ты шлялся по санаторию?
– А-а…
Эдик погрустнел маленько. Подошел к борту, послушал скрипучие и плещущие рулады, издаваемые кораблем, и цвиркнул слюной в море, словно отрекаясь от прошлого.
– Прибываем, говорят, – подошел Гефестай. – И чего там, на берегу? Брундизий?
– Двойку тебе по географии! – с удовольствием вывел Эдик. – В Остию следуем!
Сын Ярная лениво отмахнулся:
– Да мне по фигу, лишь бы опять на твердую землю! Надоело мне это ваше качание хуже горькой редьки!
– Ваше! – возмутился Эдик. – А кто стонал: «Под парусами хочу, под парусами!»
– Мы не под парусами, – пробурчал Гефестай, – мы – на веслах!
– Скоро уже… – прищурился Лобанов. – Вон, забелело что-то… Остия!
– Подгребаем, значить! – удовлетворенно подытожил Гефестай.
Остия была городом-стотысячником, по размеру она уступала лишь Риму да Капуе. Еще бы! Главный порт, «уста Рима»!
Сощурившись, Лобанов огляделся. По правую руку он увидел башню остийского маяка-фаруса; ближе к городу, на холме, высился громадный храм Нептуна, отливавший белоснежным мрамором. Крышу храма попирали четыре бронзовых слона, запряженные в квадригу морского бога. Город-порт защищала мощная внешняя стена с крепкими воротами, фланкированными сигнальными башнями. Слева на рейде стояли военные триремы – в Остии была летняя база части Мизенской эскадры. С палуб трирем донеслись приветственные вопли фанфар, трубач с декиремы выдул пронзительный ответ.
– Суши весла! – раздался окрик, и гигантские лопасти зависли в воздухе, роняя струйки брызг.
Декирема прошла по каналу с перекинутыми через него мостами и вплыла в колоссальную шестиугольную акваторию гавани Траяна. Просторная набережная была переполнена множеством лавок, ларьков, навесов, к воде спускались широкие ступени с колоннами для швартовки кораблей, а в стену, ограждавшую набережную с суши, были вделаны большие железные рымы. На заднем плане тянулась аркада акведука и возвышались огромные, в несколько этажей, зерновые склады. Закрома Родины.
К Лобанову приблизился мрачный Искандер, волоча за собой длинную цепь.
– Давайте, – пробурчал он, – заковывайтесь!
– Ты записался в кружок «Юных друзей рабовладельцев»? – невинно удивился Эдик.
Тиндарид сверкнул на него глазами.
– Тебе будет лучше, – сказал он агрессивно, – если на нас кузнец железяки наденет?!
– Не ссорьтесь из-за ерунды, – посоветовал Лобанов, защелкивая на запястьях наручники.
– Да я не ссорюсь… – увял Искандер.
– Короче, – поправил дело Гефестай, – храните гордое терпение, товарищи гладиаторы! Никуда не денется ваш скорбный труд и дум высокое стремление! Плавали – знаем!
Декирема подвалила к пристани, и на причал полетели концы крепких канатов, с кормы – ретинакул, с носа – анкорале. Портовые рабочие живо окрутили швартовы вокруг мощных гранитных колонн. Матросы-классиарии забегали по палубе, их подбадривал карабит, щедро раздавая пинки неповоротливым.
Из каюты поднялся Гай Авидий Нигрин с дочерью. Авидия заметила Лобанова и улыбнулась ему. Лобанов неловко поклонился. Улыбка девушки, углядевшей цепи, несколько поблекла.
– На берег! – дернул за цепь Волтацилий Пилут.
Лобанов сжал зубы и зашагал куда сказано.
– Как идут! – послышался издевательский голос Мир-Арзала. – Как пишут!
Шавкат с Давроном загоготали, довольные своей долей – и волей.
– Дождешься ты у меня… – процедил Эдик.
– Не связывайся, – одернул его Лобанов.
В порту было людно. Слышались крики, разноязыкие голоса, смех и ругань; щелкали бичи погонщиков, ревели ослы, глухо стучали по деревянным настилам пятки рабов-грузчиков. Тут же увивались толпы кладовщиков, смотрителей доков, канатчиков, счетоводов, лодочников, мелких уличных торговцев, нищих и проституток. Подвалили деловитые таможенники-портиторы; чиновники из канцелярии квестора мелко кланялись Гаю Нигрину, заверяя, что грузы консуляра вне подозрений.
– Идем, идем! – потянул за цепь Пилут.
– Иду, иду! – ответствовал Лобанов, теряя из виду Авидию Нигрину. Свидятся ли они еще хоть раз?..
– И мы с ним! – не утерпел Эдик.
Полдесятка стражников потопали сзади, вежливо поддавая гладиаторам древками копий.
Четверку вывели на улицу Кардо Максимус, прямую и не шибко широкую, застроенную инсулами – добротными многоэтажками – с балконами, с обширными парадными, с колоннами и портиками. Нарядные толпы обтекали гладиаторов, как некую помеху на пути, как деревья или столбы, и взгляда не бросая на отверженных, влекомых на продажу. Лобанов усмехнулся – на лицах прохожих он узнавал то же выражение, по которому угадывал на московских улицах пришельцев из Люберец или Клина: мы, дескать, «центровые»! Хоть и не столица, но и не какая-нибудь там вшивая провинция…
За портиком, примыкавшим к зданию театра, Пилут свернул в деловой квартал. Там, внутри двойной колоннады были устроены «офисы» публиканов и прочих воротил, лавки менял и – конторы «оседлых» ланист.[74]
Волтацилий Пилут повертел головой и направил стопы к дверям, над которыми было выложено мозаикой изображение двух гладиаторов, дерущихся на мечах.
– Сюда!
Пилут затащил всю четверку в полутемное помещение и поднял свободную руку, здороваясь с коренастым мужиком, гладко выбритым, стриженным «под горшок», но облаченным в нестираную тогу, от которой несло потом и рыбным соусом.
– Приветствую, Веррий Флакк!
– И я тебя, уважаемый Волтацилий! – поклонился ланиста, выходя из-за стола.
– Сиятельный Гай Авидий Нигрин предлагает тебе хороший товар, – с выражением проговорил Пилут, – и просит за каждого десять тысяч денариев!
Ланиста внимательно оглядел товар, посапывая и близоруко щурясь.
– С виду хороши… – протянул он, сбивая цену. – Не больны ли? Бледные какие-то… Квелые…
– Прирожденные бойцы! – нахваливал Пилут. – Самому Марсу составят достойную компанию! Кого хошь уделают!
– Если они такие непобедимые, – усмехнулся ланиста, – чего ж они здесь оказались? Ладно, даю по тысяче денариев за каждого.
– Четыре! – быстро сказал Пилут.
– Полторы! – надбавил Веррий Флакк.
– Три!
– Две, и ни ассом больше!
– Орк с тобой, две!
Ланиста кивнул, отпер, оглядываясь, сундучок и отсчитал восемь увесистых мешочков с серебром.
– Забирай! – выложил он денежки на стол.
– Продано! – сказал с удовлетворением Волтицилий, сгребая плату, и протянул конец цепи Веррию Флакку.
– За мной! – сказал ланиста, заводя купленных гладиаторов в тесную каморку с топчанами. Переднюю стену каморе заменяла крепкая решетка. – Располагайтесь! Кормежка – в восемь часов![75]
Лобанов присел на топчан и откинулся к стене. Умом он понимал, что свершился акт купли-продажи. Продали его, Сергея Лобанова, живым весом, за две тысячи денариев. И все равно, в сознании это не умещалось. Как это так – взять и продать человека?! Как мебель, как породистую собаку…
– Как дойную корову! – фыркнул Эдик, перебивая Серегины мысли.
– О, темпора, – вздохнул Искандер, – о, морес…[76]
– Темпора как темпора, – проворчал Гефестай. – Думаешь, в нашем времени рабами не торгуют? Да только так, сплошь и рядом!
– Ладно, – махнул рукой Лобанов, – переживем и это…
Часа в два пополудни рабам-гладиаторам принесли поесть – сунули за решетку четыре миски с полбяной кашей, по хвосту жареной камбалы каждому голодающему плюс кувшинчик разбавленного виноградного сока на всех.
Ланиста обедал у себя за столом – наворачивал луканскую копченую колбасу и бледные бобы с красноватым салом. Дух витал… Божественный!
– Вот выйдете на арену, – проговорил ланиста, цыкая зубом, – покажете класс, тогда вам еще и не такая жратва достанется!
– Мы будем очень стараться, – мягко проговорил Лобанов.
Ланиста, ковыряя в зубах, посмотрел на Сергея подозрительно и кивнул:
– Правильно…
Скрипнула дверь, и в контору ланисты прошмыгнул маленького росточка человечек. Два верхних резца, острый нос и редкая седая щетина на голове делали его похожим на крысу.
– Веррий! – пропищал мужчинка, слащаво улыбаясь. – Сальве, Веррий!
– О, приветствую тебя, Севий! – залучился деланой улыбкой ланиста. – Какими ветрами?
– Попутными, Веррий, – хихикнул Севий, – попутными!
Они разговорились, пустились в воспоминания… Из отрывочных сведений Лобанов уяснил, что Севий Ника-нор Пот служит препозитом[77]в Большой императорской школе гладиаторов «Лудус Магнус», что находится в Риме, на виа Лабикана.
Друзья-партнеры раздавили полкувшинчика хиосского, цедя его по-варварски, не разбавляя водой, и скоро захорошели. Громкость беседы усилилась, жесты стали свободней и шире, препозит выудил деревянный стаканчик и загремел костяшками.
– Сыграем? – предложил он. – Ставлю двадцать денариев!
– Давай! – крикнул ланиста. – Ты первый!
Севий потряс стакан и выбросил на стол четыре продолговатые кости.
– Ха-ха-ха! – развеселился Веррий Флакк. – Все по очку! У тебя «собака», друг!
– Не везет! – вздохнул Сев, как Лобанову показалось, – притворно.
Ланиста подхватил стаканчик размашистым движением, сгреб в него костяшки, потряс и как-то хитро, с заворотом, вытряхнул.
– О! – восхитился Севий. – Один, три, четыре, шесть! Все разными очками! «Венера»!
– А то! – подбоченился ланиста. – Бросай!
Севию Никанору Поту подозрительно не везло. Он опять выбросил три единицы и двойку.
– Не везет так не везет! – сокрушался он, отсчитывая серебряные денарии.
– Ничего! – добродушно утешал его Веррий. – Повезет еще!
Игра шла долго. Веррий Флакк оказался азартным игроком, а Севий – опытным психологом. Он играл в поддавки до определенного момента, а после повел в счете. Горка серебра растаяла, Веррий запустил руку в заветный сундучок… Волосы ланисты растрепались, дыхание сбивалось, по бледному лицу стекал пот, пальцы подрагивали. Доведя игру до нужного ему проигрыша, препозит заботливо спросил:
– Может, хватит, а?
Веррий Флакк запротестовал.
– Да отыграюсь я, чего ты! – махнул он рукой, сшибая стаканчик со стола. – Сколько я тебе проиграл? Много уже?
– Как сказать… – на тонких губах препозита заиграла улыбочка. – Семь тысяч пятьсот денариев, друг мой Веррий!
Ланиста ошеломленно глянул на Севия.
– Да не может быть! – промычал он.
Севий принял оскорбленный вид и показал записи на куске пергамена.
– У меня все записано! – сказал он с обидой.
– Да я верю, верю… – Ланиста тяжело задумался. – У меня деньжат-то… Так, мелочь одна…
– Понимаю, понимаю… – покивал Севий и подсказал ланисте выход: – А ты продай что-нибудь!
Лицо Веррия Флакка просветлело.
– Слушай, друг мой Севий! – воскликнул он. – А забирай-ка ты моих гладиаторов! Погляди только, какие молодцы!
Веррий суетливо вылез из-за стола и потащил Севия к решетке. Препозит упирался не сильно.
– Посмотри! – с жаром сказал ланиста. – Опытные, зрелые бойцы! Молодые, здоровые! Сильны, как Геркулес! Красивы, как Адонис! Бери! Тебе как другу отдам… за пятнадцать тысяч денариев! Вычтем долг… За семь с половиной тыщ! А?! Бери, не пожалеешь!
Севий внимательно осмотрел Лобанова со товарищи и медленно, словно нехотя кивнул.
– Ну ладно уж, сделаю тебе послабление… – сказал он милостиво. – Так и быть! Забираю всех за четыре тысячи!
Ланиста сморщился так, будто у него заболели все зубы разом.
– Ну давай хоть за шесть! – стал он канючить.
Сторговались на пяти. Ланиста отпер решетку, и новый хозяин потянул цепь за собой.
– Ну и долго это будет продолжаться? – пробурчал Эдик. – Так и будут нас отфутболивать?
– Не разговаривать! – оборвал его Севий, выйдя на улицу.
– Молчи, крысоид! – ответил Эдик.
Севий оскалился и поманил к себе крепких, накачанных парней, отдыхавших в тени колоннады. Восемь человек в коротких туниках подошли враскачку, молча ухватились за цепь и дернули – топайте, дескать, и поменьше рот раскрывайте!
На улице, ближе к форуму, Севия ждали две повозки. На одну усадили «покупки», на другую запрыгнули качки.
– Трогай! – велел Севий рабу-вознице, и тот щелкнул бичом.
– И ждет нас длинная дорога, – пробормотал Искандер, свешивая ноги, – и казенный дом…
2Было еще светло, когда в конце Портовой дороги, идущей по правому берегу Тибра, показались холмы Великого Рима, острящиеся метелками кипарисов, сплошь застроенные, словно уложенные кубиками сахара-рафинада. Gloria romanorum! Слава римская!
– Да-а… – сказал Эдик впечатленно. – Наконец-то хоть что-то похожее на город!
Повозки остановились возле моста Проба, и Севий сделал жест: слазьте!
– Что, все? – осведомился Эдик недовольно. – А дальше?
– А дальше – ножками! – улыбнулся Севий Никанор Пот.
Он подозвал местное «такси» – восьмерых крепких рабов-лектикариев. Те подбежали трусцой, таща на плечах лектику, носилки-паланкин. Севий удобно устроился на подушках и распорядился:
– Доставите в школу и сдадите субпрокуратору!
Восьмеро качков молча и одновременно поклонились.