Гладиаторов развели по тесным каморам куникула с тяжелыми, нависшими над головой сводами. Сергея, Гефестая, Искандера и Эдика загнали в полуподвал. Скрипучая решетка закрылась за ними, засов лязгнул коротко и категорично. За бронзовыми прутьями темнел извилистый коридор куникула, по кирпичной кладке стен метался рваный свет факелов, глухими и невнятными отголосками доносились резкие крики команд.
– Скорбите о грехах ваших! – долетело смутное эхо. – Ибо настал час, и ад разверзся! Горе вам, мужи! Молитесь! Молитесь истово, ибо не оставит Господь излюбленных чад своих, что страдали за веру!
– Христиане небось? – прислушался Эдик.
– Они… – кивнул Лобанов.
Наружную стену, выходящую на арену, прорезало узкое оконце, похожее на бойницу. Открывалось оно совсем низко, в полуметре от разровненного граблями песка, пропуская запыленный луч. Под лучом блестела лысина Гоара сына Багатара из рода Сахири. Старый рудиарий сидел на стопке щитов и жевал пирожок с требухой.
– Явилишш, тироны? – спросил он невнятно и сам себе покивал: явились…
– Что ж делать… – пробурчал Гефестай.
– Побеждать, – пожал плечами Гоар.
– Ладно, – резко сказал Лобанов, – готовимся!
Сергей облачился в форму секутора – голубую тунику и короткие трусы, прихваченные толстым кожаным поясом с бронзовыми полосами, этаким фартуком, целиком закрывавшим живот и верхнюю часть бедер. Прикрепил понож к левому бедру, на правую ногу нацепил наголенник, обмотал толстым кожаным ремнем правую руку. Отложил в сторону большой щит в форме полуцилиндра, короткий меч и шлем с белыми перьями. Готов выполнить любое задание партии и правительства…
Искандер с Гефестаем выступали в роли фракийцев – им полагались короткие ярко-красные туники, шлемы с парой черных перьев, поножи на обе ноги, наручни на правые руки, маленькие круглые щиты и серповидные мечи. А Эдику досталось незавидное амплуа ретиария, его выпустят на арену голым: на Эдикусе ничего не будет, кроме широкого кожаного пояса, защищающего живот, и наплечника, который закроет левое плечо, руку почти до локтя и поднимется над плечом так, чтобы им можно было слегка прикрыть голову. Вот и вся экипировка…
– Давно ты здесь? – спросил Гоара Сергей.
– С утра! – беззубо улыбнулся рудиарий.
– Кому кровь пускали? – поинтересовался Эдик, потуже заматывая набедренную повязку.
– О-о! – загорелся рудиарий. – Квестор не пожадничал! Игры удались! – Он поерзал и начал: – Сперва разбойников вывели, к столбам привязали и голодных львов выпустили. Уж те постарались! Такие куски выдирали! Что ты! Как даст лапой, так и голова долой! А одного храмового вора медведь задрал! Тоже ничего, так… Да, был еще отцеубийца, его приодели – и тунику дорогую напялили, золотом шитую, и накидку пурпурную… Все это – хе-хе! – маслом каменным пропитали и подожгли. Как же он катался по песку, как орал!
Лобанов поморщился.
– А еще парнишку запустили полетать, – продолжал Гоар увлеченно, – Икара изображал! Так грохнулся, что цезарскую ложу забрызгал!
– «Шоу должно продолжаться!» – сказал Эдик, криво усмехаясь.
Сергей приблизился к окошку.
– Да там пока ничего интересного, – сказал Гоар, – Граник с Миципсой дерутся…
По арене скакал лузорий с деревянным мечом, атакуя пегниария, отбивавшегося кнутом и палкой. Оба были искусны в бою, но выпустили их для разогрева публики – пусть побегают, покривляются на манер коверных, поднимут градус нетерпения. А публика, жаждущая боев с настоящим оружием, все громче выражала недовольство, топоча и шаркая ногами. Распорядитель игр уловил сигнал и выбежал на арену.
– Проба оружия! – громко возвестил он, вскидывая десницу. Десятки тысяч зрителей шумно выразили одобрение. Распорядитель вынес меч в ножнах на расстегнутой перевязи. Поднявшись по ступеням к «элитной» ложе, он протянул оружие квестору, устроителю игр. Толпа попритихла. Квестор, кряхтя, выбрался из кресла, опасливо потрогал подушечкой большого пальца лезвие меча и поспешно вскинул обе руки, сжимая в одной из них блестящий клинок.
– Оружие острое! – проверещал он, наливаясь венозной кровью.
Трибуны взорвались торжествующим ревом, разорвали воздух шеститактные цезарские фанфары. Представление начинается!
2Первыми на арену выбежали андабаты. Ровно четыре пары – в длинных кольчугах на парфянский манер, с мечами, но без щитов. Главная же фишка заключалась в шлемах андабатов. С виду – шлемы как шлемы. Похожие на ведерки, они полностью прикрывали голову, вот только дырки для обзора были просверлены где угодно, но только не против глаз – под носом, у щеки, у лба. Получалось так, что андабаты, неплохо защищенные доспехом, отправлялись в слепой полет. Нелепо перекашивая головы, они пытались хоть что-то увидать через отверстия, где попало проделанные, замирали, пробуя услышать противника, тыкали во все стороны мечами, спотыкались и падали, веселя неприхотливую публику.
– Надо им посоветовать освоить новую технику, – проговорил Эдик, – торты по морде размазывать! Смеху будет…
Двое андабатов столкнулись и отскочили, как током дернутые, замахали мечами, кроя воздух.
– Справа! – кричали болельщики. – В бочину ему!
– Бей, не стой!
– Эй, кривоногий! Сзади!
Андабат с ногами, гнутыми колесом, развернулся кругом и полоснул мечом другого гладиатора, длинного как жердь.
– Попал! – взревели трибуны.
– Есть!
– Коли его!
– Руби!
Кривоногий бешено заработал мечом, протянул руку, чтобы ухватиться за длинного, но тот, махнув гладием наобум, отсек противнику кисть.
– А-а-а! – зашлись зрители от восторга. – О-о-о!
Кривоногий, вертясь от боли, ударил наискосок и пропорол длинному кольчугу. Поняв, что нащупал слабину, он навалился, вгоняя меч в прореху. Длинный упал на колени и ударил гладием снизу вверх, под доспех, словно на кол сажая противника. Покачался, отпустив застрявший меч, и упал – прямо под струи крови и мочи, хлеставшие из тела кривоногого. Тот поник, отходя в мир иной, и рухнул навзничь, «валетом». Толпа рукоплескала…
Лорарии забегали, тыкая прутьями красного накалу в тех андабатов, которые ленились угодить публике своей «прекрасной смертью». Гладиаторы запрыгали, шарахаясь, тогда лорарии взялись их бичами полосовать. Нечего простаивать!
– Так их, без-здельников!
– Огоньку им!
Самый прыткий из андабатов, малорослый, но широкий в плечах, запнулся об окочурившегося длинного, упал и рукою нашарил меч, торчавший из тела. Нащупав рукоять, широкий выдернул меч левой рукой и махнул крест-накрест обоими клинками, своим и заемным. Не подходи! И пошел по кругу, по кругу, выискивая живых, чтобы предать их смерти. И выискал-таки, задел толстого андабата, едва уместившегося в кольчуге. Широкий тут же перешел в наступление, обрушивая по два рубящих удара подряд или направляя пару колящих, и чудом угодил под шлем толстому, вонзая правый меч в мозг. Толстый дернулся и опал, сложился втрое. Вытянулся, откидывая руку с бесполезным мечом.
– Молодец Феликс! – восхитился Гоар. – Как он его, а?! Молодец, ничего не скажешь!
Феликс еще порыскал, помахал мечами, но никого не обнаружил – уцелевшие андабаты дунули от него, как мыши от кота.
– Будет им сегодня! – рассмеялся Гоар. – Всыпят плетей, да так, что неделю садиться не смогут!
– Зато не лягут навсегда, – резонно заметил Искандер.
– Тоже верно…
А на арене уже меняли декорации. Рабы быстро расставили высокие решетки, сцепили их замками и слиняли «за кулисы» – глухой рев и вой давно не кормленных зверей подгоняли не хуже лорариев. Начиналась травля. Толпа оживилась.
С глухим рокотом поднялись толстые щиты, оббитые золотыми накладками, и на песок арены вылетела стая кантабрийских волков. Поджарые звери – мышцы желваками бугрятся под гладкой шерстью, глаза горят, пасти оскалены – забегали по кругу, выискивая любую добычу. Злые от голода, они выли и щерились. Против них выпустили гельветов с дротиками и балеарцев, вооруженных пращами. Обезумевшие животные набросились на людей всем скопом. Один балеарец замешкался, и его порвали сразу, обступили, топчась и подвывая, отхватывая куски человечины и заглатывая торопливо, жадно, давясь и харкая.
Пращники отомстили – отбежав, они раскрутили свои кожаные ремни и метнули по волкам круглые камни и свинцовые шарики. Вожак, терзавший труп, обернулся и ляскнул окровавленной пастью. И тут же заработал шариком в лоб.
Пронзительно крича, на волков накинулись гельветы. Забросав «санитаров леса» дротиками издали, они подступили ближе, выхватили широкие пастушеские ножи и мигом почикали осатаневших зверюг. Зрители были в восторге.
– О! – оживился Гоар. – Сейчас должны фессалийскую охоту показать!
С громким мычанием, больше похожим на рев, из ворот вынеслась тройка громадных быков, пятнистых и остророгих. Гремя копытами, они промчались по арене, взбрыкивая и мотая мясистыми загривками. Следом за крупным рогатым скотом выскочил, задорно гикая, плотный волосатый ибериец-венатор[89] верхом на коне. Конь был укрыт многослойной попоной, а вот на иберийце не было ничего, кроме набедренной повязки. Зато он весь просто лопался от мускулов, неимоверная физическая сила пучила и раздувала его. Умащенный маслом, ибериец переливался на солнце.
– Во дает! – восхитился Эдик. – Шварценеггеру до него еще расти и расти!
Ибериец поскакал за самым громадным буйволом, догнал его, схватил за рог… Вспухли чудовищные мышцы спины, и ибериец свернул быку шею!
Амфитеатр взревел на все голоса, а силач, подняв обе руки, совершил полкруга почета и ринулся за вторым быком. Долго он его гонял, круга три сделал бычара, притомился, и тут-то венатор вскочил на седло и перепрыгнул на спину быку. Бык оступился, попытался встать на дыбы, но человек, ухватившись за рога, навалился всем весом на бычью голову и повалил тушу на землю. Зрители вскочили и запрыгали от восторга. Ибериец прогнал с арены последнего, зашуганного быка и скрылся, провожаемый криками восхищения.
– Ух, молодец! – выдохнул Гоар.
– Только непонятно, – задумчиво сказал Эдик, – кто из этих двоих был быком?
Гоар хихикнул, а Лобанов поморщился. Он и раньше терпеть не мог коррид и собачьих боев, а уж избивать четвероногих тварей на потребу тварям двуногим… Варварство. И непотребство. А травля только набирала обороты! Ливийцы-сагетарии перебили стрелами из луков полдесятка изящных леопардов и пантер. Нубийцы с дротиками и сетями истребили пару здоровенных львов. Бестиарий Сигифрид сразился с каледонским медведем, орудуя рогатиной, и замочил мишку, отделавшись четырьмя глубокими бороздами от когтей поперек широченной груди. Полдесятка преступников, переодетых в доспехи времен Александра Македонского, закололи гигантскими копьями-сариссами индийского боевого слона. Тот только и успел, что рассечь двоих чудовищным хоботным тесаком, другую парочку насадить на заточенные острия, удлинявшие бивни на метр, а еще одного затоптать…
– Все, – сказал Гоар, – звери кончились, теперь люди в расход пойдут!
– Фракийцы! Секуторы! – заорали в коридоре, словно в подтверждение слов рудиария. – На арену!
Лобанов похолодел – пришел его черед продолжать шоу. Ланиста споро отворил решетку и быстро раздал ЦУ:
– Будут биться четыре полудесятка, секуторы против фракийцев! Роксолан, ты в пятерке Кресцента! Искандер с Портосом – в пятерке Целада!
– Друг с другом мы биться не будем! – сразу предупредил Лобанов.
– Я помню! – раздраженно отмахнулся ланиста. – Целад бьется с Батоном, а Кресцент – с Приском! Вперед!
Зрители заорали, затопали, засвистели, когда на арену промаршировали сразу двадцать бойцов, десяток – в доспехах секуторов, остальные экипированы как фракийцы. Разобрались по командам и разошлись по фокусам овального амфитеатра. Болельщики разделились надвое. Приверженцы фракийцев, «малые щиты», переругивались с поклонниками секуторов, «большими щитами», бросаясь объедками, и все дружно делали ставки, пуская по рядам навощенные таблички с именами гладиаторов и суммами закладов.
– Здорово, Роксолан! – прогудел огромный, широкий Кресцент. Лица его, скрытого под решетчатым забралом, видно не было, но в голосе угадывалась улыбка. Лобанов кивнул шлемом, похожим на стальную ковбойскую шляпу с пышным белым султаном.
– А кто еще? – спросил он. – Онация я узнал…
– Гальба и Орцил! – пробасил Кресцент. – Ну что? Всыпем фракийцам?
– А кто на нас? – допытывался Сергей. – Приска мне назвали, а еще кто?
– А вот этого тебе лучше не знать… – ворчливо проговорил нумидиец Орцил.
Сергей подумал и кивнул. Кто его «враги» в красных туниках? Вроде вон та парочка – галлы-двойняшки, Брезовир и Элиал… А еще двое? Они помахивают кривыми мечами, они грозят тебе мучительной смертью, а еще утром делили с тобой хлеб и вино… И правда, лучше не знать!
Лобанов обвел взглядом плещущий и орущий амфитеатр. С-суки… Вас бы сюда!
– Беритесь за дело! – неслось с трибун.
– Режь, бей, жги! – визжали нежные весталки.
– Что стоите?! Замерзли? – кричали сенаторы с почетных четырнадцати рядов.
– А ну, дайте-ка им огонька! – поддерживали их нищеброды с самой высокой террасы.
Мастигофоры защелкали бичами, лорарии затыкали раскаленными железными прутьями, подгоняя бойцов. «Заградотряд». Пропели трубы, и бой начался.
– Бей фракийцев! – взревел Кресцент и первым бросился в атаку.
Прикрываясь тяжелым щитом, Лобанов шагнул навстречу орущему фракийцу, кроившему воздух мечом-серпом. Рубанул обоюдоострым гладием, пробуя оборону противника. Фракиец отскочил, ударив в Сергеев щит, резко присел и махнул клинком, как косой, Лобанову по ногам. Сергий Роксолан резко опустил щит и обрушил меч, целясь фракийцу в шею.
– Дай ему! – гремела толпа. – Врежь хорошенько!
– Бей его!
– Нападай давай!
– Эх, промазал!
Сергей не стал церемониться, ударом ноги вышиб у фракийца щит и тут же сделал молниеносный выпад, протыкая вражине горло мечом.
– Habet! – взревела толпа. – Попал!
– Есть!
– Отлично!
Мельком глянув на убитого – это оказался выходец из Фракии, нареченный Артаком, – Лобанов обрушился на второго из пятерки Приска, одолевшего Орцила. Голова нумидийца почти отделилась от тела, пропитывая песок кровавым ручейком. Сергей махнул мечом, отвлекая внимание, и обрушил на фракийца свой щит. Удар был так силен, что у гладиатора ноги подкосились и выпал меч из рук. Благородничать Сергей не стал, добил фракийца, проколов тому сердце.
– Прикончи эту свинью! – бесновались зрители.
– Есть! Еще раз есть!
– Позор! Почему он так робко бежит на клинок?!
– Давай! Давай!
– Пятьсот сестерциев на Приска!
– Пятьсот на Кресцента!
– Клянусь Геркулесом, тысячу!
– Две тысячи!
Онаций и Гальба, стоя спина к спине, отбивались от двух фракийцев-близнецов, а Кресцент, ухая и хэкая, наседал на Приска. Ну, не будем мешать экстремалам… Лобанов зашел в спину то ли Брезовиру, то ли Элиалу и проткнул ее мечом. Насквозь, так, что мокрое лезвие вылезло из живота на ладонь, дымясь горячей кровушкой. Онаций с Гальбой взревели и мигом уделали оставшегося в живых. Ступай к братцу!
Лобанов обернулся, приглядываясь к десятке Целада и Батона. Нет, уже… раз, два, три… к шестерке. Вон тот, здоровый, это Гефестай. А Искандер? Черта с два разглядишь, дырчатое забрало мешает…
– Крес-цент! Крес-цент! – скандировали зрители.
– Добей его!
– Убей!
– Безмозглый секутор!
– Такой удар пропустить!
Тяжело раненный Кресцент качался, едва удерживая голову, но Приску еще больше досталось. Приск совершенно обескровел. Он упал на колени, последним усилием отбросил щит и меч и опрокинулся на спину. Поднял дрожащую левую руку и вытянул указательный палец. Приск молил о пощаде. Трибуны загудели, трибуны раскололись. Одни поднимали большой палец, махали платками, выкрикивая: «Пусть бежит!» Другие, поставившие на Приска и проигравшие, требовали смерти.
Ацилий Аттиан поднялся со своего места и внимательно оглядел трибуны. Рев толпы стих в ожидании вердикта. Префект вытянул правую руку и указал большим пальцем вниз: pollice verso!