Но собравшаяся за столом компания уже была в том градусе, когда все доверяют всем полностью и безоговорочно, поэтому вранье Георгия сошло ему с рук, без особенных вопросов. Да было бы с чего сомневаться! Разбойники, они и есть разбойники, и фиг кто из порядочных людей разберется в их порочной психологии, кроме старика Фрейда, судей и палача. А потому и думать нечего: наливай!..
– А все-таки, сударь, – уже порядком «нагрузившийся» Арталетов все пытался выяснить мучивший его вопрос у рыжебородого богатыря, с хрустом пережевывавшего ножку бедного поросенка, словно сенбернар – куриную, – почему вас зовут Барбаросса? Ведь это прозвище знаменитого Фридриха Барбароссы, предводителя одного из крестовых походов на Восток… Он был, и-и-ик, вашим предком?
– Да у нас в роду все Барбароссы, – прожевав, добродушно пробасил немец. – И батюшка мой был Барбароссой, и дедушка… И прадедушку, я слышал, так дразнили. Это все из-за итальяшек. Мы с ними издавна не ладили, а прозвище наше с их языка «красная борода» переводится: мы все в роду рыжие. А вообще, кличут нас Гогенштауфенами…
– Нет, вы послушайте… – гнул свое пьяненький Жора.
Он вкратце, но доходчиво пересказал всем и особенно внимательно слушавшему его немцу историю знаменитого германского императора, умолчав лишь о его печальном конце.[22]
– Нет, ты понимаешь! – хлопнул огромной пятерней по столу здоровяк, когда Арталетов закончил. – А я-то все время думаю: что это меня на Восток тянет? Вы, ваше величество, не обижайтесь, но сразу после этого похода я со своими бойцами откланяюсь: страсть как охота посмотреть, чем эти сарацины дышат. И вообще, Гроб Господень, Палестина и все такое, понимаешь… Верблюды опять же… Соседа Филю только приглашу… Ты как, Гайк? Пойдешь со мной?
Рассудительный Гайк, как и подобает южанину, пил вино, разбавляя его водой, а не водкой и уж тем более не пивом, запомните это твердо или, еще лучше, где-нибудь запишите, поэтому сохранил толику трезвого ума.
– Меня тоже тянет куда-то, друг мой Фридрих, но, я думаю, не в пустыню эту, а куда-нибудь на юг, где синеет теплое море, хохочут смуглые черноокие красавицы, курятся в легкой дымке облаков горы и растет восхитительная виноградная лоза…
– Так тебе к моим соседям, – хохотнул Фридрих. – В Италию!
Гайк перекатил маслины своих глаз на девушку, разносящую вино, довольно смуглую и вполне черноокую, потом мечтательно возвел их горе и проворковал:
– Да, Фриц, я бы лучше съездил к твоим друзьям итальянцам, не будь я Гайком Юльевичем Цезаряном.
– Как?! – Жора едва не свалился со стула от изумления. – Вы Цезарян? То-то я смотрю, что, если вас побрить…
– А вот этого не нужно, – вовремя вставил свое веское слово король, хмуря густые брови и как раз в этот момент пытаясь согнать с плеча Леплайсана маленького, не больше четырех с половиной сантиметров ростом, зеленого индивидуума, корчившего ему рожи и поэтому услышавшего только самый конец фразы. – Бритый Гайк мне совсем не нравится.
– Мужик без усов, – вполне трезво промолвил шут, глаза которого никак не могли прийти к консенсусу, норовя каждый смотреть на свою баню, решительно сдернув верткого мерзавца за зеленый хвостик, утопив в кувшине с вином и перекрестив на всякий случай горлышко, чтобы тот не выбрался, – что баба без…
После чего аккуратно улегся лицом в тарелку с остатками «оливье» (врут все кулинары, что изобрели этот салат только в девятнадцатом веке, – как бы иначе обходилось без него столько веков застолье хоть в России, хоть во Франции?) и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, захрапел.
– Переволновался, – подытожил король, собственноручно наливая себе вина, брезгливо, двумя пальцами, вылавливая из своего кубка утопленника, швыряя его через левое плечо и старательно плюя вслед…
* * *Утро выдалось серым во всех отношениях, даже слегка в синеву…
Серыми были тучи, затянувшие небо, выглядевшее сегодня суровым, как шинель прапорщика, на страх призывнику припершегося с повесткой из военкомата ни свет ни заря. Серыми были лица чересчур активно повеселившихся вчера собутыльников, причем не только за королевским столом, но и, если можно так выразиться, в глобальном масштабе. Серым было будущее, ибо выступление в поход было назначено на десять утра, а сесть на коня в таком состоянии, да еще в такую погоду было просто немыслимо.
Чувствуя своей пятой точкой некоторую недоговоренность, повисшую в воздухе, хозяин постоялого двора «У перекрестка трех дорог», личным повелением его величества вчера перед сном переименованный в «Е… ….. ь!» (о чем последний сегодня вспоминал с некоторым стыдом, обычно ему никак не свойственным, ломая голову, как бы это эпохальное решение поделикатнее отменить), решился на отчаянный шаг: выкатил за счет заведения две бочки своего коронного «Шато тальмон» позапрошлогоднего урожая. Если вы считаете, что эта акция явилась аттракционом неслыханной щедрости, то глубоко ошибаетесь: вино было белым, а следовательно, напоминало некий вторичный продукт, качеством от которого отличалось довольно незначительно…
Все эти соображения крутились в голове Георгия, постепенно привыкающего к винодельческим традициям Франции, когда он тянул ядреную кислятину, стараясь при этом не только не морщиться, но и понимающе закатывать глаза и прищелкивать языком, более-менее точно копируя манеру знатоков, дегустирующих бурду с таким видом, будто это настоящая амброзия. Набив оскомину на языке уже после первых двух глотков, Арталетов твердо уверовал в истинность народной пословицы, гласящей: «На халяву, и уксус сладкий».
Давешний «утопленник» с хмурым видом восседал на прежнем месте, то есть на плече Леплайсана, разительно напоминая последнего выражением лица, но не проказил, поэтому на него обращали внимания ровно столько, сколько на шатающуюся тут же по столу пьяную вдрызг муху, насосавшуюся от души из щедро разлитых по столу лужиц пресловутого «Шато тальмон».
Беседа как-то не клеилась: кислое вино прочищало голову не хуже пива, но вместе с ясностью мыслей всплывали и обрывки воспоминаний…
Георгий то и дело ощупывал золотую цепь с изящными звеньями в виде лилий, чудесным образом очутившуюся на его шее, тогда как он точно помнил, что не далее чем вчера видел ее на шее некого лысоватого субъекта, сжигавшего теперь везунчика взглядом, сидя через два столика от королевского. Король тоже старался не смотреть в эту сторону: ведь это он вчера, споткнувшись на лестнице и поддержанный под руку мертвецки пьяным, но не растерявшим при этом интеллигентности д’Арталеттом, щедро пожаловал ему украшение, снятое с шеи первого попавшегося вельможи, назначив при этом своим главным постельничим.
«Чего теперь ждать от этого де Лювайи? – мучился неразрешимым вопросом Жора, украдкой озираясь. – Еще на дуэль вызовет… Или того хуже: яду в бокал подсыплет… Эх, предупреждал же меня Серега!»
Ноги под столом все время обо что-то цеплялись, и, заглянув туда, Арталетов, не веря своим глазам, обнаружил на своих сапогах золотые шпоры.
«Поздравляю, – тут же раздался в ушах язвительный голос Дорофеева. – Вот ты и полноценный дворянин, Жорка! С тебя бутылка!»
Фридрих Барбаросса витал в облаках, прикидывая маршрут предстоящего «восточного круиза» и делая выкладки тут же на столешнице щербатой вилкой, и Георгий с раскаянием решил при первом удобном случае предупредить его о подлой турецкой речке.
Трезвый как стеклышко Цезарян беспрестанно подмигивал Жоре, кивая на выход, – не терпелось, видно, узнать, что же это вчера не договорил новоявленный товарищ при воспоминании об Италии, но тот делал вид, что не понимает намеков, мысленно укоряя себя за болтливость.
Закуска безнадежно запаздывала, хотя о ее лихорадочном конструировании свидетельствовали доносящиеся из кухни аппетитнейшие ароматы, и король мрачнел с каждой минутой все больше и больше. Ежесекундно к нему подбегал то один, то другой офицер в запыленном плаще и шептал что-то на ухо… После пятого или шестого напоминания Генрих с сожалением огляделся, залпом допил вино и поднялся на ноги.
– Выступаем, господа! – зычно провозгласил он, разом заставив замолчать весь зал. – По коням! Обедать будем в Париже!
Все вокруг зашевелилось и загомонило: похоже, что захолустный постоялый двор с его дрянным «Шато тальмон» осточертел всем хуже горькой редьки. Изрядно потасканные и растерявшие былую свежесть «ночные бабочки», кстати, тоже…
– Куда же вы, ваше величество? – выскочил из кухни хозяин, держа над головой огромное дымящееся блюдо. – Мясо только-только подоспело!
Король с огромным сожалением взглянул на исходящее паром блюдо с жареным мясом, распространяющее вокруг умопомрачительные запахи, протянул было руку, но усилием воли удержал себя.
Приняв картинную позу, Генрих с пафосом произнес исторические слова, тут же старательно записанные окружающими:
– Париж стоит мяса, господа! Седлайте коней!
11
В песнях больше про любовь,
Соловьев да рощи,
А какая же любовь,
Если нету тещи!
Я скажу о своей,
Пусть скажу я мало:
В доме теща у нас
В чине генерала.
Застольная песняОказалось, что в небольшом на вид заведении нашлось место для прорвы народа! А когда к растянувшейся на три сотни метров кавалькаде присоединилось несколько сотен кавалеристов попроще, расквартированных на ночь в соседней деревне, королевская компания вообще приобрела вид настоящего войска.
Все до единого, включая Леплайсана, из седельной кобуры которого воинственно торчала рукоять пистолета, вряд ли декоративного, а место у бедра заняла шпага, подлиннее той, что была благополучно утеряна Георгием, были вооружены до зубов, впереди реяли знамена, и отсюда вряд ли следовало, что собравшиеся готовились к охоте или другой подобной забаве. Осознав этот факт, Арталетов укорил себя за то, что так и не узнал причины королевского похода. Да еще на Париж!
Кавалькада не слишком уж торопилась, продвигаясь вперед со скоростью спешащего пешехода, поэтому, когда на одном из перекрестков к ней присоединилась запыленная пехота, марширующая в стальных гребенчатых касках с мушкетами и пиками на плечах, она не слишком-то отставала.
«Ну пехота и пехота! Может, парад готовится…» – подумал Арталетов.
Когда же параллельно армии потянулись подводы обоза, а за ним и артиллерия, прогулка как-то потеряла свою привлекательность.
Улучив минуту, новоявленный королевский постельничий поравнялся с шутом и склонился к нему, решив взять быка за рога.
– Господин Леплайсан! А не на войну ли мы собрались?
Королевский шут цветом лица мог соперничать с совсем загрустившим чертиком на его плече (не иначе съел что-нибудь не то вчера), поэтому на вопрос своего друга ответил не сразу.
– Ни в коем случае, шевалье… – Шута явно мутило, принять его слова за шутку можно было лишь с большим трудом. – Просто король поссорился со своей тещей…
Георгий едва не свалился со своей смирной лошадки, которой его, слава богу, снабдили по совету Фридриха, видевшего вчерашние мучения «дворянина» в седле Ганса.
– А армия-то тогда зачем?
– О-о-о! Сразу видно, что вы издалека, сударь… Знали бы вы, какова теща у нашего доброго короля! Имя Екатерины Медичи вам ни о чем не говорит?
Разумеется, имя главной отрицательной героини бессмертной «Королевы Марго», которой Жора зачитывался в детстве, много о чем ему говорило… Но если Генрих по счету третий, то каким образом?.. Он понял, что окончательно запутался.
– Да и сама супруга нашего Генриха не сахар, скажу я вам! Маргарита, бывает…
– Какая Маргарита? – не слишком учтиво перебил Арталетов шута. – Наваррская? Но ведь она жена Генриха Четвертого, а не Третьего! Третьему она сестра…
– Почему Наваррская? Ах, да! Вы имеете в виду это… Тогда да, точно… А сестра она не Генриху, а Франсуа.
– Но Генрих-то Третий?
– Чего вы привязались: «третий», «четвертый»… – рассердился Леплайсан, голова которого раскалывалась от похмельной мигрени. – Сейчас третий, завтра – четвертый! Если хотите знать, он и вторым был в свое время…
– Вторым?!!
– Естественно. Когда Монтгомери ему на турнире шлем копьем сшиб, как бы вы поступили? Это же позор! Позор на всю Европу! Вот и велено было всем летописцам срочно переписать свои книги. Дескать, Генрих Второй пал от злодейского копья нечестивца, а наследовал ему…
– Франциск Второй, его сын!
– Да ну? – недоверчиво сощурился шут. – Откуда вы взяли? Я же говорю: Франциск, он же Франсуа, брат Марго, а Генрих…
– А как же Варфоломеевская ночь?
– Ночь была, это точно. Король тогда только женился, – заверил Леплайсан Георгия, походя сделав красноречивый жест и ернически подмигнув при этом. – Славно мы тогда погуляли… Пол-Парижа нажралось, как свинья, и поутру лежало замертво. А как же иначе, если в фонтанах – вино, в канавах – коньяк, в бассейнах…
Арталетов почувствовал, что голова у него идет кругом…
* * *Пообедать в Париже не удалось. Пехота, как всегда и везде в мире никуда не торопившаяся, задержала армию на несколько часов, и к городским стенам вышли уже под вечер.
Сказать, что у Арталетова замерло сердце при виде зубчатых стен с виднеющимися из-за них колокольнями многочисленных храмов, черепичными крышами и разного вида и высоты башнями, значило не сказать практически ничего. Никогда не мечтавший увидеть даже современный Париж, доступный сейчас очень и очень многим, Георгий испытал настоящий шок, осознав, что в паре километров от него раскинулся город, по которому спокойно разгуливают персонажи романов, запоем прочитанных в детстве и юности, или хотя бы их прототипы…
К сожалению, потряс вид столицы средневековой Франции, похоже, одного лишь Жору: остальные, едва была отдана команда остановиться, переданная по цепочке от командиров подчиненным, разбежались, тут же занявшись разбивкой лагеря, строительством временных укреплений, приготовлением пищи – словом, всем тем, чем люди служивые занимаются всегда и везде, будь перед ними Париж, Берлин или, скажем, Багдад…
Париж взирал на приготовления к планомерной осаде спокойно и слегка надменно, как снисходительный великан на возню лилипутов у его ног: занятно, но не более того… Не выли боевые трубы, не суетились на стенах встревоженные люди, готовые лить на головы штурмующих кипяток и расплавленный свинец, а также швырять всякое барахло, не слишком нужное в хозяйстве… Хотя бы подъемный мост удосужились поднять и опустить решетку ворот… даже обидно как-то! Мало того, со всех сторон к королевской армии, окапывающейся с деловитостью муравьев, стекались толпы зевак самого разного вида и достоинства – от сиволапых землепашцев, ради увлекательного зрелища забросивших насущные занятия (да и время-то было вечернее – так и так шабашить), до дворян в вышитых плащах и щегольских беретах. К тому моменту, когда солнце зацепилось за самую крайнюю слева башню городской стены, лагерь был окружен плотным кольцом любопытствующих горожан пополам с пейзанами.
– Не прикажете ли разогнать? – Один из не в меру услужливых капитанов, сорвав с головы остроконечную каску, похожую на половинку гигантского тыквенного семечка с полями, припал на одно колено перед монархом, скучающим на поставленном на попа полковом барабане в позе Наполеона перед отречением.
– Оставьте, де Голль… – бросил король, не меняя позы. – Не терпится в маршалы? Зачем лишать наших подданных удовольствия лицезреть своего повелителя?.. Распорядитесь лучше, чтобы соорудили что-нибудь вроде стола.
По всему лагерю спонтанно зажигались костры, потянуло чем-то съестным, откуда-то уже слышалась протяжная песня… По всему чувствовалось, что штурм откладывается на неопределенное время.
– Не пора ли нам, мой друг, подумать о ночлеге? – поинтересовался у Жоры Леплайсан, уже что-то с аппетитом жующий: к вечеру его состояние несколько выровнялось. – А заодно уж и об ужине… Король сегодня не в настроении воевать. Я тут, кстати…