Долго ли мчался за клубком Арталетов или коротко, но в конце концов тот начал понемногу замедлять движение, возможно, выдыхаясь, а может быть, и жалея «ведомого», которому казалось, что еще один шаг – и он рухнет в лесную траву, чтобы больше не подняться, поэтому последние несколько сотен метров Жора прошел чуть ли не прогулочным шагом за медленно катящимся в двух метрах впереди поводырем.
В груди сипело и хрипело не хуже, чем у говорящего волка, ноги дрожали и подгибались, болванка хрономобиля, болтающаяся на цепочке, набила столько синяков на ребрах, что хотелось сорвать ее и зашвырнуть куда-нибудь к чертовой матери, пот застилал глаза…
Наконец в редколесье клубок остановился, будто говоря: «Все, пришли», и Георгий без сил упал на колени, привалившись плечом к сосновому стволу, на глазах превращающемуся в кленовый. Рука сама собой нащупала «луковицу» хрономобиля и нерешительно замерла на кнопке возвращения. Перед глазами все плыло, и лишь самый краешек сознания улавливал, что они давно видят что-то красное…
* * *Головокружение проходило, оставляя лишь огромную неподъемную слабость, всегда следующую за мышечным перенапряжением. Мозг постепенно получал возможность воспринимать краски окружающего мира, щебет птиц, стрекот кузнечиков на близком лугу, залитом ярким солнечным светом, который виднелся за редкими древесными стволами.
Красное пятно, на которое Арталетов пялился уже битый час, оказалось парой изрядно поношенных сапог, вернее, ботфортов с мягкими голенищами, приспущенными гармошкой. Обувка сиротливо стояла посреди небольшой полянки, под огромным раскидистым дубом, словно приглашая: «Возьми нас с собой, прохожий!»
В обычной обстановке Жора никогда бы не посягнул на чужую собственность – не то у него было воспитание, но босые ступни, перемазанные грязью и травяным соком, сбитые в кровь, ноющие, как больные зубы, выглядели настолько жалко, что, превозмогая стыд, он подполз на коленках к дару Фортуны[19] и протянул к нему руку…
Какой удар судьбы! Сапоги едва налезали Жоре на руку и годились, несмотря на сугубо мужской, «мушкетерский», фасон, только на девочку-подростка, так мал был их размер.
«Тридцать второй? – гадал Георгий, вертя в руках сапог-маломерок, подметка которого была сбита и аккуратно починена, будто носили его не менее десятка лет. – Нет, вряд ли… Не больше двадцать девятого…»
– А ну поставь на место, фармазон! – раздалось откуда-то сверху негодующее восклицание. – Беспредел! Ни на минуту нельзя прохаря оставить без присмотра – тут же ноги приделают!..
Тембр голоса был неприятно знакомым, мурлыкающим… Неужели Баюн так опередил путешественника? Да нет, крылья у него вроде бы отсутствовали… Да и сапог у него вроде бы тоже не наблюдалось, а если бы и были, то никак не красного сафьяна, нарядные, с кокетливо вырезанными зубчиками на раструбах, а скорее уж сверкающие гуталином, хромовые офицерские, с тяжелыми металлическими подковками, которыми так удобно пинать «врагов народа» в самые интересные места… Да и высоковат для хрипатого бабкиного любимца был голосок.
Откуда-то сверху посыпались сучки, листья и прочий мусор, а через мгновенье к ногам по-прежнему сидящего на траве и сжимающего в руках лилипутский сапожок Арталетова спрыгнул какой-то невеликий росточком субъект в дорожном кафтане темной расцветки и широкополой шляпе с петушиным пером.
Хозяин обувки кипел праведным гневом, но, увидев бедственное состояние путешественника, тут же сменил гнев на милость (хотя сапоги все же отобрал без промедления самым решительным образом).
– Прошу прощения за столь неучтивый поначалу тон, – рассыпался он в извинениях, торопливо обуваясь. – Я было там наверху решил, что вы, сударь, обычный бродяга, решивший поживиться за чужой счет, но, спустившись, сразу признал благородного человека, пусть и подвергнувшегося незаслуженным лишениям и опасностям… Позвольте представиться – Кот в сапогах!..
Странный незнакомец сорвал с головы шляпу и странным финтом подмел ею траву, будто невзначай смахнув при этом путеводный клубочек, не подававший, впрочем, уже никаких признаков жизни.
Под шляпой и в самом деле обнаружилась круглая кошачья физиономия с небольшими остроконечными ушами на макушке и роскошными фельдфебельскими усами…
– Герцог?.. – с почтительным пиететом обратился Кот к путнику, водрузив шляпу (вместе с клубочком) на ушастую голову. – Маркиз?.. Граф?.. Барон?..
– Шевалье, если позволите, – ответил смущенный Георгий, отчаянно стесняющийся своего невысокого титула, к тому же чисто фиктивного. – Шевалье д’Арталетт, к вашим услугам…
* * *– Сударь… – Упитанный, рыжий, с белыми подпалинами кот, со всем возможным участием выслушавший горестную историю скитальца, являл собой истинный образец благородства, не то что его черный собрат, неведомо где нахватавшийся «энкавэдэшных» замашек. – Я, как и любой благородный… кхм-м-м… благородное существо на моем месте, не могу оставить вас без дружеской помощи во враждебном вам краю…
Георгий слушал велеречивые признания ушастого краснобая вполуха, едва сдерживая благодарные слезы: ничего так не дорого усталому и страждущему путнику, как доброе сочувственное слово…
– Я, знаете ли, шевалье, – продолжал кот, – филантроп в душе. Сам золотых хором, как видите, не нажил, но помогать ближнему своему – моя слабость. Я бы даже сказал: профессия. Помнится, помог я одному юноше как-то…
Нельзя сказать, что история маркиза Карабаса была доселе неизвестна Арталетову, но в изложении, так сказать, главного действующего лица, да еще столь мастерски… Он поневоле заслушался.
– Сейчас, – наконец завершил свое долгое повествование кот, – маркиз живет-поживает с королевской дочерью в бывшем замке Людоеда, который освободил для него не кто иной, как ваш покорный слуга, растит детей и внуков и лишь иногда вспоминает добрым словом своего бескорыстного благодетеля… – при этих словах кот загрустил.
– Так вам немало лет? – несколько сменил направление темы, явно малоприятной для усатого рассказчика, Георгий. – А по виду не скажешь…
– О да!..
За разговорами собеседники не заметили, как солнце перевалило за полдень и начало склоняться к западу, туда, где на невысоком зеленом холме возвышался чей-то белоснежный замок под красными готическими крышами, отсюда напоминающий вырезанную из бумаги искусную поделку-оригами.
– Ой, что-то мы с вами заболтались! – всполошился кот, хватаясь за свисающий с шеи Георгия хрономобиль и пытаясь выяснить время по его циферблату, для этого дела не приспособленному, и попутно прикидывая его на вес. – Сколько времени, вы не подскажете?
– М-м… Это в некотором роде не часы… – Наш герой деликатно, как мог, выпростал прибор из когтистой лапы и спрятал за пазуху. – Так, талисман… Дорогой моему сердцу сувенир, – поправился он.
– Ради бога, ради бога! – Кот сделал отстраняющий жест обеими лапами. – Я хотел узнать точное время, только и всего… Кстати, если судить по положению солнца, сейчас час дня, самое большее – половина второго. Королевское время…
– Королевское время? – заинтересовался Арталетов.
– Да-да! В два часа дня здесь обычно, направляясь в свой охотничий замок, проезжает король со своей свитой… Наш Генрих обожает охоту больше всего на свете, замечу я вам, шевалье! Вы бы только видели, какое это красивое зрелище – сотня дворян во главе со своим повелителем! Роскошные одеяния, развевающиеся плюмажи, великолепные кони, блеск украшений и лязг оружия! Охотничьи собаки… Ну, о собаках, простите меня, не будем…
– А вы не знаете, – Георгий вспомнил имя единственного человека, который мог бы ему здесь помочь, – такого дворянина по имени Леплайсан, господин кот? Возможно, он бывает в свите короля…
Кот в неподдельном возбуждении даже вскочил на лапы, распушив бело-рыжий хвост.
– Не знаю ли я Леплайсана? Да вы, наверное, хотите смертельно оскорбить меня, господин д’Арталетт! Кто же во Франции не знает нашего дорогого насмешника Леплайсана, королевского шута!
– А не могли бы вы представить меня, господин кот, – робко попросил Жора, мучительно покраснев: блат, в смысле протекция, всегда считался в семье Арталетовых одним из смертных грехов, – если не королю, то хотя бы его шуту…
– Вас? – Кот с плохо скрываемым выражением брезгливости на морде критически окинул Георгия взглядом с головы до ног, задержавшись в области груди, где рубашка оттопыривалась хрономобилем. – В таком, извините, виде?..
«Шевалье» готов был провалиться сквозь землю от стыда. Да, в таком непрезентабельном наряде он мог сойти лишь за огородное пугало, в лучшем случае – за безродного бродягу… Что же делать?
– Что же делать? – повторил он в отчаянии во всеуслышание.
Кот скептически покачал было головой, но внезапно хлопнул себя лапой по лбу, предварительно спрятав когти.
– А если нам с вами провернуть тот же трюк, что и с маркизом Карабасом? Ну, вы помните… Тут и болотце подходящее есть неподалеку…
* * *Солнце уже не клонилось, а стремительно снижалось, словно пробитый навылет воздушный шар, исчерпавший все запасы балласта.
Одному Богу известно, какова была в этот предвечерний час температура воздуха, но Георгия, сидевшего по горло в вонючей, застоявшейся воде придорожного болотца, выполнявшего здесь роль кювета, само собой нерукотворного, давно колотил озноб. Проклинающий себя за доверчивость Арталетов уже третий час кряду не мог высунуть нос из редкого камыша, обрамлявшего его убежище, по тривиальной причине: он был совершенно голым, так как Кот в сапогах унес с собой всю его одежду. Правда, перед этим он поклялся, что, как только завидит приближающийся королевский кортеж, тут же кинется к нему с воплями о помощи, в которой нуждается обобранный до нитки и брошенный в болото коварными разбойниками благородный дворянин.
– Помилуйте, сударь, – втолковывал он неразумному шевалье, тщательно увязывая его одежку вместе с хрономобилем в маленький узелок и прикидывая его на вес, – вы будете выглядеть неубедительно в этих тряпках! Послушайтесь опытного, пожившего на свете кота: местные разбойники не отличаются человеколюбием и никогда не оставили бы вам хотя бы нитку, не говоря уж о столь дорогом сувенире, как ваш талисман… А после того, как его величество радушно примет вас и осыплет милостями, я верну вам ваши пожитки, клянусь мамой!..
Ну и где он теперь, этот хвостатый филантроп?
В глубине души еще теплилась надежда, что король сегодня задерживается и кот терпеливо ждет его где-нибудь под кустом, верный своему слову и нешуточной клятве самым родным для себя существом. Увы, с каждым мгновением она становилась все меньше и подергивалась пеплом разочарования все больше. Болото уже давно приняло Жору как своего, и теперь по его босым ногам и голому животу то и дело пробегало что-нибудь живое, то ласково, то требовательно тычась в разные места, в основном… Ну, вы понимаете.
Но когда светило зацепилось нижним краем за самое высокое дерево, надежда, испустив тоненький дымок, погасла совсем, и Георгий, ругаясь про себя последними словами, что было ему вообще-то не свойственно, принялся выбираться из болота, поочередно выдирая ноги из глубоко, чуть ли не по колено, засосавшего их илистого грунта, густо переплетенного корнями водных растений.
Выбравшись на сушу, встретившую его совсем неласково – жгучей крапивой и колючей осокой, – Арталетов долго лежал ничком, надеясь, что никто в эту минуту на дороге не появится: больно уж непритязательное зрелище он, перемазанный грязью, облепленный тиной и пиявками в равных пропорциях, собой являет.
Однако лежи не лежи, а искать хоть какое-то убежище стало не просто стыдливым позывом, а жизненной необходимостью: вечерело, а подсыхающая грязь на голом теле – слабый заменитель одежды… Подобие набедренной повязки из лопухов, неумело переплетенных хрупкими стеблями камыша, кстати, тоже…
Единственным приобретением, которому Георгий был рад, оказалась здоровенная сучковатая дубина, опираясь на которую дрожащий путник и побрел по дороге, ведущей к недосягаемому замку, мечтая от души вздуть тем же самым нехитрым инструментом подлого кота, попадись он по пути. Об утерянном снова и, похоже, уже навсегда хрономобиле он старался не думать: два раза подряд чудеса подобного калибра в одну воронку не попадают, то есть не случаются…
Однако, едва он успел пройти пару сотен метров, позади раздался стук множества копыт…
* * *Фары что ближнего, что дальнего света должны были появиться в этом мире еще через пару-другую столетий, к тому же все-таки на повозках, а не на верховых конях, поэтому при виде чудовища, заступившего им из полумрака дорогу, двое вооруженных до зубов всадников, скакавших во главе почтительно отставшего отряда, состоявшего из примерно таких же на вид головорезов, синхронно ударили по тормозам… пардон, осадили коней и схватились за рукояти мечей, творя непривычными для этого занятия левыми руками крестное знамение и одновременно плюя через плечо прямо-таки пулеметными очередями.
– Вы не находите, дорогой друг мой Гайк, – пробормотал, мелко крестясь слева направо, один из всадников, звероподобный и до глаз заросший бородой, при свете дня имевшей бы огненно-рыжий колер, – что это существо имеет намерения, далекие от человеколюбивых…
– Какой такой «человеколюбивый», клянусь бабушкой! – горячо воскликнул с явственным кавказским акцентом второй, несколько поизящнее экстерьером и с щегольской остроконечной бородкой, крестящийся в противоположном первому направлении. – Да это ведь знаменитый болотный вампир выбрался из трясины, уважаемый Фридрих, чтобы высосать всю нашу кровь без остатка! А предварительно он забьет нас до полусмерти вместе с конями… Вы только взгляните на его дубину!
– Жалко, что у нас с собой нет серебряных пуль, – посетовал первый, критически оглядывая свой полутораметровый двуручный меч, который легко вертел в руке, будто шампур для шашлыка. – Боюсь, что честная сталь его не возьмет. Видите, как шарахаются наши кони, – несомненно их пугает адский дух!
Еще бы не пугал: от страшилища за версту несло болотом, то есть смесью гнили и метана, изрядно сдобренного ароматом тухлых яиц, свидетельствующим о наличии в данном водоеме источников, богатых сероводородом, и о реальной возможности для этого места стать когда-нибудь бальнеологическим курортом, специализирующимся на грязелечении.
– Да-а… Сталь эти вурдалаки не уважают, если только из нее не выковано распятие.
– Но если бросить ему через голову железную булавку, повернувшись при том спиной, – он развеется.
– Так то привидение, а вовсе не вампир. К тому же не советовал бы я поворачиваться к такому чудовищу спиной.
– Еще осина способствует… – блеснул познаниями в прикладной вампирологии Гайк, в свою очередь изучавший свое оружие, полегче на вид и больше напоминавшее шпагу, хотя и с широким обоюдоострым клинком. – Если пырнуть его осиновым колом, который вырубили с молитвой в полночь возле мусульманского кладбища, на перекрестке двух немощеных дорог…
– Ну где же нам взять кладбище в чистом поле, да еще мусульманское? – всплеснул руками богатырь, забыв, что в руке у него длиннющая, остро отточенная железяка, и едва не зарубив при этом своего спутника вместе с лошадью. – Да и до полуночи еще далеко…
– А иудейское не подойдет? – поинтересовался сзади, из сбившегося в кучку от страха перед нечистой силой отряда, никогда не пасовавшего перед врагом из плоти и крови, пусть даже в несколько раз превосходящего численностью, чей-то молодой голос. – Я тут видел неподалеку, когда мимо проезжали…
– Вот ты и поскачешь за колом, Ганс! – обрадованно заключил командир, на деле подтвердив тезис о наказуемости любой инициативы снизу, в особенности – на воинской службе. – Только не забудь молитву прочесть, когда рубить будешь!.. Стой! А молитва-то какая нужна, а, Гайк?
– Не знаю… – неуверенно протянул второй командир, опасливо отодвигаясь от приятеля, обожающего дирижировать полутораметровым, острым как бритва клинком. – «Отче наш», наверное… Или – «Богородица, дева, радуйся»…