– Убил все-таки Ганьку?
– Ну… Ему же велели сидеть в землянке и носа не высовывать, а он…
– Толку-то… Лютя его там нашел, а кроме нашего деда, мальчишку никто бы в деревне не принял.
– А что это Свен там делает? Тут что, капище?
– Потом расскажу… Хотя ладно: он собрал тут – возле Перуна – старейшин и сказал им, что знает, будто крестьяне собрались уходить жить на новое место.
– Да ты что?! – изумился Николай. – А мы и не знали!
– Разумеется – мы же чужаки. Но это еще не все. Он им сказал, что отказывается служить князю Рутичу, что отныне он сам будет князем. И пойдет вместе со смердами на новое место, где его никакой Рутич не достанет.
– Во, дела! Так мужики, небось, потому и бежать собрались, что их эти князья с дружинниками задолбали сверх всякой меры! А он им на хвост садится?!
– Ты дальше слушай. Старички захотели, чтобы воевода перед Перуном отрекся от старой клятвы. Ну, он отрекся, и все ждут, что будет. А тут этот коняга с покойником. Понимаешь, получается, что это вроде как сам Перун его топором-то.
– А почему не Свена?
– Откуда я знаю? Может, они думают, что Перун за Свена, а Лютя не отрекся и получил топором. Они же не знают, что это его сын.
– Ничего себе!!
– Тише ты! Еще не конец…
Воевода поднял на руках одетое в доспехи тело и медленно пошел к краю рощи. Старички потихоньку двинулись за ним. Возле конструкции из бревен, накрытых ветками, Свен остановился и с натугой выговорил:
– Ветки долой! Тут его место.
Деды зашушукались и выпихнули вперед того, кто помоложе. Кажется, это был старшинка из Нижней Онжи. Он извлек из-под бревен двузубые вилы с кривой засаленной рукояткой и начал быстро откидывать ветки. Свен стоял и ждал. Закончив, мужик метнулся к своим, чтобы не быть на виду, хотя воевода, кажется, никого вокруг не замечал.
Вар-ка подумал, что Свену, наверное, понадобится помощь, чтобы опустить тело в этот сруб-колодец. Он обогнул сооружение и встал с противоположной стороны. Рядом почему-то оказался дед Пеха, тихо бормочущий и делающий охранительные знаки руками.
Воевода подошел, опустил тело на крайнее бревно, заглянул внутрь… и отпрянул!
Чувствуя недоброе, Вар-ка подошел ближе: тесно друг к другу в срубе лежали два трупа – те самые молодые дружинники, которых князь Рутич оставил в помощь Свену. Парни в полном боевом облачении и при оружии. Под головы им подложены конские седла со всей, кажется, сбруей. Видимых повреждений нет, только под глазом одного из них здоровенный синяк, который позавчера поставил ему Лютя. Не сразу, но Вар-ка сообразил, что тела расположены так, чтобы на мелком сушняке, которым выложено дно сооружения, оставалось достаточно места.
– Чо ж ты, Свенушка? – заблеял рядом дед Пеха. – Ложи его, не томись! Ложи, ложи сердешного вот туточки, к стеночке. У стеночки-то и ладно будет. Подсобить ли, Свенушка? Места-то вволю, просторна изба-то, всем места хватит. А дровишки-то зри какие: сухие да отборные…
– Чо?!!
– Не гневись, Свенушка! Али не угодили чем? Мы ж и бревнышек покололи, и веточек подложили: така справа горит – залюбуешься! Ложи его, Свенушка, ложи, да и сам приляг рядышком: мы те вот тута в уголке обустроили. Ложись-ка, милай, не полошись понапрасну…
Вар-ка наблюдал за происходящим боковым зрением и выдать не мог. Скорее всего, это сам Пеха не удержался и вильнул глазом. Свен заметил и обернулся. То ли он это сделал слишком медленно, то ли было уже поздно: с коротким хрустом вилы вошли ему в бок сзади – туда, где на доспехе железа не было.
Воевода ухватил было черен меча, но рука остановилась, и, спихивая внутрь тело Люти, он завалился в сруб. Снаружи остались видны только стоптанные подошвы его сапог да чуть покачивающаяся рукоятка крестьянских вил.
Тот самый скрюченный глухой старикашка перехватил сучковатую палку, на которую опирался, и, с широким замахом, врезал по спине старшинке из Нижней Онжи. У того слетел меховой колпак, а дед заорал ненормально громко:
– Тать косорукий! Чтоб тебя!! Мало тя брательник драл!! Ничо толком справить не можешь! – и снова палкой по покорной спине.
Ноги Свена дернулись еще раз и замерли. Дед Пеха заглянул в сруб, зачем-то понюхал воздух и засеменил, шоркая огромными лаптями, к остальным старикам. Там уже разгорался нешуточный спор:
– …и коников туды! Оне поганы, нам не потребны!
– Врешь, старый пень! Коники Велесовы – чисты оне!
– Сам ты гнилушка! То ж княжьи коники! Поганы оне, ни на чо не годны! Туда надо их!
– От греха подальше! Ить, скока сена жрать будут! А запряги-ка тако…
* * *Они сидели на груде бревен у недостроенного забора и смотрели, как смерды в селище грузят свои волокуши. Принять участие в сборах примакам не предложили. На Николая, похоже, напал «говорунчик» – результат стрессов последних дней. Он говорил, молол языком, понимал, что собеседник его не слушает, и все равно не мог остановиться:
– …прикидываю по аналогии: может быть, наш великорусский этнос, точнее, не он, а более ранний, киевский, действительно сложился, сросся из двух чужеродных и неравных половинок: массы славянского населения и пришлых викингов-варягов? Нет, я понимаю, что такая гипотеза существует давно. Ее, правда, не сильно любят, поскольку она не льстит нашему славянскому самолюбию. Но не это важно. Просто я подумал, что во всей, кажется, нашей истории всегда сохранялся огромный разрыв, прямо пропасть какая-то, между простым людом и власть предержащими. А началось это не с Петра Первого, как считают некоторые, а было заложено изначально. У других народов знать произросла из народной гущи, а у нас она пришлая. Уж больно логично получается: был некий субстрат, на нем угнездились чужаки-паразиты; со временем оно все сдвинулось и забылось, но стержневая идея: «мы – люди, а они – грязь под ногами» никуда не делась. Этакий толстый мягкий ковер, сплетенный из человеческих жизней. И по этому «ковру», чавкая кровью, ходят, бегают, скачут, на нем дерутся и пируют люди власти. Да, конечно, в истории я дилетант и, наверное, поэтому не могу понять, зачем Дмитрию Донскому понадобилось выгонять в поле на убой своих крестьян? Куликовская битва – гордость нашей истории, но я не врубаюсь: русские сражались «за» татар или «против»? Хан Тохтамыш был союзником русских: так кто с кем воевал?! Чего ради полегли несчитанные тысячи и «земля Московская опустела»? У меня напрашивается дилетантский ответ: чтобы сэкономить князю сотню-другую дружинников – профессиональных вояк! Они-то действительно представляют ценность, а смерды… Проходят сотни лет – и что? Может, я и не «семи пядей во лбу», но явно не самый глупый представитель своего народа и своей страны. Но почему, черт побери, я не могу понять, зачем царю-батюшке понадобилось гробить миллионы на фронтах Первой мировой? Зачем «варягу» – понятно, но «батюшке»?! Вот писатель Бушков выдвинул версию, что никакого татаро-монгольского ига не было – придумали его. Наверное, это «перебор», но готов согласиться, что сам народ этого ига мог и не заметить: как резали, так и режут; как грабили, так и грабят – что курносые, что раскосые…
Он посмотрел на Вар-ка и не заметил ни малейших признаков интереса к своим мудрым высказываниям. Николай обиженно хлюпнул простуженным носом и решил замолчать, но не удержался:
– Конечно, можно рассуждать и так: на краю европейской Ойкумены возник молодой этнос. Его специфика в том, что в силу ряда обстоятельств (в основном – природных!) взрослые и сильные соседи его не растащили и не съели. И обстоятельства эти самые простые: пустота на востоке и нулевая изотерма на юге и западе. Наш московитский этнос изначально был земледельческим, правильно? А заниматься земледелием в краях, где полгода лежит снег… Следовательно, можно считать, что московиты (или великороссы?) – это этнос тех, кто не смог или не захотел бороться за теплое место под солнцем и вынужден был уйти жить за нулевую изотерму. То есть туда, где зимой действительно зима. Других желающих не нашлось – наши предки заселили земли, на которые просто никто больше не зарился. При этом основная масса населения оказалась сознательно и подсознательно ориентирована на борьбу с природой, а не с себе подобными. Конечно же, на этом фоне «люди власти» (а они везде найдутся!) выглядят чужаками. Собственно говоря, борьба с природой ничем не хуже борьбы с соседями. По мне, так первое даже романтичней, но это прежде всего борьба с собой. Это терпеж, терпеж и еще раз терпеж! Терпеть убойную работу, терпеть голодное безделье, терпеть неизвестность завтрашнего дня, терпеть собственную беспомощность, неспособность что-либо изменить по большому счету. То ли дело – война! На лихом коне, да с мечом булатным, да в чистом поле…
Похоже, Николай сумел-таки преодолеть терпение Вар-ка:
– Послушай, Коля… Ты не мог бы, а? Впрочем, скорее всего, ты хочешь, но не можешь: так бывает. Но ты же не женщина – это они снимают стрессы таким способом. Если тебе неймется, думай над чем-нибудь полезным. В конце концов, это в твоей реальности болтается десяток могущественных артефактов, которые в активном состоянии способны менять ход истории.
– А над чем я должен думать?
– Над тем, что непонятно мне.
– Я готов! Чего ты не понимаешь, Вар?
– Почему они решились.
– Да что тут понимать-то?! Не может человек бесконечно терпеть издевательства!
– Ох, Коля, опять ты меришь своими мерками чужую реальность! Чтобы человек восстал против насилия, он, как минимум, должен осознавать себя человеком и понимать, что над ним творят насилие. Это же не человеки в твоем понимании, а первобытные общинники. Жизненный уклад для них – высшая ценность. Если в этом укладе элементы воинственности отсутствуют, то они могут сопротивляться только пассивно: сбежать или умереть с голоду, но уж никак не резать своих угнетателей. Ты заметил, что и князь, и дружинники даже мысли не допускали о возможном сопротивлении?
– Конечно, заметил, только наши смерды не такие уж примитивные – это тебе не какие-нибудь собиратели! Пожоги, сев, жатва: у нас даже термин такой есть – «подсечно-огневое земледелие».
– Это у вас – термин, а у них: Отец-небо и Мать-земля совершают соитие через огненную жертву (в смысле – пожог), потом внесение семени и результат – появление новой жизни, к которой они причащаются, поедая ячмень и репу. Или ты станешь утверждать, что деревья они жгут ради золы – прекрасного удобрения? Вспомни сказку нашего деда: и соха им известна, и плуг, но о них и говорить-то неприлично – «не по-божески» это! Вспомнил?
– Этого момента я, признаться, не понял.
– Разумеется! Потому что по твоей логике следует делать только то, что приносит пользу. Они же считают, что делать можно только то, что ПРАВИЛЬНО. А уж будет от этого польза или нет – дело второе.
– Да, конечно: до сознательного удобрения почвы они дойдут еще не скоро. Но… А как же все эти боги – Перун, Святовит, Велес и другие?
– Коля, Коля… Я же объяснял тебе, что в такие интимные тонкости посторонних не посвящают. Можно предположить, например, что этот пантеон для них не родной, а принесенный теми же варягами. Это монотеисты считают только своего бога единственно правильным, а нормальные язычники чужих богов не отвергают. Можно даже пойти еще дальше и предположить, что наши смерды норовят уйти не из-под княжеской власти, а из «зоны действия» их богов.
– Б-р-р! Все с ног на голову! Если так рассуждать… Значит, смерды терпят издевательства дружинников, потому что считают, что их боги сильнее собственных, – так, что ли? Для мужиков княжеские воины как бы «в своем законном праве» убивать и грабить, да?
– Не знаю, Коля. Можно, наверное, прожить среди них всю жизнь, но так до конца и не разобраться. В лучшем случае они придумают для чужаков упрощенную схему своего мировосприятия, чтобы, значит, с расспросами не приставали. Так или иначе, но убийство дружинников явно выламывается из их жизненного уклада.
– Как же оно выламывается, если решение было принято старейшинами – хранителями и блюстителями этого уклада? И, заметь, никакой паники, никаких искупительных жертв – как будто так и должно быть.
– Вот это меня и смущает! Получается, что у них как бы два права, два закона: один повседневный, а другой для чрезвычайных ситуаций. По-моему, это ненормально или, во всяком случае, необычно.
– Вар, вот ты пересказывал ваш последний разговор со Свеном… – вспомнил Николай. – Он ведь тоже как бы старейшина – хранитель дружинных, воинских традиций. И при этом как минимум дважды в жизни пошел на клятвопреступление. Разве это нормально? Тут нет никакой параллели с поведением смердов?
– Интересная мысль… Хотя у воинов, наверное, больше внутренней свободы, больше возможностей реализовать свои способности. Например – способность к предательству.
– Но не до такой же степени! Для них, наверное, клятва верности – это основа жизни. И не потому, что накажут, а потому что нарушивший ее сам перестанет считать себя человеком. Иначе как бы они воевали… до изобретения заградотрядов? То есть опять-таки получается как бы «двойная мораль». Что-то не так в этом мире, а? Это не может быть связано…
– Да, Коля, я тоже об этом подумал. Только без дополнительной информации мы, пожалуй, никуда не продвинемся.
– Ну, Свена уже ни о чем не спросить, а мужики, наверное, не ответят.
– Скорее всего, но попытаться можно. Только надо правильно сформулировать вопрос.
– А скажи, деда…
– Ась?
– Уж и не ведаю, вместно ли мне вопрошать такое? Не серчай только, а поучи уму-разуму.
– Чо ж за докука, Варушка?
– Да не внятно мне, дедушка, как это вы удумали такое? С воями-то княжьими?
– Во-о-она чо! Тако ж и удумали! Чо ж делать-то? Делать-то неча: идти надо – нельзя нам иначе. Али след год ждать. А чо ждать, коли оне сели тута? Вот и удумали.
– Се внятно. А как же Триглав да Велес, Хорс да Дажбог, и Сварог, и Стрибог, и прочая, да чуры ваши – нешто им любо се? Али не боязно вам воле Божьей перечить? Али молитву какую ведаете?
– Да какая ж тут молитва поможет, Варушка?! Боязно нам, ох, боязно! Только… – Дед вдруг сморщился в хитроватой улыбке, показав два оставшихся передних зуба – один сверху, другой снизу. – Сказочка твоя про Бога всемогущего нам от веку ведома. И дедам нашим, и прадедам. Только дело-то не так было…
– А как? Поведай, деда!
– В сем тайны нет, слушайте, коль охота. Может, тому народу дальнему и являлся Господь Всемогущий в огне да грохоте, может, и рек с небес слово свое, а может, и приврали люди. С нами-то иначе было: к прадедам нашим пришел Бог человеком – робким, слабым да ласковым. У очага сидел, хлеб вкушал, гласом тихим наставлял нас.
– И что… Как же… А Перун, Велес, другие? Или не можно нам про то знать?
– Почто ж не можно? Али вы князи? Али вои? Они-то неразумны, за то и кару несут: поставлено им от меча да копья кормиться.
– Что ж заповедал Он прадедам вашим?
– В первый черед повелел старину блюсти, дар Божий хранить, от земли и неба кормиться. Коли чтили предки ваши богов больших и малых да духов разных, и вы, говорит, чтите. То все, говорит, лики мои – есть я во всем, и нет ничего без меня. Только за ликами теми Отца Небесного не забывайте и меня – ему Единосущного.
– А потом? Что с Ним потом содеялось-то?
– По воле Его и содеялось… До смерти умучили княжьи вои. Только воскрес Он и к Отцу своему Небесному возвратился. Так-то вот, ребятушки!
– Однако… Но… Как же вы Свена со товарищи?
– Не по злобе мы, Варушка, – они аки чада неразумные. Да, ить, делать-то неча: не соблюсти нам иначе дар заповеданный, а злыдням отдать его никак не можно – се грех превеликий.
– Что ж за дар такой, дедушка? Скажешь ли?
– Почто ж не сказать, молодцы? А то, может, и зрить желаете?
– А нам можно?!
– Пошли, коль охота!
Они выбрались из землянки и поднялись на бугор в центре селища. Здесь вокруг Триглава были вкопаны столбы – статуи других богов, рангом пониже. Только дед Пеха сейчас почему-то не обратил на них внимания. Он остановился возле главного кумира и показал рукой вдаль: «Зрите, молодцы!»
Лес, лес, лес… Коричнево-серая равнина с темно-зелеными пятнами ельников. Большого снега еще нет, и белеют лишь проплешины да поляны. Вдали лес смыкается с небом, с тяжелыми зимними тучами.
Они стояли довольно долго. Потом Вар-ка прошептал:
– Молви, деда… как зовется… дар сей?
Дед Пеха довольно хихикнул и потер озябшие руки с распухшими суставами:
– ВОЛЯ, ребятушки, ВОЛЯ!
* * *Они договорились ничего не обсуждать, пока не доберутся до базы, пока не попьют чаю в любимом вагончике на вершине сопки с отметкой 1242 м. Николай сначала мучился, а потом понял, что сказать-то ему почти нечего.