Короче говоря, аргументов набралось достаточно, но это был спор с самим собой, так как отговаривать его было некому. Собственно, ситуация знакомая: в начале сезона всегда не сидится на месте и тянет в туманную даль. Зато после двух-трех месяцев беготни какое счастье – проснуться утром в сухом теплом спальнике и знать, что сегодня никуда идти не нужно! Но сейчас – не конец сезона. Он торчит здесь один уже три дня: Вар-ка и Женька ушли вниз, в другие миры. А он чем должен заниматься? Выковыривать из базальта агаты и рассматривать их? Нечего там рассматривать: кварц, он и в Африке – кварц!
Оружие Николай решил не брать, только нож, пару зажигалок, куртку… Сапоги или ботинки? Конечно, ботинки – ни болот, ни ручьев на пути не будет. Это же совсем близко, и он, может быть, вернется уже к обеду.
Когда по распадку наползло облако, Николай даже не испугался, а скорее удивился. Марево межпространственного перехода обычно никакое – не холодное и не теплое, а тут вдруг резко похолодало, даже снежинки в воздухе появились! Неужели он просто попал в снеговой заряд? Такое в горах бывает даже летом: сидишь на какой-нибудь вершинке, солнышко светит, травка внизу зеленеет, и на небе вдали плавает единственная тучка. А через какой-нибудь час эта тучка без промаха наезжает на твою вершинку и начинает ее полоскать дождем вперемешку со снегом.
«Да, такое, конечно, случается, но сейчас я совсем не на вершине, и снежинки летают не большие и мокрые, а наоборот – мелкие и злобно колючие! Ветер – бр-р-р! И температура резко упала – градусов, наверное, пять (или десять?!) ниже нуля, – констатировал Николай. – Надо одеваться, срочно!»
Пока доставал куртку (хорошо, что с капюшоном!), пока затягивал шнурки и застегивал молнию, налетел новый снеговой заряд. А когда он миновал, в воздухе не стало светлее, хотя видимость оказалась приличной. Вот только… видеть было нечего!
Николай закрутился на месте, заметался почти в панике: «Да что же такое?! Ведь нет, ничего нет!!»
Вокруг только пустота, только ветер, только колючий мелкий снег.
Ветер задувал костер, засыпал его снегом, и мясо не столько жарилось, сколько обгорало снаружи. «Тьфу, гадость!» – хозяин бросил недоеденный кусок и поплотнее запахнул шубу из шкуры длинношерстного барана.
– Эхам, кто там болтается в степи? Твои пастухи спят в седлах? Рабы расползаются, как тараканы, и всем наплевать! Мало тебе, что половина их уже передохла, так ты хочешь растерять остальных?
Эхам молча поднялся в седло и поехал загонять отбившегося раба. Так-то лучше!
– Сворачивайтесь, идем дальше!
Хозяин не первый раз вел караван к людям Зеленой Богини. Такие караваны водил его отец, и отец отца, и его отец… Он прекрасно знал, что жрецы редко и неохотно покупают рабов. Их интересует всегда одно и то же: дрова, сухая трава и скот, главное – скот и дрова! Однако он решил рискнуть: на границе Великой Степи ему предложили партию почти даром. Что ж, если жрецы не дадут за них хотя бы два самых маленьких слитка, он просто выгонит рабов в степь – пусть подыхают. Никто, конечно, не собирается их кормить – не забивать же быков ради них! Они и так тормозят караван: на исходе пятый день в степи, а путь еще не окончен! А тут еще демоны – Стражи Степи – за что-то разгневались: так и хлещут своими хвостами, заметают древний путь.
Караваны в царство Зеленой Богини шли всегда – сотни, может быть, тысячи лет – зимой и весной с юга и юго-запада, летом и осенью, с запада и севера. Только с востока караваны не приходили, потому что там пустыня, населенная дикарями. Из века в век они доставляли Богине одно и то же: крупный скот и дрова, иногда немного сухой травы или зерна. Хозяин много раз бывал на границе ее царства и знал, что там ничего нет.
То есть почти ничего: низкая возвышенность в голой степи, на которой не растет ни деревца, ни кустика. Там не видно ни домов, ни шатров, только кое-где прямо из-под земли поднимается дым. Караван остановится в трех полетах стрелы от начала пологого склона, караванщики поставят шатры и будут ждать. Может быть, через день, может быть, через пять к ним придет жрец, а его рабы принесут тяжелые мешки. И начнется торг…
А потом караван пойдет обратно, верблюды и лошади будут почти пусты – только маленькие мешки из коровьих шкур с тяжелыми каплями застывшей крови Зеленой Богини.
Хозяин знал, что за зиму сюда приходит не меньше десяти-пятнадцати караванов, они пригоняют тысячи голов скота, и все они бесследно исчезают в царстве Богини. Исчезнут и эти, плохо только, если два каравана придут одновременно. Тогда придется долго ждать, а за быков и коров дадут совсем мало слитков.
На фоне общего замерзания и лютой досады на самого себя утрата свободы произошла для Николая почти безболезненно. Из очередного клубка снежной крупы и ветра вынырнул закутанный во что-то всадник на низкорослой лошади. Без особого энтузиазма и злобы на международном языке пинков и тычков всадник объяснил, чего он хочет от Николая, а тому даже в голову не пришло свалить его с лошади, скрутить, отнять палку. Вот так и начинается рабство – почти добровольно…
Двадцать или тридцать обмотанных лохмотьями людей сидели прямо на промерзшей земле. Николая толкнули к ним. Через некоторое время их подняли и погнали вперед сквозь пургу. Где-то рядом топотало большое стадо, мычали коровы. Люди, которые шли рядом с Николаем, интереса к нему не проявляли. Кажется, они были сильно истощены и шли из последних сил. Высокий мужчина с голыми до колен ногами серого цвета, шедший впереди, споткнулся, упал на колени, с трудом встал, но вскоре опять споткнулся. Николай машинально подхватил его, стал поддерживать на ходу, но быстро понял, что это бесполезно, и человек остался лежать на присыпанной снегом земле, а он схлопотал тычок древком копья в спину.
«Что ж, наверное, пора перестраивать мышление: ни цепей, ни решеток, но бежать совершенно некуда! Единственное, что радует, – это ботинки и куртка. Кажется, в ближайший час-два не обморожусь и не умру от переохлаждения».
Помещение было широким и низким. Потолок поддерживали тонкие бревна с поперечинами наверху, дымно горели факелы. Здесь было почти так же холодно, как на улице, только без ветра. Маленький бледный человечек в кожаном балахоне что-то сердито прочирикал, но его не поняли. Тогда он перешел на язык жестов. Те, кто еще мог двигаться, стали раздеваться. Кожаный человечек отобрал троих и почти сразу повел их по каким-то извилистым полутемным коридорам. Николай шел вторым и все старался не удариться головой, не наступить на шнурки, которые не успел завязать.
Они оказались в какой-то комнате или большой нише, вырубленной в камне. Прежде, чем унесли факел, он успел разглядеть на полу скомканные бурые шкуры с короткой густой шерстью. Через некоторое время вновь возник свет: трое кожаных человечков принесли низкое глиняное корытце с водой и бросили на шкуры три больших куска мяса. В темноте на ощупь оно оказалось даже слегка теплым, и, главное, его было много.
Николай проснулся, когда к ним опять пришли. Те же, а может быть, другие человечки стали оживленно лопотать между собой. Им явно не понравилось, что один из гостей (или пленников?) уже мертв, а его кусок мяса не съеден. В конце концов они решили проблему: одного из живых заставили взвалить мертвеца на спину и куда-то ушли с ним. Николай остался один. Он нашарил оставшийся кусок и стал его есть.
В темноте нет времени. Судя по потребностям организма, которые он справлял тут же, сделав несколько шагов вдоль стены, Николай провел в одиночестве не менее суток. Впрочем, один раз к нему приходили: бросили еще кусок мяса и добавили воды в корыто.
Когда вновь забрезжил свет, послышались голоса и шаги. Николай подобрался: «Как там положено в книжках: напасть, отобрать оружие (которого у них нет), вырваться на свободу или умереть? Мд-а-а… Ни дверей, ни охраны, руки-ноги не связаны – иди, куда хочешь, и нападать ни на кого не надо. Почему так? Вероятно, хозяева не очень-то дорожат своим пленником или знают, что убежать отсюда нельзя».
На сей раз Николая вели очень долго, и он смог уяснить два обстоятельства. Во-первых, эта система тоннелей расположена не глубоко, так как местами над головой не каменный свод, а просто крыша – деревянные балки, накрытые шкурами каких-то животных и подпертые снизу тонкими бревнами. Поверхность земли где-то рядом, но к ней не ведут ни ходы, ни лестницы. А во-вторых, все это очень старое. Нет, не в том смысле, что изношенное, гнилое и ветхое. Наоборот, многие опоры из свежих бревен, признаков обвалов, запущенности и ветхости не ощущается.
Это трудно объяснить, трудно подобрать сравнение. Если только так: в чем разница между штольней, пробитой два года назад, и пещерой, бывшей в употреблении сотни лет? Вот-вот: идешь, а под ногами канава-тропа, которую никто не вырубал, а просто протоптали; на повороте поднимаешь руку, чтобы придержаться за стену, а в песчанике этакая зализанная выемка, как раз там, куда должна лечь рука пешехода, – ну, может быть, чуть-чуть ниже, но именно там. И таких деталей масса! Сколько же времени должно пройти, сколько раз человек должен наступить в одно и то же место, чтобы вот здесь – на подъеме – образовалась лунка, куда каждый ставит ногу?!
Великий подземный поход закончился после почти вертикального спуска метров на 8 – 10, и Николай оказался в довольно бойком месте. Несколько тоннелей сходились здесь под разными углами, образуя подобие зала размером примерно 5 на 6 метров. Три факела, воткнутые в щели на стенах, худо-бедно освещали окружающее пространство. Вокруг сновали низкорослые, мускулистые люди, одетые в некое подобие кожаных юбок или двусторонних фартуков; на ногах у них что-то похожее на кожаные сапоги, примотанные к голени ремнями. Вряд ли здесь намного больше десяти градусов тепла, но коротышки, кажется, не мерзнут. Они двигаются справа налево и несут за спиной кожаные мешки-короба с камнями; те же, наверное, люди выходят из другого тоннеля слева уже с пустыми коробами и уходят куда-то в правую сторону. Некоторые из нагруженных поднимаются по наклонному ходу вверх, вставляя ноги в специальные лунки-ступени.
Впрочем, Николаю не дали долго созерцать этот кусочек жизни человеческого муравейника. Два коротышки стали что-то лопотать, подпихивать его и показывать руками вперед и вниз – в неровной, покрытой копотью стене песчаника зияла дыра диаметром чуть больше метра. Он понял: хотят, чтобы лез туда, и готовы посветить ему факелом. Николай послушно сел на корточки, потом встал на четвереньки и пополз вперед. Нора сужалась и метра через три почти сошла на нет. Здесь что-то лежало – мягкое, обмотанное тряпками. Снаружи кожаные коротышки делали знаки – давай, мол, тащи сюда. Николай пошарил руками, и догадка подтвердилась – это чьи-то ноги, точнее, ступни. Особого выбора не было, и он, ухватив обе ноги сразу, стал пятиться. Было тяжело и неудобно, но в конце концов он оказался у выхода, вылез сам и выволок под свет факелов мертвеца. Ну конечно: смуглая кожа, впалые щеки, острый нос – один из троих избранных. Теперь, значит, он, Николай, остался один – последний.
Они объясняли терпеливо и долго, даже устроили целую пантомиму. Один из коротышек слазил в нору и достал набор рабочих инструментов: короткую толстую палку, к концу которой примотан ремнями овальный камень килограмма два весом, и два грубых костяных клина, сантиметров по тридцать каждый. Вновь и вновь они показывали, как надо брать клин, вставлять в трещину, тюкать по нему камнем, расшатывать и вынимать кусок породы, отбрасывать его назад. Не понять было нельзя, и Николай попытался объяснить знаками, что отказывается этим заниматься. Ответом была новая пантомима: «Если не хочешь работать, то будешь лежать, как он, – показывают на труп, – а если выкопаешь нору, тебе будет хорошо (даже очень хорошо!)».
Николай горько вздохнул, подобрал с пола длинный плоский обломок песчаника, воткнул в щель и повесил на него куртку – не украдут, наверное.
Коротышка охотно отдал факел, и Николай полез в нору. Подобное тянется к подобному: он, такой опытный специалист-геолог, автор нескольких научных статей, на старости лет оказался в роли какого-то первобытного шахтера-проходчика! И все его знания тут ни к чему. Допустим, он понимает, что вокруг мощная осадочная толща, сложенная преимущественно плотными песчаниками; ее слои смяты в складки и рассечены разломами; кое-где видны зоны вторичной минерализации – трещиноватые участки бурого, желтого и зеленого цвета. Чем это может ему помочь?
Подсвечивая себе факелом, Николай осмотрел потолок и стены: песчаник, песчаник, песчаник. Нет тут никакой минерализации – просто песчаник. Похоже, его покойный предшественник смог удлинить эту нору метра на полтора, но при этом резко сузил свободное пространство – заклинил сам себя. Так проходку вести нельзя – это азбука. Николай воткнул клин в щель на потолке и легко отвалил довольно большой обломок, потом еще один. Сел на корточки и стал перебрасывать камни к выходу – процесс пошел.
Через некоторое время он весь вымок от пота и начал задыхаться – факел доедал остатки кислорода в замкнутом пространстве. Он вылез, чтобы отдышаться, и обнаружил, что камней на входе не прибавилось – наверное, их уже успели убрать. Вместо людей в балахонах теперь у стены сидели два полуголых коротышки, похожих на тех, кто таскал мимо кожаные мешки с камнями: мускулистые тела, бритые головы, какие-то сморщенные лица с мелкими чертами.
Воздух снаружи оставлял желать лучшего, но все-таки он был гораздо чище, чем в норе. Николай дышал и пытался построить модель: «Те, кто в кожаных балахонах, наверное, начальники, а голые, скоре всего, простые рабочие. У одного за спиной короб, а другой держит на коленях что-то вроде костяного совка или лопатки – тот, значит, оттаскивает, а этот нагребает. Не так уж много породы я выдаю на-гора, чтобы меня обслуживали двое. Или у них четкое разделение труда: тот, кто таскает, нагребать не может?»
Коротышки не выглядели ни заморенными, ни усталыми. Они вполне благожелательно улыбались. Николай стал показывать знаками, что желает справить немалую нужду.
– Да, пожалуйста! – развели они руками. – Где хочешь!
Николай отошел на пару шагов, а когда он вернулся, застегивая штаны, коротышки встали и загрузили в заплечный короб продукты его жизнедеятельности вместе с мелкой щебенкой. Носильщик ушел.
– Пить, я хочу пить! – показал Николай.
– Сейчас будет, работай, – ответил специалист по погрузке.
Орудовать кувалдой в тесноте было трудно, и Николай разбирал породу главным образом при помощи клина, стараясь угадывать ориентировку слоев и трещин. Он почти не боялся обвала – главная опасность заключалась в другом. Два-три часа такой работы способны превратить в лохмотья даже двойные брезентовые рукавицы, а у него голые пальцы, давно отвыкшие от грубой работы.
Иногда Николай доставал из кармана свои дешевые электронные часы, удивлялся их неуместности здесь и тому, как медленно движется время. Его не выпустили ни через час, ни через три, ни через восемь…
Когда становилось совсем плохо, он выползал на четвереньках из норы, глотал относительно свежий воздух, тер слезящиеся глаза. Несколько раз пытался заговорить с коротышками, теми же или другими, объяснить им, что он устал, что больше не может. И каждый раз ему отвечали одно и то же: копай, двигайся вперед, и все будет хорошо. Можешь не работать, но тогда не будет ничего.
Его никто не подгонял, он мог отдыхать, сколько хотел, но еды не давали – только воду. Он не понимал ни цели, ни смысла этого занятия, оно казалось бесконечным, оно было явно длиннее, чем жизнь. Может быть, действительно он должен работать, пока не умрет, как тот, первый? А после смерти, по их вере, ему будет хорошо? И Николай опять лез в нору, снова расшатывал куски песчаника. Он чувствовал, что уже безобразно заузил проход, но ничего не мог поделать.
Сколько же это могло продолжаться? Несколько суток? Вряд ли… Он почти ослеп и оглох, его тошнило желчью, он задыхался, стены уже касались плеч, голову придавил свод. Мелькнула невнятная мысль, что скоро он просто застрянет тут и не сможет вылезти назад… А плевать! Уже все равно…